Между этими именами существительными есть расселина, которая – то расширяется, то сужается, то углубляется и становится пропастью, а то и вовсе исчезает. Как правило, ненадолго. Как правило, по ходу освободительных войн и обязательно – в первый день Победы. И непременно – во дни победных выступлений национальной сборной на чемпионатах мира или Европы. Или на Олимпиадах.
Вот мы сейчас наблюдаем ее абсолютное отсутствие в Чили, где нация со слезами на глазах празднует чудесное возвращение на поверхность Земли 33-х шахтеров после 70-ти дневного заточения.
Нация, администрация и глава государства в эти дни живут в одном ритме сердечных и гражданских эмоций. Все мировые телеканалы транслировали спасательную операцию в завершающей стадии. На улицы и площади чилийских городов выплеснулись толпы людей в национальных одеждах с национальными флагами. Можно было увидеть массу молодых людей в футболках с надписью «Мы в порядке, нас 33».
Все пели и танцевали. Всем хотелось смеяться и плакать в эту великую ночь единения. И я, по другую сторону океана, смотрел по телевизору этот карнавал общежития в прямом эфире с комом в горле. И не только я, наверное.
Глава республики Себастьян Пиньера, поздравив соотечественников, не забыл помянуть о государственной пользе той волны патриотизма, что накатила на страну. Он мог бы сказать (а может, и сказал): «Мы в порядке, нас миллионы». Он мог бы и одеть майку с этой надписью.
Граждан с государствами сплачивают общенациональные беды (как это случилось в Польше после гибели Леха Качинского) и общенациональные победы (как это мы наблюдаем сегодня в Чили).
Только вот триумфы победных единений, увы, кратки. А конфликты интересов и повседневная житейщина, и прозаические заботы о хлебе насущном для себя и для своих детей делают свое дело, и волны патриотического возбуждения, опав, обнажают те же противоречия меж группами людей, что огорчали граждан до чрезвычайного события. В том числе и противоречивые отношения граждан со своими государствами.
И в нашей истории были мгновения национального единения в чистом, незамутненном виде. Я их помню. И не я один. Их было немного. День Победы в 45-ом. Встреча Гагарина. Крах путча в 91-ом.
***
На днях у китайцев появился весомый повод порадоваться всем народом за своего соотечественника за присуждение ему Нобелевской премии. Государство в лучших традициях советской практики сделало все, чтобы его население не узнало об этой награде. И только потому, что оно не могло себе позволить эту награду прицепить себе на грудь в качестве ордена, предпочитая награжденного держать в заточении в качестве политического преступника.
Как не могло в свое время советское государство присвоить всемирную славу другого нобелианта Бориса Пастернака. Оно предпочло его затравить. Нобелианта Солженицына – выдавить из страны. Нобелианта-эмигранта Бунина – не замечать.
Александр Пушкин сетовал, что догадал его черт родиться с умом и талантом в России.
Михаил Лермонтов с умом и талантом родился, когда эйфория всенародного торжества по случаю победы над Наполеоном была уже позади. Спустя два с половиной десятка лет он пишет стихотворение.
«Прощай, немытая Россия,
Страна рабов, страна господ,
И вы, мундиры голубые,
И ты, им преданный народ.
Быть может, за стеной Кавказа
Укроюсь от твоих пашей,
От их всевидящего глаза,
От их всеслышащих ушей».
Как это страшно антипатриотично читалось! Как до сих пор наверное негодуют на поэта наши профессиональные патриоты… Такое сказать про свою родину-мать: «немытая», «страна рабов, страна господ»…
Такого рода примеры свидетельствуют о том, что что-то неладно с патриотизмом в авторитарных королевствах.
В не авторитарных с ним тоже есть проблемы. И в первую очередь с вожделенным государственным патриотизмом..
Патриотизм – чувство органическое, естественное. Как дыхание, как потребность в еде, в любви… По ходу развития человеческой цивилизации оно обогащалось и расцвечивалось всевозможными оттенками. Оно награждалось почетными эпитетами: семейный, национальный, расовый, конфессиональный, региональный, языковый, континентальный, идеологический, корпоративный и даже половой.
Отдельной строкой стоит государственный патриотизм. Потому, что он самый утилитарный. В пору формирования и выживания той или иной человеческой популяции, объединенной языком и культурной традицией, возникает надобность в наборе силовых инструментов под названием «государство», которое в свою очередь утилизирует патриотизм как идеологическое оружие.
С веками оно: то заострялось, то притуплялось. В силу каких причин, это другой вопрос.
Но «стреляло» оно всегда в одном направлении: старалось преумножить беззаветную преданность гражданина к государственным институтам.
В те века, когда войны были нормой жизни, ее повседневностью воспитание государственного патриотизма становилось предметом особой заботы государства. Да и всего общества. А по мере того, как само общество эмансипировалось, с его стороны являлись вопросы к правительству и само представление о патриотизме становилось все более подвижным и даже противоречивым.
Сегодня-то мы можем сказать, что нам великороссам важнее? Телевизор, придуманный нашим соотечественником Зворыкиным, или то, что он сконструирован в Америке нашим соотечественником Зворыкиным?
Николаю Вавилову во время его командировок не однажды предлагали остаться заграницей. Он из патриотических соображений и чувств этого не сделал и погиб от голода в тюрьме, не доведя дела своей жизни до конца.
Стало быть, есть на свете нечто похуже, чем «утечка мозгов».
Это когда «мозги», невостребованные на родине, сгнивают без всякой пользы, а с ними и вслед за ними остаются неизобретенными порох, телевизор и что у нас есть еще там…
Или могло бы быть и не стало из ложно понятых государственно-патриотических соображений.
Мнение автора может не совпадать с позицией редакции
