У меня на френдленте случился краткий, но наводящий на некоторые раздумья обмен впечатлениями.
Случился он по поводу Михаила Михайловича Жванецкого, появившегося после летних каникул в программе «Дежурный по стране».
Один «ник» с сочувствием обронил: «Как он постарел, как грустно это».
Другой – возразил, что ничего подобного. В том смысле, что наш любимый сатирик и юморист по-прежнему в хорошей форме. И – физической, и – творческой.
Третий – обратил внимание на немалые годы Валентина Гафта, который из бравого гусара превратился в «старого еврейского дедушку». И тоже – с нотой сострадания.
Конечно, впечатление – вещь субъективная, а старость – печальная реальность, которая, впрочем, как и осень, может быть светлой и умиротворяющей, а может показаться мокрой черной дырой в конце туннеля твоей жизни.
***
Для каждого человека она (старость) – проблема, а для публичных патриархов в какой бы то ни было сфере жизнедеятельности она особенно болезненна. Мы об этом судим по тому, как сквозь дымку юбилейного фимиама мелькает на лице именинника тень досады, а в ответных и бодрых выражениях признательности слышны ноты горечи и видны прочие знаки лучше или хуже скрываемого раздражения от наваливающейся тяжести новых годов рождений и юбилейных пятилеток.
Но она болезненна и для их поклонников. То есть для нас, простых смертных. Потому что в подкорке сидит: ну, мы-то ладно, нам стареть, слабеть, дряхлеть сам бог велел, а им-то, нашим любимцам, актерам и актрисам, телеведущим и юмористам, за что такое наказание?.. Они должны, как древнегреческие олимпийские божества, навеки пребывать в том возрасте, в котором сильнее всего полюбились или, хотя бы запомнились.
Тем, кто помнит Брижитт Бардо в картине «Бабета идет на войну», сил нет смотреть на нее, подставляющей сегодня свой лик под объективы кинокамер.
Быстротекущее время – конечно же, злобный враг дорианов грееев обоих полов. Но еще более они страдают в глазах широкой публики от выпадений из времени.
На глазах у нас стрелки на часах неподвижны, если не брать в расчет секундную попрыгунью.
Вот и возрастные изменения живущих с нами бок о бок близких, друзей, соседей, сослуживцев и т.д. незаметны, не ощутимы.
Леонид Якубович после трех десятков лет неотлучного дежурства у колеса фортуны на «Поле чудес» в стране дураков, кажется, всегда был таким, каким мы знаем его сегодня – не слишком молодым и не чересчур пожилым.
Грета Гарбо мудро поступила, когда, уйдя из кино, предпочла вообще не появляться на публике. В интернет-обороте числится около трех тысяч картинок с ее изображением, но практически невозможно отыскать среди них, где она запечатлена в пожилом возрасте. Хотя прожила она жизнь длинною в 85 лет. Самый последний документальный снимок – это фотография аккуратной могилы актрисы со скромной стелой на ней.
Но зато время уже не властно над ее образом. И самой Гарбо можно не обижаться на Хроноса.
Только теперь понятно, как повезло звездным божествам, царившим во времена Великого Немого и не сумевшим укорениться в звуковом кинематографе. Они не успели постареть, за исключением тех, кто сумел адаптироваться к правилам игры в звуковое кино.
Мой совет писанным красавцам и записным красавицам ТВ: с любимыми и любящими вас телезрителями не расставайтесь. По крайней мере, надолго. Ваше выпадение из эфира – маленькая смерть.
***
Возможны и другие проекты.
Жванецкий уж как лет тридцать назад предлагал отобрать у населения часы, календари, сложить в кучу, и пусть эта куча тикает, звонит без нас, а мы бы – без времени. Оно – отдельно, мы – отдельно. Писатель имел в виду: жить надо не по биологическим часам, а исключительно по психологическим самоощущениям. «А мы бы без сроков, без времени, без дней рождения, извините. Ибо нет ничего печальней дней рождения, и годовщин свадеб, и лет работы на одном месте. Так мы и без старости окажемся…».
Утопичный вариант. Но что-то в нем плодотворное есть.
Рассказ «Помолодеть» был написан, когда автору едва перевалило за сорок. Но он уже задумывался об осени жизни и искал варианты, как ее обмануть.
Я припомнил еще одного патриарха, осень которого наблюдал с относительно близкого расстояния. Речь о Викторе Борисовиче Шкловском, человеке необыкновенной судьбы и разнообразных дарований. Мне довелось стать редактором журнального варианта его книги «Эйзенштейн».
Моя редактура состояла в том, что я заходил к нему домой на Черняховского, брал стопку страниц с текстом и относил ее на улицу Усиевича, где располагался журнал «Искусство кино». Потом верстку приносил обратно к Виктору Борисовичу для правки и уносил. Так происходило несколько месяцев к ряду. Мы часто общались тогда. Круг его современников стремительно редел. Иногда он мне звонил просто так: «Звоню, чтобы убедиться, что еще жив…».
После празднования очередной юбилейной пятилетки зашел к нему домой. Он лежал на кушетке. «Отдыхаю, – говорит. – Заглянул сегодня в Брокгауз на слово «старость», а там написано: см. «смерть».
Ему шел девятый десяток. Он еще до встречи со смертью успел написать несколько книг и сняться в качестве рассказчика в двух больших телепрограммах – «Жили-были» и «Слово о Льве Толстом».
Когда ему исполнилось 88, я позвонил ему утром, чтобы поздравить. «Да, - сказал он несколько задумчиво, если положить обе цифры набок, то получится, что я прожил две вечности».
Не так далек он был от истины…
Одна вечность – события, что в его жизнь вместились.
Другая – чувства, думы, открытия и откровения, что вместились в его книги, сценарии, статьи и фильмы.
Это ведь он сформулировал: «В России надо жить долго». Такова уж специфика нашего отечества.
А если бы он дожил до наших дней, то, возможно, прибавил: «В России надо жить вечно, чтобы увидеть свет в конце туннеля».
Мнение автора может не совпадать с позицией редакции
