Ольга Соболевская, обозреватель РИА Новости.
10 августа исполняется 145 лет со дня рождения композитора Александра Глазунова. О его судьбе впору снимать классический «байопик», с типичными для гения жизненными вехами: рождение в семье петербургских любителей музыки, ранние сочинения вундеркинда, замеченные Милием Балакиревым, счастливая учеба у мэтра Римского-Корсакова, выход в Большую Музыку - триумфальное исполнение Первой симфонии 16-летнего Глазунова (1882 год), пропаганда сочинений юного композитора меценатом Митрофаном Беляевым. Целую серию «байопика» можно было бы отвести теме «Глазунов и Русские симфонические концерты Беляева». Для этого проекта длиною в 30 лет Глазунов каждый год поставлял свои сочинения.
В своей остроумной «Неполной и окончательной истории классической музыки» британский актер и писатель Стивен Фрай упомянул русского композитора Александра Глазунова лишь в связи с «Князем Игорем». Эту оперу Глазунов и Римский-Корсаков дописывали и оркестровали после смерти ее автора - Бородина. Нахваливая лондонскую постановку «Князя Игоря», эстет Фрай отмечает «пушечный бас» Пааты Бурчуладзе и восхищается половецкими плясками. А вот Глазунова оставляет за скобками. Что странно: в свое время композитор и дирижер был крайне популярен на Западе, гастролировал в Америке, Германии, Испании, жил в Париже, был, в конце концов, почетным доктором Оксфорда и Кембриджа.
Его называли последним русским классиком 19 века, наследником Чайковского, «русским Листом» - одновременно «русским Вагнером», правда, не писавшим опер.
Вот «крупный план» композитора, его стиль: тут и русская удаль молодецкая (песенный лиризм и «скомороший» юмор), и западная романтика. Не зря «западник» Чайковский считал Глазунова единомышленником. Правда, сходство их музыкального мышления лучше всего видно на примере балетов: оба симфонизировали хореографические партитуры, превратив их из вспомогательных элементов в самоценные и смыслообразующие. Здесь вспоминается не только глазуновская «Раймонда» (1899), которую ставят все лучшие музыкальные театры, но и балет «Времена года» (не путать с одноименным фортепианным циклом Чайковского).
Вспомним едкое замечание Владимира Набокова по поводу жизнеописаний: мол, все они сделаны по шаблону. И все же в биографии Глазунова есть свой «саспенс». Из 19 века, века великой музыки, он перешагнул в век 20-й довольно далеко, дожил до зрелой советской власти и даже поначалу не слишком диссонировал с ней.
Апологет социального прогресса и директор Петербургской консерватории с 1905 года, Глазунов после 1917 года фактически руководил советским музыкальным просвещением. Возглавив консерваторию уже в качестве ректора, он старался, говоря стихами Мандельштама, «склеить двух столетий позвонки», восстановить преемственность между новым веком и музыкальной культурой прошлых времен. С помощью просветительской работы педагог напоминал современной культуре ее великую предысторию.
Умер Глазунов не в Советской России, а во Франции, в Париже (1936 год), где провел последние 8 лет после командировки в Вену в качестве члена жюри Международного конкурса имени Шуберта. Из Вены чета Глазуновых направилась в Германию, где когда-то с благословения Листа исполнялась Первая симфония Глазунова, а затем супруги осели во Франции. Эмигранты тут же сочли композитора «своим», «невозвращенцем». Однако громкого разрыва у Глазунова с СССР не было, да и исполнять его произведения на родине не возбранялось.
Впрочем, семья объясняет его решение остаться в Париже довольно сбивчиво. Дочь композитора, Елена Глазунова-Гюнтер, поясняет, что ее отец не мог вернуться в СССР после командировки в Австрию прежде всего из-за ухудшения здоровья. С другой стороны, Глазунова-Гюнтер тут же упоминает, что для ее отца Париж «был столицей старой культуры, где Глазунов уже когда-то пожинал плоды своего творчества», плюс сыграл свою роль проект Дягилева - создать «большую русскую консерваторию» в Париже. Для композитора-классика это были весьма веские аргументы в пользу Франции…
Глазунов остался в Европе - и стал там «полпредом» великой русской музыкальной культуры. Его чествовали, записывали на радио, восторгались его симфониями (их восемь) в газетах и журналах. Писали о его мастерстве полифонии и сходстве его симфонических поэм с «музыкальными картинками» Мусоргского: бессюжетные, они тем не менее зримо воплощали явления и людей (таковы «Стенька Разин» 1885 года, сюита «Из средних веков», «Лес», «Море», «Кремль», «Весна», «Мазурка»). Проводились параллели между «патриархом» Глазуновым и молодыми Рахманиновым и Стравинским.
В конце концов, Глазунов стал фигурой не самоценной, а относительной: его непременно с кем-нибудь сравнивали - с титанами прошлого или одаренным «молодняком». И сейчас его музыка вспоминается реже, чем сочинения Чайковского, Мусоргского или Глинки. И все же Глазунов и как композитор, и как просветитель подытожил в музыке 19 век и дал дорогу музыке века 20-го.
Мнение автора может не совпадать с позицией редакции
