Освоение арктических ресурсов приводит к неминуемому вмешательству цивилизации в жизнь коренных народов Севера, устоявшуюся за сотни и тысячи лет. Традиционный уклад и современный мир часто вступают в Арктике в непримиримое противостояние. О том, насколько сильно вторжение цивилизации повлияло на жизнь коренных народов, о возможности сохранения традиций в постоянно меняющемся мире, о сокращении численности коренных малочисленных народов Севера и о перспективах их выживания корреспондент РИА Новости побеседовал с географом, этнографом, профессором географического факультета Санкт-Петербургского Государственного университета Константином Борисовичем Клоковым.
- Вымирают ли северные народы? Принято говорить об этом, но какова ситуация на самом деле?
- На самом деле ситуация достаточно сложная и у разных народов ситуация разная.
Действительно, на фоне общего демографического кризиса в нашей стране ситуация у северных народов представляется очень даже неплохой, имеется значительный прирост численности населения по данным последней переписи 2002 г. по сравнению с предпоследней переписью 1989 года.
- То есть их становится больше?
- Да. Однако если мы не будем "валить" все коренные народы "в одну кучу", а рассмотрим ситуацию у разных народов, то окажется, что коренных малочисленных народов Севера с действительно благополучной демографической ситуацией немного.
Оказывается, что значительная часть прироста коренных малочисленных народов достигается не за счет превышения рождаемости над смертностью, а за счет того, что мы сейчас называем этнической реидентификацией. В советское время шел процесс ассимиляции, то есть потомки смешанных в этническом отношении браков чаще всего записывались русскими, или родители записывали их русскими.
- Это было выгоднее?
- Да. В то время это было выгоднее, это было в русле национальной политики нашего государства, унификации. Сейчас ситуация прямо противоположная, и во многих случаях увеличение численности коренного народа за последний межпереписной период значительно превысило величину его естественного прироста. То есть идет процесс так называемого восстановления национальности. По данным наших исследований, такой процесс идет не у всех народов, и даже у одного и того же народа ситуация в разных регионах может быть различная.
- А связано ли это как-то со льготами – например, в одном регионе льготы больше и выгодно записывать себя в коренные малочисленные народы, а в другом – нет? Или нельзя проследить такую закономерность?
- Это надо специально изучать, но некоторая связь с региональной политикой наблюдается. Например, в Республике Саха (Якутия), где национальным вопросам уделяется большое внимание, действительно большой прирост за счет реидентификации. Но если мы возьмем собственно демографическую ситуацию, то она лучше всего у ненцев, это наиболее быстро растущий коренной малочисленный народ, который в скором времени может преодолеть уже рубеж в 50 тысяч, до которого народ считается малочисленным, то есть перестать быть малочисленным. И там прирост идет, в основном, за счет естественного увеличения численности населения. Этому тоже можно найти объяснение, поскольку там большая часть семей ведет кочевой образ жизни, занимается кочевым оленеводством, а число детей в таких семьях больше, чем у оседлых жителей. Тем более что при переезде из деревни в город естественный прирост снижается, то есть чем больше урбанизированность, чем больше процент городских жителей, тем меньше естественный прирост населения. А у ненцев уровень урбанизации низкий.
- Чем живут коренные народы - именно те, которые не переехали в город, а занимаются традиционной деятельностью?
- Ну, понятие традиционное природопользование, традиционное хозяйство обычно включает оленеводство, охотничий промысел, рыболовство и охоту на морских млекопитающих, которая сохранилась, в основном, на Чукотке. Морские млекопитающие – это киты, моржи, тюлени.
- В чем традиционность этих занятий?
- Традицию обычно соотносят с инновацией, и действительно, любая традиция когда-то была инновацией, то есть когда-то была чем-то новым. Понятие традиционности - оно относительное. Но на самом деле традиционное - не обязательно значит старое, может быть и новая традиция. В качестве новой традиции можно назвать так называемую палатку канинских оленеводов, ненцев. Большая часть ненцев живет в чумах – конических переносных жилищах известной конструкции. А канинцы изобрели свою конструкцию, которую назвали «палаткой». Это своеобразный очень легкий переносной домик (см. фото) из 2-3 слоев брезента на деревянном каркасе. Такая «палатка» собирается за 15-20 минут, за это же время разбирается. По словам тех, кто ими пользуется, она значительно более удобна, чем чум. Единственный недостаток – она менее устойчива против ветра, поэтому, когда она уже поставлена, ее обычно укрепляют нартами. Она придумана в 60-е годы ХХ века.
Традиция по своей сути – это то, что передается от поколения к поколению, от человека к человеку при непосредственном их контакте, то есть это то, чему нельзя научиться по учебникам или чему нельзя научиться, окончив какие-нибудь специальные, скажем, курсы или институт. В этом надо участвовать. Когда мы говорим, что оленеводство – это традиционная отрасль, это действительно означает то, что оленеводами становятся только те, кто вырос в семьях оленеводов. То же касается в значительной степени и охоты и рыболовства, хотя здесь традиционность уже неполная – достаточно много на Севере рыбаков и охотников, которые с детства этим занятием не занимались, но приехали на Север и там стали заниматься.
- А бывает, например, не традиционное оленеводство?
- Да, может быть и нетрадиционное оленеводство. В качестве примера можно привести одну семью в Шотландии, которая держит северных оленей, небольшое стадо, и использует их для перевозки на Новый год Санта Клауса; поскольку там снега нет, то оленей запрягают в тележку. Можно и другой пример привести: при подготовке отчета по проекту Арктического совета "Устойчивое оленеводство" мы с моим коллегой из Норвегии из университета Тромсё были на острове Святого Павла на Аляске. Там также существует оленеводство, то есть там имеются домашние олени. На острове было два оленевода, когда мы у них спросили, где находятся олени, они ответили, что нет ничего проще установить это. Включили компьютер, вышли в Интернет и показали на экране местоположение стада, поскольку несколько оленей имели ошейники со спутниковыми радиопередатчиками. На вопрос, можно ли подойти к этому стаду, они сказали, что можно, но не ближе, чем на выстрел – ближе олени не подпускают. Поскольку оленей уже много лет не загоняли в корали, фактически, они ведут образ жизни диких оленей, а когда нужно забить оленей на мясо, их просто отстреливали из винтовок. Тем не менее олени считаются домашними. Дело в том, что в Соединенных Штатах Америки различие между домашним и диким оленем – это различие юридическое. Продажа мяса и вообще любой продукции, полученной от диких животных, и ее коммерческое использование запрещены законом, а продажа мяса домашних оленей разрешена. Если бы эти олени считались дикими, их мясо нельзя было бы продавать. В данном случае, хотя олени фактически ведут образ жизни диких животных, они юридически считаются домашними, что дает право их владельцам продавать мясо.
- Интересно, а у нас возможна такая инновационная мечта – развесить на оленей передатчики и отслеживать их перемещение? Может быть, хотя бы в научных целях, если не для хозяйства?
- У нас такой вопрос больше стоит для диких оленей. В традициях большей части наших оленеводческих народов постоянное окарауливание стада, постоянное управление стадом. Поэтому олени, в большинстве регионов, за исключением Кольского полуострова, постоянно находятся под контролем пастухов. Ну а для изучения перемещения диких оленей это вопрос для нас вполне актуальный, однако, есть формальные препятствия. Дело в том, что технологии, которые применяются в США и Канаде для таких оленьих радиоошейников подразумевают использование для приема информации американских спутников. А в нашей стране пока еще никому не удавалось получить разрешение на использование радиопередатчиков, передающих информацию на американские спутники.
- Каково примерно соотношение диких и домашних оленей в России?
- В советское время у нас было примерно два миллиона домашних оленей и один миллион диких оленей. Затем во время перестройки и постсоветского кризиса, связанного с переходом к так называемой рыночной экономике, поголовье домашних оленей сократилось примерно в 2 раза. Поголовье диких оленей, видимо, наоборот, в первое время увеличивалось, так как прекратился их плановый отстрел, хотя точных учетных данных у нас нет. С прекращением финансирования учетных работ, которые проводились в советское время, достаточно точных учетов больше не проводилось. Сейчас, правда, потихоньку учетные работы восстанавливаются, но достаточно точных данных все равно пока нет. Тем не менее очевидно, что диких оленей в большинстве регионов сейчас становится меньше, потому что охота на них ведется практически без ограничений. Речь идет не о коренных северных народах, которые добывают диких оленей в разумных количествах для собственного пропитания. Оленей теперь бьют все, у кого есть снегоходы и нарезное оружие. Это уже теневой бизнес, а иногда – просто развлечение, его не надо путать с традиционной охотой аборигенов.
А вот поголовье домашних оленей восстанавливается. Их в России уже больше 1,5 миллионов.
- Существуют ли какие-нибудь общие проблемы для коренных малочисленных народов Севера, что сейчас актуально?
- В советское время у нас северные проблемы были в основном общие, а сейчас преобладает тенденция к тому, что проблемы становятся региональными, потому что в каждом регионе ситуация складывается несколько по-разному. Но в целом мы говорим, что общие северные проблемы – это те же самые проблемы, которые общие и для России, но, как правило, на Севере они проявляются в более острой форме. Например, продолжительность жизни. У северных народов продолжительность жизни короче, чем у общей массы населения России. Низкая продолжительность жизни связана, как и в целом по стране, с повышенной смертностью мужчин трудоспособного возраста, а это, в свою очередь – с повышенным употреблением алкогольных напитков. Это как раз тот случай, когда проблема, характерная для всей страны, на Севере проявляется в более острой форме, ведь здесь гораздо более суровые условия и больше факторов риска – достаточно много людей замерзает, тонет и так далее. Кроме того, у представителей коренных народов иной метаболизм, делающий их особенно уязвимыми к спиртному. Еще один фактор смертности среди коренных народов – туберкулез. По оценкам специалистов, смертность от инфекционных заболеваний, в основном от туберкулеза, у аборигенов Севера в 3-4 раза выше, чем в среднем по России.
Проблема здравоохранения на Севере вообще стоит особенно остро, тем более для кочевых народов. Для них по определению доступ к амбулаторному лечению практически нулевой. Фактически, единственный способ медицинской помощи – это так называемый санрейс, то есть вызов вертолета, когда человеку уже совсем плохо. И то в советское время, когда вертолеты были сравнительно дешевые, это было довольно запросто, а сейчас это делается уже совсем в крайних случаях. Поэтому там часто бывает такое, что у нас уже даже довольно трудно представить, например, человек сломал руку или ногу, и поскольку не положили гипс, она срастается криво. Не говоря уже о проблемах с зубами и хроническими болезнями.
Другая проблема, которую тоже можно считать общей для всех коренных народов – это проблема правового обеспечения традиционного хозяйства, проблема прав на оленьи пастбища, охотничьи и рыболовные угодья и на доступ к ресурсам. В настоящее время по советской традиции большая часть прав связывается с предприятиями. Например, возьмем север Западной Сибири, где почти две трети оленьего стада – это частные олени, то есть олени, принадлежащие кочевым семьям, а все права на пастбищные территории там закреплены за оленеводческими предприятиями. Выпас оленей так называемых частников фактически происходит без каких-то правовых основ. Это всех устраивает до поры до времени, пока не придут газовики и нефтяники, с которыми без документа никакого диалога не построишь.
- Я слышала, что один из трех основных законов, принятых в России по северным народам, – закон об общине. Что такое эта община, она котируется как предприятие, чем она отличается от обычной семьи?
- Что такое «община» – это тема для специального разговора. Сейчас скажу лишь несколько слов. После «перестройки» появились так называемые общинно-родовые и семейно-родовые хозяйства, которые являлись просто предприятиями, то есть со статусом юридического лица, имеющего право на занятие хозяйственной деятельностью. Их обычно коротко называли «общинами». В ФЗ об общинах северных народов, принятом в 2000 году, община определяется иначе, как форма самоорганизации, деятельность которой носит некоммерческий характер, т.е. это уже не предприятие. Это ближе к общественной организации, которая могла бы, в принципе, по Закону общинах, выполнять некоторые функции органа местного самоуправления. Однако в 2004 г. в Закон об общинах внесли изменения, и это положение о функциях местного самоуправления было из него исключено.
Но законы о северных народах мало кто читал, а фактически в разных районах Севера общинами называют очень разные организации. Я встречал такие общины, которые были, по существу, прежними совхозами, только вывеску поменяли. Есть общины, состоящие из кочевых семей, которые имеют много тысяч оленей и всю жизнь проводят в тундре. Есть между ними много промежуточных вариантов. Есть общины, которые формально имеют несколько голов оленей, а фактически это небольшие фирмы, расположенные в райцентре и занятые туристическим бизнесом.
Важнее другое, общины возможно окажутся юридической формой, закрепляющей земельные права северных народов. Сейчас, хотя Закон о гарантиях прав коренных малочисленных народов предоставил им право безвозмездно владеть и пользоваться землей и иметь доступ к ресурсам в местах традиционного проживания, тем не менее, в Земельном кодексе их права на оленьи пастбища и промысловые угодья не прописаны. Привычный режим доступа к оленьим пастбищам, который в советское время обозначался как бессрочное пользование, в новом Земельном кодексе отсутствует, есть либо право собственности, либо право аренды. Но право собственности предполагает уплату земельного налога, право аренды – уплату арендной платы, то есть получилось, что гарантированное Законом безвозмездное пользование противоречит новому Земельному кодексу, хотя по установившейся на Севере практике оно пока все еще продолжается. Это – серьезное противоречие в правовой базе, которое необходимо решать. В некоторых местах оно сейчас решается путем проведения чего-то вроде второй коллективизации, только вместо колхозов создаются общины, когда оленеводы-частники объединяются в некоторые группы, ассоциации, которым придается статус юридического лица и которым легче получить какие-то формальные права на пастбища. Но для этого должно быть еще проведено землеустройство, а землеустройство опять производится за плату, а кто будет его оплачивать – это тоже вопрос. Где тут гарантированное федеральным законом бесплатное пользование?
- К вопросу о родовых угодьях и правах на них. Если на этих землях находят ресурсы – например, нефть – малые народы имеют право на них?
- Как я уже говорил реальных прав на земли и ресурсы никто не имеет. Есть закон о гарантиях таких прав, но для реальных прав должны быть не только законы, но и подзаконные акты, которые прописывают, каким образом эти права осуществляются, а их нет. Вот ещё пример – совсем новый Закон об охоте, который вроде бы провозглашает права коренного населения на свободную, т.е. без специальных разрешений, добычу охотничьих животных для собственного употребления, но каким образом это право осуществляется, не прописано. Фактически, ситуация довольно смешная, если взять охотничье законодательство в целом. Скажем, оленеводы должны иметь огнестрельное оружие для того, чтобы охранять оленьи стада от волков – это элементарно. Пускай не нарезное, но хотя бы охотничье оружие. Но охотничье ружье, а тем более, нарезное оружие, полагается хранить в сейфе. То есть оленевод должен, вроде бы, на нартах возить за собой сейф, в котором будет храниться охотничье ружье. Но более того, даже этот вариант, так сказать, нельзя осуществить, поскольку по положению сейф должен быть прикреплен к стене. Получается, что надо на нартах еще возить кусок стены.
- Имеет ли место столкновение интересов коренных малочисленных народов с промышленностью?
- Во-первых, можно указать на некоторый парадокс: как я говорил, у нас после кризиса, связанного с постсоветскими реформами, поголовье домашних оленей сократилось, ну без малого, в два раза. Но сокращение это произошло не во всех регионах. На севере Ямало-Ненецкого округа– как раз там, где наиболее интенсивное промышленное освоение – сокращения не произошло, а наоборот, поголовье оленей увеличилось.
- Почему же произошло сокращение их численности?
- Сокращение произошло в связи с разорением, так скажем, совхозов и колхозов – то есть оленеводческих предприятий. Предприятия были реформированы, в некоторых случаях они были разделены на частные фермерские или другие хозяйства, государственная поддержка прекратилась, централизованная реализация мяса и другой продукции прекратилась – ну в общем, это общая картина со всеми совхозами по всей стране, не только оленеводческими. Если мы возьмем динамику поголовья домашних северных оленей по отдельным районам, то мы увидим, что во многих оленеводческих предприятиях она снизилась практически до нуля. Но как раз север Западной Сибири – оказывается единственный регион где всегда даже в советское время, в 1960-е годы, сохранялся значительный процент, не менее 30%, поголовья частных оленей. Там были группы кочевого населения, которые так и не были коллективизированы во время коллективизации и не вошли в совхозы. Это так называемые частники, которые, как я уже говорил, кочевали по своим маршрутам, не придерживаясь той системы устройства пастбищ, которая была создана для колхозов и совхозов.
- Это разрешалось?
- Это не разрешалось и не запрещалось, так скажем. Более того, на границе Ямало-Ненецкого и Ненецкого округов то есть в районе Полярного Урала, существовала группа оленеводческих хозяйств, люди в которых даже не имели паспортов, не служили в армии, дети не учились в школе. Они «вышли из подполья», если так можно выразиться, только после перестройки. Их изучением занимаются этнографы, но до них довольно трудно добраться, поэтому информации о них мало. Вообще, ненецкое оленеводство – это специфический феномен. Как я уже говорил, ненцы – единственный малочисленный северный народ с большим естественным приростом населения, но они же - единственный народ с существенным приростом поголовья оленей, даже в те годы, когда по всей стране оно сокращалось.
- То есть это - позитивный пример состояния малочисленного народа и благоприятного тренда развития?
- Это, конечно, хороший пример резистентности данного этноса. Но есть оборотная сторона, поголовье оленей на полуострове Ямал и на полуострове Гыдан выросло настолько, что явно превышает оленеемкость пастбищ. Если до сих пор усиленное развитие промышленности и увеличение поголовья оленей здесь не приводили к серьезному конфликту, это не значит, что этого не будет в дальнейшем. Надо еще добавить, что до недавнего времени основная масса оленьих пастбищ, которая была испорчена при промышленном освоении, это были пастбища Надымского и Пуровского районов. Они находились в зоне лесотундры, где всегда имелся некоторый резерв оленьих пастбищ, то есть где было не самое плотное землепользование. А сейчас центр промышленного освоения сместился на полуостров Ямал, где пастбища всегда были в дефиците, а сейчас этот дефицит растет, так как оленей стало больше. Здесь наибольшая плотность поголовья домашних оленей, поэтому здесь крупные конфликты с промышленностью очень возможны, чтобы не сказать неизбежны. Хотя надо сказать, что и Союз оленеводов, и ассоциация "Ямал – потомкам", и руководство Газпрома и других промышленных компаний в общем-то много делают для того, чтобы предотвратить конфликты, и уже накоплен опыт переговоров и урегулирования различных спорных моментов. Регион Западная Сибирь в этом плане может служить примером.
- Значит, есть примеры успешного сотрудничества крупных промышленных компаний с общественными организациями коренных малочисленных народов?
- Есть примеры успешного сотрудничества, есть и противоположные примеры. Но переговорный процесс идет. Другой пример конфликта между промышленным освоением и традиционным хозяйством – Эвенкия. В Эвенкии в советское время практически не было промышленного освоения, и тем не менее, поголовье оленей снижалось, к 2000 году оно сократилось до 5 тысяч, против 60 тысяч в 1960-е годы.
Сейчас главное противоречие связано с проектом постройки Нижнетунгусской ГЭС. Хотя большой ущерб оленеводству здесь невозможен, потому что оленеводства уже почти не осталось, и ущерб экономический в целом невелик, сооружение водохранилища разрушит систему традиционного хозяйства эвенков – главный компонент которой не оленеводство, а охота – практически полностью. Здесь нужен другой подход для оценки масштабов ущерба и воздействия. Классическая форма оценки экономического ущерба – это величина потерянной прибыли. Но нужно иметь в виду, что традиционные хозяйства – кстати, и большая часть сельского хозяйства вообще – в нормальном состоянии убыточны и существуют за счет государственных дотаций. Понятие упущенной прибыли здесь не звучит, потому что, по логике, чем меньше традиционного хозяйства и чем меньше сельского хозяйства вообще, тем меньше убытков. Можно еще считать ущербы исходя из валового дохода, то есть только из стоимости произведенной продукции вне зависимости от затрат на нее. Но даже и в этом случае стоимость продукции от охотничьего промысла, который сейчас является основным в Эвенкии, сравнительно невелика. Но велик будет ущерб, связанный с воздействием на культуру этноса и образ жизни эвенков, поскольку все поселки северной Эвенкии и вся система освоения угодий связаны с речными долинами. Промысловые избушки находятся у уреза воды, поселки стоят на первых надпойменных террасах. В случае постройки ГЭС неминуемо затопление поселков, возникнет необходимость переноса их на другое место. Даже если уровень будет снижен, и затопления самих поселков не произойдет, ГЭС все равно будет означать необходимость перемещения практически всех охотничьих и рыболовных участков, которые находятся в речных долинах. Кроме того, связи между поселками сейчас осуществляются в основном, по зимникам, по речному льду, и создание водохранилища, практически закроет возможность таких перевозок. Лед будет образовываться значительно позже или вообще не будет достаточно прочным, поскольку уровень водохранилища, как правило, колеблется. А обычных дорог здесь нет. Теоретически все можно отрегулировать: деревни переместить, дороги построить, уплатить охотникам деньги, чтобы они, вместо занятия промыслом, отстраивали себе новые избушки, но это вряд ли произойдет на самом деле. Мы всегда хотим как лучше. Фактически, это будет выталкивание людей из традиционных мест обитания в более крупные поселки, в районный центр. Это будет разрушение традиционной системы расселения эвенков, которое им как этнической группе будет пережить достаточно трудно. Представьте себе, что вам досталась в наследство от ваших предков многокомнатная квартира, где вы живете в одиночестве или с женой. А к вам по решению вышестоящей инстанции подселяют еще несколько семей на том основании, что вы не используете всю квартиру и вполне могли бы продолжать жить и вести хозяйство на меньшей площади. Это примерно то, что происходит на территориях коренных малочисленных народов, когда им говорят, что для их хозяйства не будет ущерба и им вполне хватит той территории, которая останется.
- Но нельзя остановить промышленное освоение территорий. Как учесть интересы и коренных народов, и промышленных компаний? Есть ли пути решения этой проблемы?
- Выход один – нужно достаточно основательно изучить и понять систему жизни и хозяйства коренных народов и искать какие-то компромиссные варианты. Существует такое понятие как этнологическая (или этноэкологическая) экспертиза. Экологическая экспертиза внедрена достаточно широко и закреплена в правовой базе, а вот этнологическая пока не получила широкого распространения. На сегодняшний день закон об этнологической экспертизе принят только в одном субъекте РФ – в Республике Саха (Якутия). Есть необходимость подготовки подобного закона для всех субъектов, где проживают коренные малые народы. Задача этнологической экспертизы – посредничество между образом жизни и образом мысли коренных народов и лиц принимающих решения, строителей, у которых другая система ценностей. Можно привести такой пример: вся официальная система устройства оленьих пастбищ основана на том, что пастбища разделяются на участки, а затем подсчитывается их площадь и запасы кормов на единицу площади. А вот в традиционной системе оленеводства коми-ижемцев вообще нет понятия площади пастбищ. У них есть свои представления о ценности пастбищ, есть своя система их использования, но понятие площади в этой системе полностью отсутствует. Они представляют пространство как систему точек и линий. Точки – места стоянок, линии – постоянные маршруты кочевий. Вообще известно, что линии – это характерная особенность мышления кочевников, а площади – земледельцев. У коми, как и у ямальских ненцев, самые длинные маршруты кочеваний, протяженностью до 1000 км в год. Весной, при переходе с зимних пастбищ на летние, они кочуют практически каждый день, также и осенью. На мой взгляд, сам образ жизни с таким размахом кочевок – это некоторый анахронизм для 21 века. Такая культура, образ жизни, на мой взгляд, вполне заслуживают того, чтобы включить северное кочевое оленеводство в состав Всемирного культурного наследия. Ведь кочевое оленеводство в таком режиме, когда вся семья вместе с детьми и мобильным жилищем переходит с места на место, встречается только в России.
