Илья Крамник, военный обозреватель РИА Новости.
7 мая 1940 года указом президиума Верховного Совета СССР в Красной Армии была введена система генеральских и адмиральских званий. Этот шаг стал логическим продолжением процесса возвращения к персональным воинским званиям. С 1918 года командиры РККА именовались по занимаемым ими должностям, что приводило к путанице в документах, трудностям в определении командной иерархии и прочим проблемам.
В 1924 году в РККА вводится понятие «служебная категория», присваиваемая в соответствии с занимаемой должностью и сохраняемая при освобождении военнослужащего от должности. Знаки различия с этого времени носились в соответствии с присвоенной служебной категорией, что, по сути, означало завуалированное возвращение к воинским званиям. Кроме того, была введена градация по группам командного и начальствующего состава. Эта система сохранилась до 1935 года, когда деление по служебным категориям было отменено, а вместо них введена система персональных воинских званий. Однако в этот момент для высшего командного состава сохранили звания, происходившие от принятых раньше служебных категорий – комбриг, комдив, комкор, командарм 2го и 1го ранга, введя в качестве высшего звание маршала Советского Союза.
Вызвано это было тем, что тогдашнее высшее военное руководство СССР сопротивлялось введению генеральских званий, напоминавших о дореволюционной России. В итоге к этому вопросу вернулись пять лет спустя, посчитав целесообразным для упрощения командной структуры ввести общепринятую четырехзвенную систему генеральских званий: «как это было в царской армии и имеет место в ряде европейских армий - германской, французской, английской» (Климент Ворошилов).
В проекте постановления Совнаркома, который с изменениями и дополнениями лег в основу указа президиума Верховного совета от 7 мая, о причинах ввода генеральских званий говорится следующее:
«При обращении по службе военнослужащих друг к другу и в особенности в боевых приказах и донесениях существующие воинские звания высшего командного состава вызывают на практике значительные неудобства. Так, например, командира дивизии в звании комбрига часто именуют не комбригом, а комдивом, а командующего армией в звании комдива или комкора - именуют командармом и т.п.»
Переход на новые звания занял длительное время – последние комбриги получили генерал-майорские звания только в 1942 году, уже в ходе Великой Отечественной войны.
Командная иерархия, родившаяся в 1940 году и закрепленная возвращением погон в 1943 году, без коренных изменений дожила до наших дней. Вместе с тем, при всей ее внешней схожести с иерархией западных армий, необходимо отметить коренные отличия роли и задач нынешнего российского высшего командного состава от западных коллег - отличия, также восходящие к 30-м годам и даже дореволюционным временам. Прежде всего, речь идет о роли генералитета в управлении страной и его политическом весе. В отличие от США, где весьма распространенным типом политика является выходец из высшего командного состава вооруженных сил – Маршалл, Эйзенхауэр, Хейг, Пауэлл и др, в России такой тип почти отсутствует, а политическим потолком для подавляющего большинства генералов является губернаторская должность.
Формирование подобного типа политиков прямо связано с традиционными формами подготовки старших и высших офицеров вооруженных сил ведущих западных стран, которые в большинстве, помимо высшего военного, получают образование в области экономики или международных отношений. Без этого образования невозможно выдвижение на высшие должности в американской командно-штабной иерархии, крайне тесно связанной с политическим руководством страны.
Таким образом, американский генералитет в массе своей представляет готовый кадровый резерв для выдвижения на высшие государственные должности, что неоднократно подтверждалось практикой. Советский генералитет на этом фоне являлся скорее «вещью в себе» – высшей точкой карьеры для советского военачальника мог стать пост министра обороны, но эта должность, не говоря о более низких, не давала практически никакого политического влияния.
В 1980-х годах это проявилось очень ярко: советские военные руководители прекрасно знали, что США блефуют в своих угрозах относительно «Звездных войн», и не смогут добиться военного превосходства над СССР (не разорившись при этом), но политических механизмов, позволявших трансформировать это понимание в волю руководства страны, советский генералитет не имел.
Глубинные причины такой политической слабости вооруженных сил нужно искать в XVIII веке, в эпохе дворцовых переворотов, после которой влияние армии на политику постоянно ограничивалось. После революции и гражданской войны, однако, политическое влияние военных значительно возросло, настолько, что по мнению высшего руководства страны оно стало представлять угрозу для стабильности политической системы в целом, и в итоге явилось одной из причин массовых репрессий среди командного состава РККА.
С этого момента единственной возможностью попасть в политическую элиту страны стала партийная карьера. Представительство военных в высшем партийном органе – Политбюро ЦК КПСС - никогда не было широким.
При этом традиционная для многих других стран практика назначения представителей вооруженных сил на значимые дипломатические и управленческие должности в СССР не прижилась. Военное же образование советского формата в первую, вторую и третью очередь было нацелено на профессиональную подготовку и обеспечение внутреннего функционирования армейского организма. Последнее в странах Запада обычно не является предметом офицерских забот вообще, будучи доверено профессиональному сержантскому корпусу. Советская же система практически исключала получение офицерами знаний, необходимых для полноценного компетентного участия в политической жизни.
В результате в позднем СССР сложилась, и в современной России сохранилась парадоксальная (с точки зрения здравого смысла) ситуация. Армия, являясь элементом политической системы, в то же время не имеет никакого влияния на политическую жизнь. При этом ни армия, ни политическая система в целом не имеет никакой системы отбора военных, способных по своим качествам действовать на общеполитическом уровне, что прямо привело к неспособности армии не только остановить собственное разрушение в 90-х годах, но даже осознать происходящее в целом.
До тех пор, пока эта ситуация не будет исправлена, говорить о полноценном учете интересов вооруженных сил при выработке общенациональной стратегии и политики будет невозможно.
Мнение автора может не совпадать с позицией редакции
