Прогнозы о скором разгроме Советской армии, звучавшие по обе стороны Атлантики в июне 1941 года, не оправдались, зато надежды Черчилля на готовность России сражаться до конца оправдались в полной мере. Впрочем, это был не близкий путь…
В только что вышедшей книге английского журналиста и историка Макса Хастингса «Война Уинстона: Черчилль 1940-45 гг.» британский премьер предстает перед нами как «человек войны», для которого «упорство» было главной чертой характера. В самом деле, после кризиса 1940 года, когда вторжение Германии на Британские острова казалось неминуемым, но было сорвано мужеством участников воздушной «Битвы за Британию», Черчилль пребывал в активных поисках сухопутного театра военных действий. Бывший первый Лорд Адмиралтейства не хотел примириться с мыслью о том, что стратегическая задача «Владычицы морей» может ограничиться защитой собственной береговой линии. Он постоянно спрашивал себя: «Что Британия должна сделать сейчас, чтобы со временем история вынесла ей благоприятный вердикт?»
По мнению Хастингса, Черчиллю «необыкновенно повезло, когда в войну вступил Муссолини и дал ему шанс поднять дух британцев победами над итальянцами в Ливии и Эфиопии».
Нападение Гитлера на СССР вселяло дополнительные надежды не только на спасение Англии, но и на расширение военных действий по сохранению жизнеспособности Империи. Можно понять высокую степень ответственности Черчилля за то, что британские войска проводят целый ряд операций далеко от своих границ и терпят в них одну неудачу за другой. «Трудно переоценить отчаяние, которое испытал премьер-министр, - пишет Хастингс. - С апреля 1941 года череда поражений не прекращалась до ноября 1942 года» - иными словами, до завершающей фазы Сталинградской битвы, которая, по признанию Черчилля, «сломала хребет» немецкой армии. Он понимал, какой ценой далась эта победа и то, что эта битва на далекой Волге означала для судеб его любимой Британии и для его личной судьбы. Вручая Сталину в Тегеране меч с надписью: «Подарок короля Георга VI людям со стальными сердцами - гражданам Сталинграда в знак уважения к ним английского народа», британский премьер сменил привычную для него гражданскую одежду на военную форму высшего офицера британских военно-воздушных сил Его Величества.
Но это будет через год. А пока, замечает английский историк, для Черчилля «было горьким лекарством сознавать, что вермахт Гитлера значительно превосходит в своей эффективности британскую армию». Хастингс утверждает, что старания Черчилля отдалить день открытия Второго фронта во Франции «до последнего возможного момента отражали его убеждение, что британские и американские солдаты могут одолеть германцев только при самых благоприятных обстоятельствах».
Эти тяжелые сомнения нашли свое подтверждение на встрече «Большой тройки» в Тегеране. Отвечая на настойчивые заявления Сталина о необходимости скорейшего открытия Второго фронта, Черчилль вновь возвращается к условиям операции «Оверлорд». Выглядели они так: во Франции к моменту вторжения должно находиться не более 12 дивизий вермахта и в течение 60 дней немцы не должны были иметь возможность дополнительно перебросить с Восточного фронта более 15 дивизий.
Информация, не требующая особых размышлений:
Американский историк Гриффитс в статье «Морские десантные операции в прошлом и будущем» так характеризует соотношение сил к моменту высадки союзников в Нормандии: «Противник к этому времени не имел большой силы и мощи - лучшие его дивизии были перемолоты в России, его авиация была бессильна, моральное состояние войск находилось на низком уровне».
Бывший начальник Генштаба Германии Гальдер: «Никакие наземные войска не могли удержаться в сфере огневого воздействия корабельной артиллерии (союзников)… Мы не имели этих средств ни на земле, ни в воздухе, ни на воде».
Надо отдать должное Хастингсу, который, по крайней мере в этой монографии, придерживается лучших традиций «Британского историзма» - максимальное привлечение доступных источников, независимость суждения, умение взглянуть на события и факты с разных ракурсов, выразительная стилистика и главное - желание избежать однобокой политической конъюнктуры.
«После того как Гитлер вторгся в Советский Союз в июне 1941 года, - пишет Хастингс, - британские военные и политические лидеры пытались избегать признания объективного факта, который заключался в том, что решающим театром военных действий был именно Восточный фронт. В их глазах каждый погибший русский был английским или американским солдатом, который в противном случае должен был сам умереть. Английский дипломат Оливер Харви писал в своем дневнике 14 ноября 1942 года: «Русская армия, выполнившая предназначенную ей роль физического уничтожения немцев, по замыслам наших начальников штабов, расчистила путь для осуществления генерального наступления на обескровленного противника».
Подобный цинизм в отношении русских стал «общепринятой нормой в верхних эшелонах британской военной машины», к которым впоследствии присоединились и американцы. «В июле 1943 года, - продолжает английский историк, - после четырех лет войны Великобритании с Гитлером и 20 месяцев со времени вступления в войну США только восемь дивизий западных союзников воевали с нацистами в Сицилии, где их общие потери насчитывали не более 6 тыс. человек. В то же время Красная армия напрягала силы в титанической битве под Курском, в которой приняло участие 4 млн. человек с обеих сторон и общее число жертв составило 500 тысяч…
Русские понесли самые многочисленные жертвы, уничтожая нацизм, и только потом получили поддержку со стороны британских и американских вооруженных сил…»
(продолжение следует)
Мнение автора может не совпадать с позицией редакции
