Что-то слишком часто нам приходится прощаться и грустить. То взрывы, то аварии; на днях похоронили судью Эдуарда Чувашова, который вел в Москве дела об экстремизме. И все чаще слышны голоса: как бы ни были ужасны все эти ОТДЕЛЬНЫЕ события, они разрозненны и существуют сами по себе. Соединяет их в единую цепочку наше сознание, наш внутренний навигатор, настроенный на катастрофизм. И вообще. Журналистское сообщество унаследовало худшие черты советской интеллигенции; оно любит расковыривать раны, самозабвенно токует о плохом, ужасном и опасном. Из разнородного прошлого выбирает Катынь, из разнообразной современности – опять же Катынь, в будущем – сплошное ожидание провала. Причем касается все это лишь России; китайское землетрясение уносит тысячи жизней – молчок, три строки в стакане новостей. О том, что поляки пишут о нас – молчок, а мы перед ними почему-то сладострастно извиняемся, втаптывая в грязь свою историю и собственную современность. Сколько можно?
Как водится, в идеологических упреках аккуратно смешаны правда и ложь. Отвергнешь сходу, оптом – продемонстрируешь комсомольскую глупость, неумение считать до трех. Примешь – вляпаешься в грязь. Начнешь разбирать детально – увязнешь. Поэтому разумнее всего не возражать, не принимать, не анализировать чужие доводы, а попробовать самостоятельно понять: что несет в себе тревожно-мнительное состояние отечественной публицистики? Депрессию, скепсис, истерику? Трезвость, энергию сопротивления, идеал перемен? Или все вместе, сразу, нераздельно?
Во-первых, нужно сходу признать, что и вправду некоторая часть журналистского сообщества склонна к мазохизму. Сказать о хорошем, значит, нарушить кодекс корпоративной чести. Одобрить конкретное действие той самой власти, которую обычно жестко критикуешь (например, за поведение в катынской ситуации) – табу. Это значит, что ты сдался на милость Кремля. Тут проявлен интеллигентский комплекс ворчливого разочарования; но рыночная составляющая тоже слишком очевидна. Плохое лучше продается, чем хорошее; о крови читают и смотрят охотней, чем о созидательной работе.
Во-вторых, из этого никак не следует, что излишний алармизм несет в себе беспримесное зло. Если бы интеллигентских комплексов и рыночных условий не было, все равно нормальный и здоровый публицист, равно как всякий ответственный гражданин, должен пристально следить за всеми угрозами и драмами. Уделяя своим провалам заведомо больше внимания, чем чужим, далеким бедам. И в прошлом, и в настоящем. Только мотивация совсем другая; мы размышляем о природе нынешнего зла и всматриваемся в тьму катынского леса не для того, чтобы лишний раз самоупоенно воскликнуть: всегда у нас был кошмар, всегда и останется, мрак позади, мрак впереди, ничего не поделать. А для того, чтобы расчистить пространство надежды. Звучит парадоксально, а на самом-то деле банальность.
Есть культуры, которые вечно твердят о своем восхождении. И есть политические философии, нацеленные на возвеличивание собственного опыта и напряженном вслушивании в мировые голоса, кто там нас еще обидел, кто сказал о нас какую гадость. Как правило, подобные культуры и политические философии создают на некоторое время атмосферу державного самолюбования, иллюзию стабильности и процветания; но в конце концов приводят к мгновенному краху. Воспроизводящемуся из поколения в поколение. Говорили о незыблемом величии империи, воспевали державную устойчивость – раз, и в три дня империи не стало. Из-за того, что хлеба в Петроград не завезли.
Пафосно хвалили торжество социализма в одной отдельно взятой стране, бах, и вновь держава распадается. И опять за три дня. После чего немедленно включаются механизмы обличения; виноваты то немецкие шпионы, то американские происки, и, конечно, пятая колонна.
А соседние культуры только то и делают, что ноют. Европа у них все закатывается и закатывается; стихи после Освенцима писать никак нельзя; какую книжку хорошего европейского писателя ни прочтешь, так сплошная «Чума». Но при всех недостатках, провалах и срывах (между прочим, глубже всех проваливались культуры, в которых экстатическое начало было равносильно скептическому, немецкая, испанская и итальянская), эта ноющая цивилизация продолжает жить. Причем жить внутри преемственной традиции. Которую вроде бы уничтожил постмодерн. А на самом деле только оттенил и подтвердил. Так, может быть, излишний алармизм, заложенный в состав культуры и политической философии как необходимый, неизымаемый элемент, действует как некий антиоксидант? Вы все время глотаете витамин «е», потому что вас все время предупреждают о близящемся конце; вы глотаете витамин – и конец откладывается и откладывается во времени. Немцы, которые, казалось бы, разрушили себя до основания, восстановились не через усиленную дозу эйфории, а с помощью сеанса погружения в память о своих ошибках. Минус на минус дал плюс; лечение болью, исцеляемой раскаянием, дает положительный результат.
Разумеется, хвалить чужих всегда легко; у соседа трава зеленее. Но мы не о траве. Мы о способах поливки и рыхления.
Если просто биться в информационной истерике, разрушишь себя и уничтожишь собственную почву. Если благодушествовать и нахваливать существующее за то, что оно разумно – поле зарастет сорняками. Значит, нужно трудолюбиво, скучно, пачкаясь в земле и удобрениях, его пропалывать. И сажать, и поливать. И вновь пропалывать. А главное, чтобы урожай спасти, не забывайте ставить пугала. Они от ворон помогают.
Мнение автора может не совпадать с позицией редакции
