В отношениях со смертью у человека есть два совершенно разных подхода. Один – постараться как можно раньше осмыслить сам факт смерти, принять то, что близкого человека больше нет. Согласиться с тем, что отныне он будет жить либо в твоей памяти, либо нигде. Другой – не думать об этом вообще, молчать, замкнуться, плакать. Отложить примирение с действительностью, поручить все времени и подсознанию.
Писателя Дмитрия Горчева, оставившего нас в четверг, 25-го марта, близким человеком считали очень многие. Он, можно сказать, был настоящим народным писателем – в лучшем смысле этого слова. Ясным, актуальным, остроязыким, злым. Таким, какой и нужен народу в современном смысле – то есть самой широкой русскоязычной Интернет- публике.
Юзеры, любившие Горчева, его остроумные микрорассказы и захватывающие бытописательские посты в жж – хорошие, как мне кажется люди. Хорошие и наивные, как тексты их любимого писателя, который сам, конечно, не был простаком ни в каком смысле. И в отличие от самого Горчева, много размышлявшего о смерти, для простых и хороших людей известие об уходе их любимого писателя стало катастрофой, шоком. Иначе я не могу объяснить тот некрасивый базар-вокзал в комментариях к сообщению о смерти Дмитрия. «Вы не смели писать об этом!». «Кто вам дал такое право!?». «Это просто некрасиво, в конце концов. Вы нас не предали – разочаровали». Думаю, комментаторы не хотели ничего плохого. Им просто было важно немного побыть в узком кругу, чтобы сначала известие о смерти писателя тихо повисело в укромном месте. Чтобы журналисты не ставили на уши весь интернет через час после смерти писателя.
«Почему такой молодой, такой живой – умер? Может это все-таки шутка, какой-то глупый розыгрыш?» - все еще спрашивают себя читатели Горчева. Но, увы. Похоже, что все-таки не шутка. Дмитрия больше нет. Остались его книги, его рисунки. Что еще важнее – его «Живой журнал», в который Горчев писал часто и всегда очень, очень хорошо. Этот сетевой дневник теперь, наверное, будет считаться одним из первых открытых и общедоступных писательских архивов, созданных сразу в электронном виде. Он очень литературный. Но при этом абсолютно искренний и современный. По нему можно изучать русский язык и литературу, дивиться точности формулировок, восхищаться острословием. Можно вспоминать и вновь переживать нулевые (журнал создан в 2001 году), время, про которое Горчев, плохо скрывая отвращение, говорил «Когда началось все это благоденствие». Еще можно пуститься в многодневное путешествие по дневнику и следить за подвигом Дмитрия, ежедневно с настойчивостью едва ли не ветхозаветного пророка язвившего окружающий мир.
Не то, чтобы у него была такая специальная задача – просто порог гадливости у Горчева был ужасно низкий. Что ни попадись ему на язык: гаишники, правительство, глупые бабы, морозы, офисный люд – всем доставалось. Мы тоже все это не очень любим, но почему-то терпим. Ненавидим «живые щиты» и бестолковую работу с 9:00 до 18:00, лицемерные корпоративы, толкучку в метро, сносы памятников и обязательное знание иностранных языков. Поэтому все, кто ежедневно проходит через этот ад, с таким восхищением читали (и еще прочтут) дневник Горчева. Человека, служившего в крупной международной конторе (мечта всех мужчин 1990-х), но вдруг наплевавшего и отправившегося с дырой в кармане сначала в Петербург, а потом и вовсе в деревню в Псковской области.
Почему? Да понятно почему. Потому что, по его собственным словам, он везде старался поддерживать равновесие между внутренней температурой и внешней средой. Где не получалось – искал другого климата. И нашел: шесть дворов, дороги нет, до ближайшей больницы – как до Камбоджи. Зато все по-честному. В городе Дмитрий признавался знакомым, что не любит Пушкина (нет, сам Александр Сергеевич ему был очень симпатичен, просто стихи не нравились) – ему переставали подавать руку. Теперь на полке у него осталось только самое нужное: десятитомник Достоевского, шеститомник Гоголя и «Ловля пресноводных рыб».
Сказать про Горчева: «опростился» можно только в каком-то совсем переносном, метафизическом смысле. Да, он иногда писал посты вроде: «Вчера разглядывал себя в зеркале и обнаружил в бороде пшено. Делаюсь все аутентичнее». Но в этом столько же иронии, сколько и в посте про милицию или, скажем, в его сказке про евреев, выдумавших Русь. Похоже, что ни город, ни деревня так и не приросли к его сердцу. Фоновая мизантропия писателя исчезает, только когда он пишет про жену или сына. Во всем остальном Горчев, похоже, дошел до предела скептического остранения. Как бы ни нравились писателю русские березки, двухметровые сугробы, старухи, пельмени и собаки, он все равно как будто физически не может избавиться от давящего одиночества. Все его тексты, даже самые смешные, самые точные, самые разоблачительные – больше всего говорят о какой-то глобальной горькой заброшенности писателя. Плохо в городе – но и в деревне не рай. Хорошие люди – деревенские соседи, но все равно чужие. Лучше всех маленький сын. Но и он отдельный человек, растет сам по себе, сам таскает кота за хвост, сам обнимается с дворовым псом.
Это отстранение, какое-то духовное и материальное нестяжание делали Дмитрия очень сильным и в хорошем смысле недосягаемым. Хорошо, что он все-таки не поддавался нигилизму и писал. Хорошо для нас. Мы ему ничего, кроме обычной читательской обратной связи не давали, так что каждый раз это был подарок Горчева всем нам. И вся его жизнь, частично зафиксированная в его дневнике – такой же щедрый подарок. Многие из его читателей это чувствовали. Другие просто привыкли, что в их жизни есть такой Дмитрий Горчев – прекрасный и безвозмездный. И тем, и другим тяжело вдруг лишиться такого источника радости. Но внимательные читатели Горчева должны были подготовиться к его уходу. Он бежал всю жизнь и в любой момент мог бросить и деревню, и свои заметки, совсем пропасть из интернета, всерьез заняться овощеводством. В конце концов, он так и сделал – ушел от всех. Давайте радоваться тому, что осталось.
