Ольга Галахова, театральный критик, главный редактор газеты «Дом актера» - специально для РИА Новости.
В Малом театре в течение двух дней игрался спектакль «Иванов», поставленный в Финляндии, в хельсинском Городском театре, известным венгерским режиссером Тамашем Ашером.
Когда в прошлом сезоне с гастролями в Финляндии был Малый театр, то его художественному руководителю Юрию Соломину показалась особо интересной именно эта постановка, которую он пригласил в Москву с ответными гастролями.
Несколько лет назад Ашер привозил своего «Иванова», поставленного еще в Будапеште, в Москву. Спектакль и тогда произвел сильное впечатление и даже стал лучшим зарубежным спектаклем в рамках фестиваля и национальной премии «Золотая маска». Сейчас благодаря Малому театру можно было еще раз познакомиться и с работой выдающегося венгерского режиссера, и с театральным искусством Финляндии.
Ашер перенес место действия пьесы Чехова в семидесятые годы двадцатого века. Свое решение о смещении во времени режиссер объяснил на пресс-конференции так: «Семидесятые усиливают, на мой взгляд, депрессивность чеховской пьесы». Сразу же надо сказать, что Ашер предпочел первый вариант пьесы, что тоже мотивировал духом эпохи, объяснив это тем, что у Иванова иссякают жизненные силы — у героя нет сил даже на самоубийство, он просто умирает. Режиссер также заострил внимание на том, что его волновала не история суицида, а тема интеллигенции, пребывающей в депрессии.
Уже в первой сцене спектакля сразу узнавались советские семидесятые. Местное общество собралось на день рождения Саши Лебедевой, самой богатой невесты уезда, точнее - провинциального предместья. Застывшая в тотальной скуке, чинно попивающая чай, перед нами восседает не говорящая ни слова местная элита и местный полусвет. Говорить не о чем — почти все убоги и почти всё убого. Это — пародия на светский раут.
Чеховская длинная пауза разряжается диким хохотом Бабакиной (Рийтта Хавукайнен), местной капиталистки с прикидом советского торгового работника 70-х. Примечательный типаж спектакля, дама любопытная во всех отношениях. С огромной «халой» на голове, в ярком макияже, увешанная бижутерией, а также одетая в дефицитные товары, от вызывающе розового импортного костюмчика до белых сапог-чулок, натянутых смело выше колен, она одна нарушает псевдоторжественную тишину. Эту лихую бабенку распирает смех, да как! Она аж опрокидывается на зеленый кожаный диван, сотрясаясь от конвульсий, и выдавливает из себя: «Ой, какая скука».
Но этот бабакинский взрыв тишины остается без последствий. Продолжают свою жизнедеятельность формы небытия, выраженные в скуке или в псевдо-веселье, которые у Ашера сближены. Массовик-затейник Боркин (Эппу Салминен) особо принимаем везде, что-то отчаянно ноздревское есть в игре финского актера. Все знают, что он негодяй, но везде его принимают, поскольку он умеет разогнать скуку громким хохотом, возмущающим лишь Иванова панибратством.
В этой среде молодой Шурочке и вправду не из кого выбрать жениха. Дочь обеспеченных родителей, она приезжает к Иванову, видимо, на мотоцикле, поскольку в момент объяснения держит шлем в руках. Её отец Лебедев Павел Кириллыч (Перт Свехолм) обозначен в программке как председатель муниципального правления, но больше похож на номенклатурного директора советского предприятия. Сказать о нем, что он любит приложиться к рюмке, — ничего не сказать. Лакей Гаврила (Матти Расила) знает досконально нормы потребления алкоголя своего хозяина, которому на светских мероприятиях подносит отдельно рюмку и стакан, но водка налита и в рюмку, и в стакан. Видеть свою Зюзюшку (Лена Уотила) он не может. Закусить толком мужчине не дают. Не есть же ему, право, крыжовенное варенье. Банку из кладовой лишь один раз проносит Зинаида Савишна для гостей. Любит он только свою дочь, но не трудится ее понять, и по большому счету равнодушен, скорее не к ней, а к тому, что для нее ценно.
Иванов (Рауно Ахонен) похож на советского интеллигента, почти вампиловский герой, младший научный сотрудник средненького НИИ, попавший в кризис среднего возраста. Ни работа, ни жена, ни новая любовь не могут возродить его к жизни. В переживаниях этого Иванова есть нечто неподлинное, поскольку и ему самому кажется, что он не столько страдает, сколько копирует страдания известных литературных типажей - так любимых русской литературой «лишних людей». Возможно, Иванова раздражает банальность своих чувств, хрестоматийность собственной психологии.
Ашер точно устанавливает собственную дистанцию к главному персонажу чеховской драмы: не судит и не оправдывает, а лишь констатирует. К примеру, как тонко сыграны в спектакле сцены с умирающей от чахотки женой Саррой (Йонна Ярнефелт). Она уговаривает мужа не ехать к Лебедевым, она пытается оживить своими объятиями угасшее чувство Иванова. Он же на какую-то долю секунды отшатывается от запаха изо рта больной Сарры. Иванов не в состоянии ни любить, ни хотеть смертельно больную жену. Его руки, которые она складывает в объятия самой себя, все равно не даются ей и равнодушно болтаются. Когда Сара поцелует Шабельского (Том Венцел), то граф дождется, пока «жидовочка» войдет в дом, и начнет брезгливо стирать со щеки туберкулезный поцелуй.
В последней сцене скандала Иванова и Сарры, когда он, уличенный в неверности, кричит жене: «Жидовка», то удивляется самому себе. Как это могло выскочить из его уст?! Но поскольку Сарра не унимается, то Иванов кричит: «Ты скоро умрешь!». И в спектакле актрисой безжалостно сыграно, что Сарра и вправду скоро умрет, поскольку сыграна история болезни. Перед нами существо с серым лицом, впавшими глазами, превратившееся на наших глазах в старуху. После зловещей паузы она только спокойно спросит: «Когда?», и они с Ивановым закурят.
Свадьба с Шурочкой (Пихла Пенттинен), которой так не хочет и Иванов, и сама невеста во всем белом, имеет еще одну банальную причину: Саша Лебедева беременна. У нее токсикоз. Когда самовлюбленный новоявленный советский Гамлет умоляет ее отменить свадьбу, то даже не замечает, что ее тошнит. Герои, по сути, не замечают друг друга…
Публичное оскорбление похожим на сволочного бухгалтера врачом Львовым (Яри Пехконен) Иванова перед свадьбой летит в уже умирающего человека. Он заваливается в дверь, падает и умирает в кафе, разукрашенном шариками и гирляндами под очередное провинциальное торжество. Шурочка в подвенечном платье, кажется, думает в этот момент о том, стать ли ей все-таки матерью или нет… Ни у кого не хватает сил жить.
Мнение автора может не совпадать с позицией редакции
