Работа над продолжением оскароносных «Утомленных солнцем» шла восемь лет. Теперь, когда она, наконец, завершена, премьера первой части - "Утомленные солнцем. Предстояние" - назначена на 17 апреля, а выход в прокат – на 22 апреля, режиссер Никита Михалков смог рассказать корреспонденту РИА Новости Наталии Куровой, каково приходится в замерзших окопах, зачем фашистам были нужны монокли и что именно его грандиозная двухчастная эпопея призвана сделать со зрителем.
- Никита Сергеевич, снимать продолжение Вы решили сразу после выхода первого фильма?
- Нет, изначально я не предполагал снимать продолжение, тем более, что главные герои по ходу первого фильма гибнут. Но спустя некоторое время я посмотрел "Спасти рядового Райана" Спилберга и другие картины о Второй мировой войне, которая для нас была Великой Отечественной, и мне стало не по себе. Рождалось абсолютное ощущение в мире, что эту страшную, самую жестокую в истории человечества войну выиграли наши союзники. Хотя общеизвестно, что они вступили в нее в 1944 году, дождавшись момента, когда стало понятно, что мы и так разобьем фашистов. Поэтому мне захотелось сделать картину, которая могла бы возбудить национальный иммунитет. Это очень важно: ведь мы, к сожалению, судим о своей жизни, сравнивая ее с теми, кто живет лучше. Это рождает огромное количество неудовлетворенностей. А если взглянуть на то, что испытали люди, прошедшие страшные годы войны, все остальное покажется просто ничтожным. Толстой говорил, что бытие только тогда есть бытие, когда ему грозит небытие. И когда я вошел глубоко в эту историю, меня она просто потрясла.
- Теперь эти ощущения должны передаться зрителю?
- Хочется, чтобы люди после картины, выйдя на улицу, садясь в свои машины или заходя в магазин, купив газету или мороженое, осознали, что именно эта возможность заниматься простыми вещами и есть счастье. И дело не в запугивании людей, а в том, чтобы показать живой быт войны. Когда каждую минуту надо было выносить раненых или идти в атаку, стрелять, выполнять приказ.
Был такой случай, когда человек выходил из окружения, неся перед собой чемодан со своими кишками. Ему разрубило осколком брюшину, а кишки не задело, все целы. Сегодня это даже представить невозможно - кажется, все, конец, смерть. А он находит чемодан, укладывает в него собственные кишки, ставит пальцы, чтобы крышкой не перерубило их, и несет перед собой собственные внутренности. Затем у ручья промывает их, опять укладывает и несет дальше. И не думает о том, что он такой мужественный или что он герой: у него нет возможности оценивать себя со стороны - ему надо выйти из окружения, и он выполняет эту задачу. Для нас это война, а для них - конкретная жизнь. 30 миллионов участвовало в этой войне, и это 30 миллионов индивидуальных, личных войн со своими радостями, горестями, геройством, со своими воспоминаниями, своими маленькими победами: удалось найти теплые портянки - здорово, удалось снять с мертвого фашиста хорошие сапоги - отлично, удалось надыбать спиртяги - класс. Вот это живой быт. Из этого складывалось то, что мы называем Великой Отечественной войной. И наш фильм - это тоже частная история поиска дочерью своего отца, которая разворачивается на фоне огромной страшной войны.
Мне хотелось бы, чтобы картина возбуждала людей не столько во время просмотра, сколько потом. Чтобы все эмоции, переживания, ощущения "выкатывались" вместе со зрителем, чтобы потом он мог принимать или не принимать какие-то решения, совершать или не совершать те или иные поступки, чтобы он возвращался к этой истории. Вот что принципиально важно.
Кроме того, мне хотелось, чтобы люди задумались, чем мы ответили тем, кто отдал жизнь за отечество, что сделали для них. Я много езжу по стране и вижу деревни в таком состоянии, будто война не кончилась - покосившиеся дома с выбитыми стеклами, заросшие поля.
- Фильм снимался в местах, где проходили реальные события во время войны?
- Нет, никаких исторических привязок, только исходя из натуры. Снимали под Москвой и Санкт-Петербургом, в Таганроге, Нижнем Новгороде, под городом Гроховцом. Мы не делали документальную картину, мы даже не указывали, где происходят события - это не имеет значения. Меня интересовала энергетика понимания того, что людям пришлось пережить.
Вспоминаю тяжелейшие зимние съемки, когда снимать можно было только четыре часа – с одиннадцати до трех, - а потом наступала темнота. Но и за это время мы получали по полной программе: холод, ветер, промерзшие, промозглые окопы, дымные машины, создававшие туман. А на нас все то, во что были одеты штрафники (а именно в штрафной роте и служил бывший комдив Котов). Единственное, что нам позволялось, - это теплое белье и такие китайские нашлепки на почки, в сапоги и рукавицы. Или ночные съемки на полигоне, под ветродуем, при морозе 28 градусов, в которых участвовала моя дочь Надя. Она по фильму медсестра, должна тащить двух раненых, не зная, что один из них немец, потому что темно, пурга, все в маскхалатах. После каждого такого кадра остановка, горячий чай. И страшно представить, как это было, когда вокруг происходила настоящая война, когда вокруг летали пули, разрывались снаряды, когда тебе могли в любую секунду башку раскроить. И нет ни горячего чая, ни теплого дома, куда ты вернешься после съемок, ни баньки, ни ста граммов. И вот когда ты вдруг осознаешь это нутром, то начинаешь понимать, какое же это счастье - горячий чай, дом, тишина, когда не нужно ждать выстрела, взрыва. Это настолько ошеломило и пронзило - думаю, не только меня, а, видимо, и всю съемочную группу, - что с этого момента пошел иной настрой в работе.
- В фильме заняты обе Ваших дочери: и Анна, уже известная и опытная актриса, и Надежда, которая снималась в последний раз, когда ей было 7 лет. Как с ней работалось?
- Наде было трудно, а мне с ней - нет. Дело в том, что она сомневалась, а я нет. У меня не было такой возможности. Сейчас я заново отсматриваю материал, перебираю дубли, и поскольку снималось это уже давно, я имею возможность взглянуть на все свежим глазом и оценить, как она работала. И хочу сказать, что это очень наполнено, очень индивидуально и очень трогательно. Может быть, сюда примешиваются не только профессиональные, но и отцовские чувства, но я в состоянии отделить зерна от плевел и понять, справилась ли она с задачей. Думаю, что вполне.
- Насколько удачным вообще оказался кастинг?
- В фильме заняты практически все артисты первого ряда, невозможно даже всех перечислить: Меньшиков, Петренко, Гафт, Маковецкий, Миронов, Толстоганова, Дюжев, Панин и многие другие. Но для съемок в таком фильме нужен был актер плюс еще что-то, и это что-то - любовь друг к другу и профессии, наслаждение от работы.
В фильме фактически только три главные роли - у меня, у Нади и у Меньшикова. А остальные - небольшие или совсем крошечные. Есть один эпизод, который длится 20 секунд, со старым вором в законе, настоящим паханом, который все на свете знает и к которому молодые зэки обращаются с разными вопросами. Ну, например, какая за такой-то проступок статья. Он говорит: «Сейчас». И, как бы видя перед собой Уголовный кодекс, начинает листать в воздухе воображаемые страницы и находит нужную. Вот и вся роль. Не знаю почему, но я сразу представлял в ней Валентина Гафта. Позвонил ему и сказал: «Валь, у меня есть для тебя роль на 20 секунд». И сразу получил ответ: "Куда ехать?" Его одевали полтора часа, полчаса гримировали, 20 минут снимали, а по окончании он спросил: "Сколько я Вам должен?" Это, конечно, шутка, но в каждой шутке есть доля истины. Валентин Гафт, этот всенародный любимец, звезда театра и кино, не раздумывая, приезжает сниматься в 20-секундном эпизоде, потому что для него наслаждение от творчества, от общения с коллегами, с которыми недавно работал на фильме "12", выше всяких амбиций. И молодых, у которых по 60 съемочных дней, это впечатляет.
- В этой картине Вы выступаете сразу в четырех ипостасях: сценарист, режиссер, актер и продюсер. Что оказалось сложнее всего?
- Каждый этап создания этого фильма был труден. Сценарий писали очень долго, один только материал собирали почти четыре года. Просмотрели километры военной хроники, изучили невероятное количество документального материала, личных архивов, воспоминаний, писем, историй. В этом можно было просто утонуть. И только когда начали отбор материала, начала выкристаллизовываться картина. Это очень тяжелая, серьезная работа. От много пришлось отказаться и на этапе написания сценария, и в процессе монтажа, но все-таки у нас два полнометражных фильма и 15 серий, снятых специально для сериала.
Первая картина, "Предстояние", охватывает события трех лет - с 1941 по 1943 год, а "Цитадель" - это всего восемь дней 43-го года.
- Соблюдалась ли абсолютная историческая точность в работе с военной атрибутикой и формой?
- У нас вся форма настоящая, и это имеет серьезное, принципиальное значение. Самая сильная в то время армия Вермахта не только обрушила на нас всю свою техническую мощь, но и использовала психологическое давление. И в этом большая роль принадлежала гениально продуманной немецкой форме. Эти фуражки, витые серебряные погоны, сапоги-бутылки, стеки, монокли. И монокли носили не из-за плохого зрения, а для особого взгляда на человека низшей расы. Все это, как отмечают специалисты, оказывало колоссальное влияние на психику человека. Немцы надевали противопыльные маски на лошадей и маски на всадников, отчего те казались во много раз больше, чем нормальные люди, и это приводило в ужас. Немцы сбрасывали железные бочки с дырками, и они издавали такой звук, что солдаты становились седыми прямо в окопах. Каждый такой факт, использованный нами в фильме, имел место. Не везде, но был.
- Не обошлось, вероятно, и без спецэффектов?
- Конечно, спецэффекты есть, и их много. Это все, что связано с самолетами, налетами, бомбежкой баржи. Наша картина - это не голливудский блокбастер нового времени, где не важен собственно актер и даже не важен режиссер, где работают потрясающие технологии, и это замечательно. Только давайте будем здесь честными и откровенными и не будем выдавать это за глубочайшее философское художественное произведение. Кто-то сказал, что Америка - не страна, а проект. Очень удачный коммерческий проект потрясающего масштаба. Вот и такое кино - это тоже замечательно выполненный проект, а не искусство. А нам нужна была живая картина, которая осталась бы в сердце.
- Насколько дорогой оказалась картина?
- Конечно, это дорогостоящий фильм с очень серьезным бюджетом. Но я чрезвычайно рад, что мы сделали национальное во всех смыслах кино, и это вселяет в меня определенные надежды.
- Предполагается ли участие фильма в международных кинофестивалях?
- Мы себе такую задачу не ставили. Значение этой картины для каждого из нас настолько велико, что торопиться сделать ее, например, к фестивалю в Канне или какому-то другому мы не хотели. И, честно говоря, я не испытываю по этому поводу никаких комплексов: возьмут - спасибо, нет - и не надо. Не уверен, что надо участвовать в конкурсе. Возможно, показать на открытии или закрытии или просто в информационном показе. Но этим будем уже заниматься не мы.
