Ольга Галахова, театральный критик, главный редактор газеты «Дом актера», специально для РИА Новости.
Миндаугас Карбаускис, ученик Петра Фоменко, молодой режиссер, который своими постановками в театре-студии Олега Табакова заявил о себе как о самобытном таланте, вдруг резко обрывает три года назад свою успешную работу в успешном театре, берет значительную паузу.
Почему? Что послужило тому причиной? Заласканный критикой неоднократный номинант и лауреат «Золотой маски», который, казалось, ставил все, что хотел, Миндаугас делает загадочный брейк в своей биографии, не давая к ситуации почти никаких комментариев. Поговаривали, что литовский режиссер решил вообще уйти из театра.
И вот премьера - не в Шведском королевском театре, куда его звали ставить, не в Йеле, куда тоже звали, а в РАМТе по прозе литовского еврея, эмигрировавшего в начале семидесятых в Израиль, Ицкхокаса Мераса. Карбаускис и на этот раз отдал предпочтение прозе, а не драме, взяв за литературную основу роман Мераса «Ничья длится мгновение» («Вечный шах»), написанный им в шестидесятые годы. Родители писателя погибли, а его самого спасла литовская семья, скрывавшая мальчика до конца войны. Уничтожение евреев во Вторую мировую стало личной исторической темой в творчестве Мераса, пишущего на литовском языке. Этот роман был специально переведен для спектакля на русский (переводчик Феликс Дектор).
Речь идет о судьбах людей в гетто, точнее о роде Авраама Липмана, его детях, оказавшихся вместе с отцом загнанными
в огороженную нацистами зону, в которой на спине у каждого пришита звезда Давида. Погибнут все дети Авраама. Но у одного — Исаака — будет шанс спастись. Охранник Шогер любит играть в шахматы, а Исаак его постоянно обыгрывает. И когда в гетто нацисты собираются отобрать детей у родителей, то Авраам идет к Шогеру с просьбой не отнимать у них детей. Цена вопроса — сеанс игры. Если выиграет Шогер, то детей забирают, если выиграет Исаак, то дети остаются, правда, победителя шахматного матча ждет смерть. Но есть еще возможность ничьей, вечного шаха, и тогда и дети остаются с родителями, и Исаака оставляют в живых.
Этот роман, в котором, кажется очевидным обращение к Ветхому Завету, к судьбе гонимого народа детей Авраама, словно дописывает страшной историей ХХ века продолжение первой книги — Бытия. Правда, библейский подтекст прозы интересует режиссера Карбаускиса в меньшей мере. Библейские ассоциации скорее подсказывают ритм ролям, вырванным из плена быта и переведенным в особое сценическое время. Прошлое, оживая как настоящее, становится тем, что называют вечным, вневременным.
Особые права здесь получает, конечно же, отец рода Авраам Липман (Илья Исаев). Портной по занятиям в мирной
жизни, он в спектакле — мудрец, в которого органично вошла библейская мудрость и ветхозаветная непримиримость.
Он сам подтолкнет одного из сыновей к самоубийству, чтобы тот не совершил предательства. «Ты знаешь, что делать», — скажет он несчастному и слабому сыну. И будет сказано это тихо и спокойно, но так, словно сам Бог – Отец устами портного Авраама выносит свое безжалостное решение.
Однако Карбаускис не ставит новую Библию, не ставит он и антивоенный спектакль, и гетто как знак нацистской иррациональной ненависти к еврейскому народу также не является темой этого спектакля. Гетто для режиссера - экзистенциальная территория, в которой люди при экстремальных обстоятельствах делают свой выбор. Жизнь каждого человека подобна шахматной партии, и как игрок осознанно делает ход на шахматной доске, так и у человека в самом безумном мире, окружающем его, остается право на свой ход.
Ничьей в жизни не бывает, это уловка, чтобы избежать, оттянуть неизбежное. За длинным черным столом почти во всю
ширину сцены идет поединок, где на одном конце присутствует зло как таковое в лице охранника Шогера (Степан Морозов), этого Мефистофиля с фашисткой свастикой на рукаве, ницшеанской бестии с набриолиненными волосами, и Авраам и его дети на другом полюсе этого символического стола. Все здесь ведут свою партию в шахматы. Плоские шахматные доски с фигурами установлены на планшетах. Герои подходят то и дело к ним и двигают фигуры. Осмыслить ход означает сделать выбор, и дети Липмана делают его, когда кажется, что найти выход (читай — сделать ход) невозможно, поскольку цена выбора — твоя собственная жизнь.
И дочь - певица Инна Липман (Дарья Семенова) выбирает, когда проносит в гетто партитуру ценою жизни, и те, кто вне гетто, литовская бездетная семья, которая берет маленькую девочку Липмана Лизу, тоже осуществит свой выбор, и будет повешена вместе с девочкой на городской площади.
Чтобы быть человеком, оказывается, надо подтверждать свое человеческое именно этой способностью выбирать между жизнью и смертью. Кажется, что это — какой-то дикий парадокс, что, выбирая смерть, человек утверждает в правах жизнь, и наоборот.
Это касается и больших, и малых понятий жизни. В гетто нельзя проносить цветы, но влюбленный юноша не только прекрасный шахматист, но и поэт в семье Липманов — пытается пронести. Ему не удается ни в первый, ни во второй раз. Он получает удары плетьми и в первый, и во второй раз. Мужчины гетто, по виду мрачные ремесленники, работяги, которые проносят детали оружия, просят не делать этого. Однако он прячет под пиджачком ромашки. Букетику так и не суждено стать подаренным любимой.
И тогда эти фабричные по виду мужики, прочно стоящие на земле, видя упорство поэта, делают свой выбор в сторону человечности. Пройдя мимо вездесущего Шогера с деталями для сборки оружия, каждый из них прячет по ромашке. И дело не только в том, что случается поэтическая победа над Шогером, и не в том, что Исаак вручит букетик избраннице, а еще и в том, что в гетто на секунду они все, эти угрюмые мужики, стали поэтами, влюбленными мальчиками.
И Исаак осуществит свой, наверное, самый принципиальный выбор. Поставить Шогеру вечный шах - и тогда жить, или мат, и тогда погибнуть?
Последний оставшийся в живых из детей сын Липмана ставит злу мат.
Мнение автора может не совпадать с позицией редакции
