Анатолий Королев, писатель, член русского ПЕН-Клуба, для РИА Новости.
Сегодня имя Чехова по праву занимает место в первой пятерке русских гениев: Пушкин, Гоголь, Толстой, Достоевский и он - Чехов! Между тем, при жизни он уступал в популярности некому Потапенко, а пьесы Немировича-Данченко - ныне забытые - ставились ему как образец.
Когда Чехов получал Пушкинскую премию, единственную за свою жизнь, он вдруг буквально простонал на ухо своему коллеге: «А ведь отец меня бил. И как бил. Смертным боем. До сих пор не могу забыть этой порки».
Отец Антона - Павел Егорович Чехов - состоял купцом третьей гильдии в Таганроге, имел бакалейную лавку, а дед Чехова был, по сути, рабом, крепостным крестьянином и бил своего сына еще сильней.
Отец бил сына до полусмерти.
Дед бил сына до смерти.
Короче, судьба с Антоном не нянчилась, как с барчуком Пушкиным и не возилась, как с барчуком Толстым. Чехов знал, что такое и розги, и голод и долгое время относился к себе без особого уважения. Первым среди братьев считался старший брат Николай. И еще меньше Чехов ценил свой дар писать всякие шутки, скетчи, юморески и прочую веселую мелочь. Он занимался этой поденщиной, пока учился на медицинском факультете Московского университета. Придумал себе несколько псевдонимов: Чехонте, Человек без селезенки. Тискал свои опусы в «Осколках», в «Будильнике», в «Стрекозе» и получал копейки; после университета стал земским врачом в центральных уездах России, но страсти к писанине не оставлял. И вдруг гром с ясного неба: 25 марта 1886 года молодой врач получает письмо от небожителя литературного Олимпа, от самого Григоровича, который с досадой написал, что, имея такой дар, как у него, недостойно и подло тратить дарование на всякую мелочевку, и призвал уважать свой талант.
Чехову шел 26-ой год.
Потрясенный письмом мэтра, Чехов в ответ признался: «Если у меня есть дар, который следует уважать, то каюсь перед чистотой Вашего сердца, я доселе не уважал его».
Сказочная история.
И сравнить ее вполне можно с волшебной сказкой о лампе бедняка Алладина, который не знал, что его именем опечатан подземный сад в арабской пустыне, сад, полный сокровищ, где обитает послушный только ему всесильный дух, раб лампы. Не знал, пока к нему не явился маг, магрибинец, который прочел узор звезд и открыл глаза юноше: ты царь, ты властелин!
Природа гения сродни этому саду сокровищ - ты получаешь на время право быть сторожем могучей силы, и у силы этой свой норов и свой план полета, и не человек - мера ему.
Дар Чехова, замеченный Григоровичем, был даром благоговения перед жизнью. Еще в юности (вспоминал один приятель Чехова) Антон мог восторгаться грязной стеной трактира, ее превосходными пятнами, или восхищался запахом огурца, который трактирщик нарезал тем же ножом, каким только что резал лимон, от чего соленый огурец приобрел аромат цитруса, или кивал на окно, где в утренней мгле шел по улице монах в кружкой для подаяний и говорил, что этот монах стоит целого рассказа: поглядите, как он сутулится. Стена, огурец, монах, чернильница, убитая чайка, дворняжка, которая потеряла хозяина в городской толчее, деревенский мальчик, что пишет письмо на деревню дедушке, селедка в газете, дама с собачкой на набережной, жалобная книга на станции… короче все, на что падал взгляд Чехова, вызывало в нем отклик, равный восторгу.
Парадоксальным образом чеховский восторг был смешан с густой меланхолией, потому что такое интенсивное переживание момента подчеркивало смертность всего живого.
Вот почему гений Чехова так трагичен.
Получив письмо Григоровича, Антон отшвырнул от себя прежнюю участь и перешел в новую судьбу, ворота которой открыл беспрецедентным поступком. Он поехал на Сахалин, чтобы написать документальную книгу о каторжниках.
На путешествие от Москвы до Урала, затем через Сибирь к Байкалу, дальше к Амуру на Сахалин и возвращение домой ушел целый год. В Москву Чехов вернулся в канун новогодья, с парой милых мангустов, спрятанных под шубой, которых купил на Цейлоне, куда заходил в порт пароход, на котором он плыл через Индийский океан.
Оставив медицину, Чехов превратился в фабрику по производству шедевров. Количество и качество им написанного поражает воображение: «Скучная история», «Каштанка» (первый рассказ, изданный отдельной книжкой), «Палата №6», «Черный монах», «Ионыч», «Дом с мезонином», «Анна на шее», «Душечка», «Попрыгунья», «Дама с собачкой»… завоевав прочное положение в литературе, Чехов купил сначала имение в Мелихове, а затем перебрался в Ялту, где построил настоящую виллу. Ему понадобились большие деньги, и тогда Чехов заключил кабальный договор с издателем Адольфом Марксом, которому за 75 000 рублей передал права на все написанные вещи и - главное! - на все, что будет написано в будущем.
Денег стало не хватать, и тогда Чехов решил писать пьесы, которые под условия Маркса не подпадали (проглядел).
Если книги принесли Чехову известность, то МХТ сделал его знаменитым и модным. Очарованная труппа ставила одну за другой все пьесы Чехова, в которых окончательно был реализован принцип благоговения перед жизнью, а именно: Чехов перестал делить персонажей на положительных и отрицательных и не пожелал делать в пьесе какие-либо выводы и акценты, предоставляя публике трактовать свои картины, как им будет угодно.
Для русской литературы это было дело неслыханное, у нас даже в басне торчал указующий перст автора, а моралью, выводом, резюме и идейным акцентом была украшена чуть ли не каждая страница у Достоевского и Толстого. Пьесы последнего - вообще сплошные моральные прописи, а статьи - розги.
Чехов отменил всякую оценочность, предоставив театральной публике серию простейших историй из текущей жизни, где единственным условием была точность отображения. Стараясь снять даже самые скрытые намеки на выводы, Чехов настойчиво обозначал жанр своих пьес как сцены или комедии, чем ставил в тупик Станиславского. Режиссер постоянно добивался от автора хоть каких-нибудь указаний, и Чехов всегда уходил от ответов, пожимал плечами или отвечал на вопрос «кто таков Тригорин?»: «Что за вопрос. Он же носит брюки в клетку».
«Чайку» и «Вишневый сад» Чехов назвал комедиями. Что тут смешного, пожимал плечами Станиславский, вмешиваясь в текст, и порой опуская целые сцены, как это случилось в ходе постановки комедии «Вишневый сад».
Тонкости Чехова оказались театру не по зубам.
Напрасно Чехов часами бился над сценой, где нужно было изобразить «звук лопнувшей струны», стон оборвавшегося троса, с каким в шахту на Донбассе однажды ухнула бадья, и который Чехов считал самым ужасным звуком, слышанным в жизни. Ему предложили десятки звуков, хлопков, взрывов… нужного оттенка так и не нашли. Зато Станиславский маниакально добивался правдивости, заставляя актеров бить на теле воображаемых комаров. Какой же летний вечер без комаров! Чехов пытался остановить эту ненужную затею, наконец, сошлись всего на двух комарах, после чего Чехов горько сказал: «В следующей пьесе напишу так: какой вечер, ни одного комара…»
МХТ принес драматургу не только славу и муки репетиций. Здесь Чехов нашел свою суженую, актрису Ольгу Книппер, которая стала его женой в 1901 году. Книппер была примой театра и исполнила все главные женские роли в пьесах Чехова.
Чувствовал ли Чехов, куда идет история России?
Да, чувствовал. Он не раз говорил: «А ведь самодержавия скоро не будет». И ждал от будущего - совсем, совсем скоро - прекрасных лет для страны.
Чехов умер на руках жены, 15 июля 1904 года в германском местечке Баденвейлер, куда приехал подлечить туберкулез.
Ему было всего 44 года.
На похоронах в Москве все внимание публики было приковано к Горькому, который шел за гробом. Где сейчас этот «буревестник революции»? Ставят ли его пьесы в Африке? Между тем как несколько лет назад Чехову поставлен памятник уже и в Токио. А на 150-летие со дня рождения классика в эти дни в Москву собралась вся мировая режиссерская элита Европы…
Ольга Книппер-Чехова дожила до прекрасного будущего (она умерла на 91 году жизни). Чего стоит хотя бы ее визит в шахту в Сталинской области на Донбассе в 1938 году. Во время гастролей актрису-орденоноску беспокоил вопрос: верно ли театр передал звук упавшей бадьи? Ее и других актеров даже спустили в шахту, но, увы, никто из шахтеров уже не помнил прошлого. Зато в финале гастролей, на митинге в городе Сталино, актрисе подарили макет угольной шахты.
До сих пор этот странный чеховский звук остается проблемой для всех театров мира, ведь Чехов, по сути, хотел, чтобы мы услышали, как лопается струна, на которой подвешен наш мир.
Мнение автора может не совпадать с позицией редакции
