Дмитрий Бабич, обозреватель РИА Новости.
Во Франции подходит к своему завершению общенациональная дискуссия о национальной идентичности. Дебаты продолжались два месяца на всех доступных общественных форумах: в мэриях и офисах политических партий, в средствах массовой информации, в Интернете. Тему дебатов обозначили президент республики Николя Саркози и министр иммиграции Эрик Бессон. Она сводится к двум вопросам. Первый: «Что значит для вас быть французом?» Второй: «Как лучше передать ценности нашей национальной идентичности выходцам из других стран, которые приезжают к нам и остаются на нашей национальной территории, а потом станут частью нашего национального сообщества?»
Дискуссия выявила, что и у Саркози, и у Бессона в стране полно не то что недоброжелателей, а просто откровенных ненавистников. Официально должность Эрика Бессона называется «министр национальной идентичности и иммиграции», что вызывает множество ироничных комментариев. В Интернете Бессона постоянно ошибочно называют то министром национального единства, то министром национального свинства. Добрая половина отозвавшихся на событие блогеров написали, что дискуссия эта «позорная», что она раскалывает общество и служит только интересам Национального Фронта господина Ле Пена. Но равнодушных к теме не было.
Дело в том, что во Франции слово «нация» и, соответственно, слово «национализм» имеют несколько другой оттенок значения, чем в России. Нация у французов ассоциируется с демократией, а также с правами человека и гражданина, поскольку само слово «нация» стало общеупотребительным после Великой французской революции 1789 года и использовалось первоначально в борьбе против деспотии - своей и иностранной. Слово «насьоналите» во французском языке обозначает не этническое происхождение (как «национальность» в СССР), а гражданство. Слово «француз» в графе «насьоналите» пишут и арабы, и евреи, и русские, если у них есть французское гражданство. Но сегодня во Франции появилось так много граждан, которые никак не ассоциируют себя ни со страной, ни с французским духом, что зазор между понятиями «гражданство» и «национальность» дает себя знать каждый день, и молчать об этом уже нельзя.
Проблема это относительно новая. Вплоть до конца двадцатого века особых противоречий между национальной идентичностью и гражданством не возникало. Переселявшиеся во Францию люди, как правило, ценили свою новую родину, находя в ней те свободы и уровень жизни, которые были им недоступны в «стране исхода». Классический пример - великий немецкий поэт Генрих Гейне, мирившийся даже с тем, что его имя и фамилия произносились не желавшими влезать в тонкости немецкой орфографии французами как французское слово «ничто» (Анри Эн сокращалось до «ан рьен»). Государственная политика в отношении таких людей была традиционно направлена на их ассимиляцию.
Результаты были неплохие. Во Франции есть целые регионы, заселенные преимущественно потомками эмигрантов из Польши, а итальянские фамилии входят в двадцатку самых распространенных в стране. Но в последние десятилетия старая добрая ассимиляция дает сбои и вступает в противоречие с мировой модой на «мультикультурализм» - теорией, пропагандирующей общество, где самые разные этнические сообщества сосуществуют без каких-либо преференций для культуры «хозяев». При сегодняшнем «мультикультурализме» само слово «нация» становится не очень-то приличным. А французы от этого слова отказываться не хотят, как не хотят они отказываться от своих вредных для здоровья и не соответствующих стандартам ЕС, но все же таких вкусных сыров.
Как-то сама собой дискуссия повернулась в сторону обсуждения проблем с проживающей во Франции пятимиллионной мусульманской общиной. Очевидно, в этом и был расчет Саркози и Бессона: они не скрывали, что на мысль о дискуссии их натолкнул референдум о строительстве минаретов в соседней Швейцарии. Как известно, население там проголосовало за запрещение строительства новых мусульманских культовых сооружений. У французов это вызвало реакцию на генетическом уровне: в средние века, во времена войн испанцев и французов с быстро растущими арабскими королевствами, минареты воспринимались как символ исламской экспансии. Если стоит минарет - значит, уже издали видно, что в этой местности победили мавры.
В итоге после швейцарского референдума опрос центра изучения общественного мнения Ifop выявил, что 46 процентов французов выступают против строительства минаретов, 40 процентов - за, а 14 отказались отвечать на этот вопрос. Настороженные этими «неполиткорректными» опросами, левые политики вовсю заговорили о проблеме расизма в обществе. Во Франции, как и в большинстве стран Европы, «молчаливое большинство» настроено намного более консервативно по отношению к приезжим, чем публичные фигуры, всегда получающие от масс-медиа зеленый свет для своих сетований о дискриминации приезжих и ксенофобии среди коренного населения. А во Франции как раз приближаются местные выборы. Саркози быстренько смекнул, как улучшить электоральные перспективы своей партии - правоцентристского Союза за народное движение (UMP).
«Вместо того, чтобы осуждать швейцарский народ, попытаемся понять, что же он хотел выразить своим голосованием и что чувствуют народы Европы, включая французский народ»,- задал тон дебатам Саркози. При этом французский президент отметил, что речь не идет о свободе совести. Мусульманам и в Швейцарии, и во Франции есть где молиться. Только во Франции есть 2368 мусульманских культовых сооружений (католических - около 4 тысяч), включая 54 малых мечети и 7 «соборных» мечетей с высокими минаретами.
«Франция строилась в течение тысячелетий, и просто недопустимо, чтобы люди, которые не смогли ассимилироваться, навязывали нам свои обычаи,- высказался на главном сайте дебатов один из участников, подписавшийся как «низовой француз». - Мы здесь у себя дома. Почему мы должны принимать неприемлемое, мирясь с тем, что какие-то люди блокируют целую улицу в час мусульманской молитвы? Почему мы должны мириться с варварским обычаем жертвоприношения баранов, с субсидируемым строительством мечетей? Где взаимность?»
Но что делать, если приезжие просто не хотят ассимилироваться? Естественно, в ходе дискуссии выявились и радикалы, призывающие то к полному слиянию с мусульманами, то к беспощадной борьбе, то просто к приятию исламизации как свершившегося факта. «В 2050 году Франция будет, наконец, умиротворена, поскольку полностью примет ислам, вобрав его в свои культурные и законодательные институты,- написал блогер по имени Мунир эль-Хадж. - Французские политики понимают превосходство принципов ислама, иначе они не позволяли бы нам размещать места для молитвы повсюду, включая деревни».
Предложение же министра Бессона, чтобы молодые граждане, получая в восемнадцать лет свою карточку избирателя, подписывали контракт на верность Франции, вызвало вал ироничных комментариев. Раздавались голоса за то, чтобы такой же контракт на верность своим партиям подписывали политики.
Мнение автора может не совпадать с позицией редакции
