Дмитрий Бабич, обозреватель РИА Новости.
Глеб Шульпяков - поэт очень рождественский. Его литературная стихия - путешествия, а Христос родился, как известно, в пути. Правда, путешествия Шульпякова - это странствия прежде всего не в пространстве и даже не во времени, а в человеческой душе. Пространство и время в этих странствиях играют роль бисквита с чаем в романе Марселя Пруста, вдруг открывающего рассказчику дверь во что-то забытое и вновь обретенное. Но если у Пруста забытое - это детство и юность, о которых его герою напоминает знакомый вкус на кончике языка, то у Шульпякова - это весь мир с его бесчисленным разнообразием культур и исторических эпох; судеб и характеров; просто цветов и запахов (чем неуловимее, тем лучше, одна из поэм у него так и называется - «Запах вишни»). Неважно, кто пытается заставить нас забыть об этом мире - советская власть, эффективные менеджеры или собственные лень и нелюбопытство. Главное - не забывать. Вот одно из рождественских стихотворений Шульпякова.
Под Рождество на Чистопрудном
бульваре, где я жил когда-то,
сердечко екает в нагрудном
кармане старого солдата -
ключом на проволочной связке
я открываю эти двери,
где наши детские коляски
и наши черные портфели.
Я прохожу по коридору
под безутешным снегопадом,
я слышу запах «Беломора»,
кофейным пахнет суррогатом.
Кому накрыли стол под лампой?
Зачем рыдает радиола?
Метель беснуется за рамой -
и мятный привкус валидола.
Они пройдут из темных комнат -
мне разговор их непонятен,
как много в доме темных комнат!
как мало в мире светлых пятен.
Когда всю ночь на Чистопрудном
зима качает фонарями
и поднимается по трубам
над ледяными зеркалами -
тогда по ниткам, словно черти,
сигают ангелы на стогна
«и крылья складывают в плечи».
И заколачивают окна.
Поэт для филологов? Писатель для писателей? Нет, хотя, конечно, было бы неплохо иметь читателя, который бы знал, что стогны - это площади (вспомним у Пушкина: «и на немые стогны града»). По образованию Глеб Шульпяков - редактор, а не филолог (закончил факультет журналистки МГУ в 1993 году), и доля культурологического снобизма в его произведениях не превышает пушкинско-байроновской дендистской нормы, в двадцатом веке соблюденной Бродским и Вайлем (дополнившими, кстати, мечтания своей советской юности путешествиями, а не дипломами). По внешней судьбе Шульпяков - наш современник с относительно счастливым советским детством, газетной работой в литературной периодике в 90-х, собственной программой на телеканале «Культура», женой и маленьким ребенком. Но это - внешняя судьба. Делать из нее выводы о творчестве писателя так же глупо, как судить об айсберге по снегу на его верхушке. Отблески подлинной жизни можно увидеть в двух романах («Книга Синана» и «Цунами»), нескольких книгах стихотворений («Щелчок» 2001 года и «Желудь» 2007-го), а также в нескольких сборниках эссе и путевых очерков (последняя новинка - «Общество любителей Агаты Кристи» 2008 года).
Но и это всего лишь отблески. Подлинная жизнь начинается в голове читателя. Об этом говорит сам Глеб Шульпяков:
- В литературе меня больше всего интригует то, что рождается в сознании читателя, когда он читает текст, который я написал. Насколько он считывает то, что я хотел сказать, сколько попало в мой текст того, что не зависит от меня - попало интуитивно, поэтическим образом. Что-то в своем тексте я контролирую, но многое пишется интуитивно и считывается - тоже интуитивно и для меня непредсказуемо - читателем. И вот этот темный или, вернее, туманный сегмент - это и есть самое интересное. Произведение - это айсберг, который можно переворачивать, крутить так и сяк - можно не только писателю, но и читателю.
- Герой вашего романа «Цунами», возвратившись из Таиланда инкогнито в алчную и прагматичную Москву, чувствует, что город стал ему чужим. Он говорит: «Единственная доступная мне реальность - облако смысла, рожденное в диалоге призраков - перестало быть кому-либо нужным». Насколько эта фраза соответствует вашему собственному восприятию сегодняшней столицы?
- Мой герой в этом романе, если вы помните, драматург. Смысл его творчества и его жизни - это диалог. Не вопли двух людей, которые не слышат друг друга, а диалог, в котором рождается некий третий смысл. Без этого третьего смысла не только разговаривать, но и жить не имеет никакого смысла. Рождение третьего смысла в диалоге между двумя мыслящими людьми - только оно дает какую-то надежду (или, может быть, иллюзию?), что мы живем небессмысленно. Лучшие пьесы, лучшая драматургия - это рождение новых смыслов из диалога, из столкновения двух воль, порождающих нечто третье. И весь ужас существования моего героя в Москве, куда ему удается вернуться инкогнито по паспорту другого человека, - это осознание того, что здесь этот третий смысл оказывается никому не нужен. В этом городе, который вдруг становится моему герою чужим, каждый настаивает на своем и стремится задавить чужой смысл, навязав другому человеку свой собственный. Это, как давно известно, - путь совершенно пагубный, он ведет в яму и побежденных, и победителей в этой борьбе. Но таковы реалии нашей московской и в целом российской жизни.
Отрывок из романа «Цунами»:
«Мне привиделась странная вещь - хвост огромной змеи или ящера, который переползал улицу. В конце квартала отчетливо виднелось его невероятное, покрытое мелким узором тулово. Как оно поблескивает и медленно движется. Как будто гигантская гидра перемещалась по переулкам ночной Москвы. Дракон, чудовище <…> Стекая с моста, поток заползал в город, как гидра. И исчезал в черном жерле. Потянулись обугленные фасады Манежа. Открылось небо - там, где еще недавно стояла гостиница. Прутья университетской решетки и колпаки подземного города…<..> На Манежной меня обогнал парень, и я услышал фразу, всего одну фразу. «Не в Москве! - сказал он по мобильному. - Я сейчас не в Москве!» Действительно - где мы? Смешно, когда одно слово может перевернуть мир».
- Внешняя тема «Цунами» - это отчуждение города от человека. Но за этим отчуждением стоят прежде всего не здания, а люди, которые неспособны найти общий язык, увидеть друг в друге себе подобных. А не видите ли вы отчуждения в сегодняшних отношениях читателя и писателя?
- Настоящий читатель сегодня отчужден, отторгнут от книжной индустрии. Индустрии не интересен читатель-одиночка. Издательства выпускают книги, обращенные, как раньше говорили, к массам. Этот термин прекрасен в применении к прохладительным напиткам, но в отношении литературы он чудовищен. Все-таки книга, которую ты ставишь на полку - книга, которая становится твоим спутником, собеседником, - эта книга должна найти дорогу к тебе каким-то другим, немассовым образом.
- Вы, очевидно, стараетесь преодолеть это отчуждение через ваш сайт в Интернете, где у ваших читателей есть возможность ознакомиться с вашими работами и прислать свое мнение. Это вам помогает?
- Мои читатели - такие же одиночки, как я, которые ищут ту книгу, которая станет частью их внутреннего пейзажа. Совпадет с ним. Может быть, мои книги будут для такого читателя сокамерником, может быть - новообретенным близнецом. Человек читает и чувствует - это и про него, это про эмоции, которые и он испытывал, но, может быть, не мог сформулировать, вытащить из себя. Проанализировать. Слава Богу, такие читатели есть. Правда, очень редко кто находит в себе силы, чтобы преодолеть стеснение и написать отклик. Забывая, что автору это очень важно. Что автору необходимо ощущение - я пишу не куда-то в свой собственный космос. Что автора невероятно поддерживает очень простая мысль: где-то во вселенной есть галактики, в которых его голос находит отклик.
- «Книга Синана», «Цунами» и ваш новый роман «Фес» складываются в трилогию. У меня создается впечатление, что эти три произведения, вроде бы не связанные сюжетно, объединяет тема путешествия, которое оказывается путем к самому себе. Герой «Книги Синана» теряет любимую женщину и едет в Стамбул, где пытается понять искусство ренессансного зодчего Синана. Этот персонаж, родившийся в населенном христианами селе в завоеванной турками Анатолии и ставший придворным архитектором султана Сулеймана Великолепного, присутствует в книге только через свои архитектурные работы, сплавляющие европейские и азиатские влияния. В «Цунами» уже другой герой, взяв паспорт погибшего при цунами в Таиланде богача, получает возможность пожить чужой жизнью в Москве. А что ждет читателя в «Фесе»?
- Тема «Феса», как и тема двух предыдущих частей трилогии, - это попытка осознать собственное «я», свою принадлежность через это «я» к поколению и - шире - ко времени вообще. Осознать, чтобы преодолеть - и «я», и время, которое ему навязывается. Как? Через вживание в жизнь другого мира. Фес - это город в Марокко, который произвел на меня довольно сильное впечатление, поскольку перед тобой город абсолютно антропоморфный, подражающий человеку и его жизни. Это слепок внутреннего мира человека, явленный в чертах городской застройки. Это само время, визуализированное. Изучая город, ты познаешь самого себя. С собственное сознание и подсознание. Герой «Феса» исчезает из Москвы при неясных обстоятельствах, и попадает сразу в несколько реальностей, которые накрывают его одна за другой. Его душа странствует. Одна из этих реальностей - мусульманская в образе Феса, другая - южно-азиатская, прообразом которой стал Пномпень. В каждой из этих типов реальности герой - или его отделившаяся душа - оказывается своим. Приживается. И там, и тут он находит себя, разного. Открывает в себе что-то новое, что, оказывается, всегда было в нем. То есть эти реальности не чужды ему, как его учили с детства. Идея этого романа - дать почувствовать, что нет плохих или хороших реальностей, как нет плохих или хороших городов. Они просто другие, разные. И чем больше их у человека, тем лучше. Множественность реальностей - свободный к ним доступ - это ведь залог свободы, своей и чужой.
- Не слишком ли это очевидная мысль?
- Ну, мы же знаем, что самый трудный путь - это путь к очевидным вещам, к простым истинам. Что касается нашей страны, то здесь как раз очень характерен отказ понимать другого - как человека, отличного от тебя. Это проявляется и в политике, и в мелочах, в быту. Людям в голову не приходит, что кто-то может думать - чувствовать, даже есть и пить - иначе. По-моему, это как раз достойная писателя задача - показать, что ДРУГОЙ - есть, и часть этого другого есть в тебе. Нужно осознать эту множественность миров внутри себя, внутри одного человека. Внутри человека двадцать первого века есть и Фес, и Стамбул, и Прага, и даже Камбоджа. А путешествия - это такое средство, которое позволяет мне, среди прочего, через другой мир понять ту реальность, в которой я живу. Понять свое время. Это как бы удаленная точка обзора. В «Цунами» герой уезжает в Таиланд, чтобы по возвращении обнаружить новую Москву «нулевых» годов. Новое время, когда сквозь старую уютную Москву проступает новый, уродливый и бездушный, алчный город. Намного более чужой и враждебный герою, чем далекий Таиланд. Город, с которым героя уже ничто не связывает. Реальность двоится и мерцает, и на этом мерцании строится вторая часть «Цунами».
- А какие города вы чувствуете самыми своими или, наоборот, самыми другими?
Моим первым иностранным городом году примерно в 1995-м была Прага - потому что туда раньше пускали без визы. С тех пор к этому городу у меня очень теплые чувства. Но теперь в западном направлении я чаще всего езжу в Рим - это город удивительной энергии, город, который не вызывает пресыщения. Но больше интереса у меня вызывает, конечно, Восток - Иран, Лаос. Когда едешь на Восток, активизируется сознание, в голову приходит масса интересных мыслей. Именно с помощью мыслей - осмысливая увиденное - ты завоевываешь Тегеран, Пномпень или Йезд. Усилием мысли - так же, как герой «Книги Синана» берет Стамбул через понимание шедевров Синана. Вообще «Книга Синана» - это роман о попытке вжиться в азиатскую жизнь и мысленно, и буквально. Долгие годы мы ведь смотрели на Турцию и вообще на исламский мир через стереотипы, какие-то дикие клише. А мой герой пытается эти стереотипы преодолеть. И это - его взятие Константинополя.
Отрывок из романа «Книга Синана»:
«Янычары султана и рекруты, ратники и путники, равно измученные дорогой, выходят под вечер к воде. Это великий Босфор лежит под холмами, отражая купол Софии, который похож на огромную чашу, но даже этой чашей не вычерпать воду, ведь сказано, что скорее город исчезнет с холмов, чем Босфор перестанет перекатывать воды, как сладкий шербет за щекою, из моря Черного в море Мраморное и обратно, и так во веки веков, аминь».
- Давняя православная традиция рассматривает взятие Константинополя в 1453 году войсками османского султана как историческую трагедию. А вы эту военную операцию описываете чуть ли не с восторгом.
- Османская империя, вопреки тому, что о ней рассказывали в своих книгах и статьях энтузиасты возврата креста на святую Софию, была государством мультикультурным, причем экономически более передовым для своего времени, чем Византия. Поэтому с Константинополем и случилось то, что случилось. В Стамбуле были привилегии у мусульман, да - но иноверцы жили в своих собственных кварталах и сохраняли свою веру и культуру. Нося отличавшие их от мусульман знаки на одежде и платя несколько завышенные налоги, они в остальном неплохо уживались с мусульманами. При османах город расцвел заново и стал перекрестком мировых торговых путей - может быть, еще более важным, чем при Византии. Что же касается византийцев, то вспомните - в критический момент от Византии отвернулся весь христианский мир. Никто не подал им руку помощи. А ведь стоило Папе Римскому проявить волю к спасению Константинополя, прийти, договорившись с западноевропейскими государями, на помощь - и османы Константинополь не взяли бы. В те дни ситуация балансировала на грани, султан собирался вот-вот снять осаду города. Да, взятие столицы Византии было делом жизни султана Мехмеда, но турки были великими прагматиками, и понимали, что если придет помощь с Запада, погибнут осаждавшие, а не осажденные. Но помощь не пришла, и византийский император со своим городом-государством должен был исчезнуть.
Стихотворение из книги «Желудь»:
в зябких мечетях души бормочет
голос, который не слышно толком,
красный над городом кружит кочет
и притворяется серым волком -
сколько еще мне бойниц и башен?
улиц-ключей на крюках базара?
город ночной бородой погашен
и превращается в минотавра
- Глеб, ваши стихи невозможно понять без ритма, музыки, интонации. Тут нужна готовность к восприятию и тонкая музыкальная настройка читательского слуха. Но ваша проза - она, кажется, внятна и пятикласснику. Никаких замысловатых метафор, потоков сознания, всего этого псевдомодернизма. Но, читаясь удивительно легко, эта проза очень насыщенна, в ней есть и настроение, и куча полезной информации нон-фикшн. Как вам удается добиться такого эффекта?
- Перед тем как начать писать книгу, мне надо услышать, на какой ноте, в какой тональности она будет написана. Это идет от стихов, наверное. Я не люблю выражение «проза поэта» (обычно она предполагает какие-то стилистические кучерявости), но верный тон надо ловить не только в стихах, но и в прозе. В «Книге Синана» звук был беззащитный, хрупкий, прозрачный, нежный - особенно в местах, где пишется от первого лица о путешествии героя по современной Турции, о его детстве. В «Цунами» звук более фантастичный, волшебный и рваный, болезненный одновременно - в нем предощущение катастрофы. В «Фесе» тоже есть тон, но это уже не музыка - это скорее ровный звук, гул. Помните у Мандельштама - «Шум времени»? Так вот в «Фесе» это время - гудящий тоннель, из которого героя выбрасывает то в одну реальность, то в другую - до тех пор пока он не обретет собственное «я». Или окончательно его не потеряет.
