Декабрь приближается к середине; осталось только три недели до новогодних праздников, а люди все с тревогой спрашивают: ну, что еще может случиться, каких неприятностей ждать, когда этот жуткий год завершится?
Если подходить статистически, то год совсем не жуткий. Ничего сверхординарного. Всегда происходят аварии, всегда бывают коллективные несчастья, всегда умирают выдающиеся люди. Но как-то так сошлось, что в августе рванула не обычная гидроэлектростанция, а Саяно-Шушенская, знаковая. И не просто поезд сошел с рельсов, а развалился от слабого взрыва тот самый «Невский экспресс», что уже однажды фигурировал в сводках трагических новостей. И произошло не сто разрозненных пожаров, в каждом из которых мы потеряли по одному-два человека, а всего один, но в буквальном смысле слова смертоносный. И сплошной чередой уходили не просто артисты, писатели, поэты разных поколений, а именно те, с которыми мы связывали существование современной культуры. При всем различии их масштабов. От Аксенова до Вайля, от Парщикова до Межирова, от Янковского до Тихонова, далее по списку.
Год был годом потерь – не фактически, а символически. Ведь человек живет не столько в мире фактов, сколько в мире символов. Важно не то, что случилось, а то, что мы сочли существенным. В 2009-м мы, подчас не сознавая этого, замечали только то, что говорило нам об исчерпании. Технологий. Безопасности. Культурного ландшафта. Мы все – и сторонники режима, и его противники, и равнодушные к нему – доминантным зрением искали и находили, поскольку жизнь была щедра на неприятные сюрпризы, череду подтверждений мучительным предчувствиям. Что промежуточный покой закончился, и опять придется приниматься за работу по разгребанию собственных завалов. Повторяю, это не жизнь нам указала; это мы ей предписали. Не потому, что в ней вызрел системный кризис. А потому что предчувствие кризиса вызрело в нас.
Конечно, в августе и декабре число случайных сбоев превзошло обычный уровень; трагические вести приходили слишком часто, создавая ощущение, что судьба, как опытный стрелок, палит без устали в одну и ту же точку. Но при прочих равных мы бы размыли это наблюдение, убедили бы сами себя, что ничего из этого не вытекает, что случайно случившийся случай завтра забудется.
И он бы забылся. Как сразу же забывались Норд-Ост и Беслан, Курск и полоний. По той простой причине, что массовая установка была – на позитив. На иллюзию выздоровления от болезненного опыта ушедших 90-х. На заговаривание истории. На магию счастливого самообмана. Эта волна уносила в никуда события, гораздо более печальные, чем катастрофа невского экспресса и даже пермского пожара. При всем глубочайшем сочувствии их невинным жертвам. Эта волна сохраняла силу до осени прошлого года; постепенно слабея, она все равно подчиняла своему течению общий настрой. Поэтому кончины Ельцина, и Солженицына, и патриарха Алексия мало что сказали сердцу современника, не пробудили в нем тревожных ощущений, не поставили под знак вопроса завтрашний день. А нынешние траурные рамки – вызывают череду вопросов. Что было? что будет? чем сердце успокоится.
Но не успокоится. Ничем. Пока волна не развернется. Что стало с памятью Беслана? Она утонула. В волне всеобщего настроя. А вынырнула из волны сейчас, как бы сменив обличье, в форме старых фобий по новым поводам.
Но у символической реальности есть и преимущества. Например, едва ли не впервые за последние лет двадцать мы глубоко задумались о том, что ресурс культуры далеко не бесконечен. Ругая Сталина за страшную фразу «бабы еще нарожают», мы до сих пор по большей части так же относились и к ученым, и к писателям, и к художникам, и к артистам, и к режиссерам. Не очень заботились, не слишком ценили, не требовали, чтобы государство, нанятое нами, создавало условия для воспроизводства лидеров в новом поколении. И спокойно относились к тому, что дарования размазываются, как бутербродный маргарин. Кто выпал в сериалы, как в осадок, кто размыт газетной поденкой, кто вынужден уехать, потому что здесь ни оборудования, ни инфраструктуры, да и ученые – сидят. Не поделившись деньгами с кураторами. Мы лишь вздыхали: вот, еще один уехал в иностранщину, еще один растворился в сериальной кислоте, еще одному не додали при жизни. Жаль, конечно, но, в конце концов, беда небольшая. В России всегда были и будут рождаться большие писатели. Крупные физики. Масштабные режиссеры. А кто доказал, что всегда?
Мы остро ощутили в уходящем 2009 году, что символический капитал уходит в минус. Может быть, это значит, что страна готова осознать: этот капитал невосстановим? И чтобы выйти хотя бы в символический ноль, нужно резко менять политику в области науки, образования, культуры? Не раздавать обманчивые обещания: поможем, дадим, подарим (как это произошло с толстыми журналами, которым выписали денег, а потом оказалось, что Минфин не утверждает). А создавать систему. При которой власть имеет обязательства не перед художником, ученым, режиссером, а перед обществом. Которому обязано гарантировать воспроизводство элит. Не путем кормежки с царственной руки, а путем создания инфраструктуры. Либо через учреждение законов, способствующих частным вложениям в эти ключевые сферы. Либо через государственные фонды, где государство контролирует расходы, но не мешается в принятие решений.
Еще один символический сдвиг: едва ли не впервые за минувшее десятилетие власть приняла на себя ответственность за происходящее на вверенной ей территории. Пускай не федеральная, губернская. Но приняла. Я надеюсь, что вопрос о доверии, который пермский губернатор Чиркунов намерен поставить перед президентом, получит положительный ответ.
Но даже если отрицательный – мне будет жаль эксперимента по обустройству территории через культуру, который начался в Перми и связан с Чиркуновым лично; однако сам по себе прецедент признания моральной ответственности за трагедию, в которой погибают обычные граждане, тот самый народ, который и является основой и источником государства, важнее, чем судьба эксперимента. И то, что сказал по поводу пермского ужаса президент Медведев, тоже важно. Поскольку слова о вине и ответственности власти перед обывателем – взламывают стену, воздвигнутую между государством и гражданином.
Стену – символическую. Взламывают – символически. Начнут ли эти символы врастать в реальность, мы увидим. Надеюсь, в наступающем году.
Мнение автора может не совпадать с позицией редакции
