Последний, неоконченный роман Владимира Набокова "Лаура и ее оригинал" по завещанию самого писателя должна была сжечь его жена Вера, но ни она, ни единственный сын Набоковых - Дмитрий так и не решились это сделать. Карточки с черновиками романа долгое время хранились в швейцарском банке, а в апреле прошлого года Дмитрий Набоков объявил о том, что неоконченное произведение будет опубликовано. Российское издание выйдет в свет в конце ноября, после американского и английского, выход которых намечен на 17 ноября. Содержание книги не разглашается, что порождает множество слухов и домыслов. Некоторые из них в интервью РИА Новости развеял переводчик "Лауры", один из лучших американских набокововедов Геннадий Барабтарло. Интервью состоялось 8 ноября 2009 года. Беседовала Светлана Вовк.
- Стало ли это произведение открытием для Вас, увидели ли Вы в нем другого Набокова?
- Есть важная психологическая разница между тем, как читаешь книги умершего писателя и как - живого, книги, написанные прежде, чем их читатель научился читать, и новые, сочиненные им в прошлом году (а ты как раз в мае слонялся по Елисаветграду, подбирая стихи когда б вы знали из какого сору, или осенью пытался написать нечто вразумительное об этом самом писателе у себя в Покровских Выселках). Для меня первой такой свежей книгой Набокова, то есть написанной когда я уже прочитал немало его прежних книг, был его последний роман «Посмотри на арлекинов», напечатанный в 1974 году, a в следующем - провезенный мимо таможенных клешней нашей английской приятельницей. Я тогда начал было переводить «Пнина», и мне эта новая книга стала лексическим пособием. Кстати сказать, мне случилось прочитать в нескольких отзывах о недавнем втором издании этого перевода, будто я положил на этот труд 25 лет! Это смешное недоразумение. Я просто переделал свой старый вариант к 25-летию первого издания, на что ушло три месяца.
И в этом вымысле о вымыслах, которые Набоков там называет арлекинами, я действительно услышал иной его голос, словно на терцию ниже привычного, и эта новизна как-то связана была с обновленным сознанием того, что он вот теперь живет на берегу Женевского озера, и кто знает, что он сочиняет именно в эту минуту. Это я узнал в точности через шесть лет, от его вдовы, сидя в его кабинете в гостинице на берегу озера, но прочитал это недописанное сочинение гораздо позже. И опять его голос показался сначала незнакомым, и, может быть, еще ниже тоном. Но по многократном перечитывании кожа прозы растягивается, и теперь уже почти нигде не теснит.
- Можно ли считать этот роман одним из самых сильных произведений Набокова? И что Вам наиболее близко из творчества Набокова?
- «Лауру и ее оригинал» в ее настоящем виде нельзя называть романом и сравнивать с другими. Если бы нам от «Гамлета» достался только первый акт, черновик монолога о самоубийстве, инсценировка «Мышеловки», да последняя сцена, а засим - молчанье, то можно ли было бы считать ее в числе лучших шекспировых пьес? Это фрагменты романа, или, лучше сказать, фрагменты из романа, потому что сама книга уже существовала в воображении автора со всей своей архитектурой и интерьерами, но записана была только на треть или четверть, причем большею частью не подряд. В ней нельзя узнать главного в романе - композиции: внутреннего соотношения частей, расположения частностей, тематических переходов, перемычек начал и концов, то есть, нет замкнутой энергетической сети, приводящей в гармоническое движение все сочинение.
То, что написано, написано, конечно, сильной, самоуверенной рукой не заботящегося о чужом мнении мастера. Это второй или третий черновик (где и первый). Там немало провисающих мест, которые Набоков, вне сомнения, укрепил бы при переписывании, и много превосходных, быстротечных, мелодичных и точных описаний, напоминающих виртуозную ксилофонную игру. Мой перевод непроизвольно сглаживает слабости оригинала, но не в силах воспроизвести всех его стилистических достоинств.
Возвышенное слово «творчество» в приложении к художественному труду вошло в моду приблизительно тогда же, когда и намеренно уничижительное «работа» в том же применении: в начале ХХ-го века. И то, и другое - метафоры, причем несовместимые, одна выспренняя, другая – ложно-скромная, и обе неверные, и ими нужно было и тогда пользоваться крайне осторожно, как и со всякими переносными смыслами, а теперь, износив их до дыр, их по-моему следует вовсе избегать. Старый букварь прав: работают рабы, пишут писцы, творит Творец. Помню стрекот пишущих машинок, доносившийся до прохожего из открытых окон «Дома творчества» советских писателей в Переделкине, где эти пишущие машины работали.
Я склонен оценивать не отдельные вещи Набокова порознь, а их сумму, как некоторое одно огромное произведение, в котором эти составляющие его романы суть части или главы, сочиненное с известной автору исследовательской целью. Если это одно большое сложносочиненное произведение позволительно разделить на два, на русское и английское, то первое по естественному наследству окажется мне ближе второго.
- Согласно предположениям специалистов по творчеству писателя, в последнем романе Набоков описывает эротические сцены еще более откровенно, чем в "Лолите". Насколько эти описания важны для раскрытия темы романа, для полноты его содержания?
- Хотел бы я знать, каким образом эти проницательные «специалисты по творчеству» могут предполагать что бы там ни было в книге, из которой они не знают пока ни слова. Такая дичь невольно наводит на мысль об их настоящей специальности.
Если под “эротическими сценами” понимать не прогулки Эраста с Лизою, а описания осязательных отношений полов (как такие вещи именует Иклепт во втором диалоге), то в «Лолите» таких сцен собственно две, поэтому ни на чем кроме нюха и слухов не основанное предположение специалистов о “еще более откровенно” к «Лауре» подходит только в том смысле, что там их на одну больше. И что тут значит “откровенно”, когда общеизвестно, что у Набокова, в отличие от совершенно бездарных нынешних “натуралистов”, все называющих своими именами (чаще всего блатными), нигде нет никаких именно откровенных картин этого рода, а напротив, все такие описания представляют собой более или менее плотно упакованные недосказания (в русских книгах) или иносказания (в английских, после «Незаконнорожденных»), фигуры речи для фигур тела. У него нигде на вас не скалится гнилое или непечатное слово, пометом которых пестрит теперь ничтожная проза в самых солидных американских литературных журналах, а в крайних случаях анатомической необходимости он пользуется не дегтярным или сальным или площадным термином, как это принято у поденных порнографоманов, уверенных, будто русский язык им родной, но научной латынью или славянизмом.
Необходимы или нет для художника этого рода описания, другой и очень далеко–ведущий вопрос (на который, если угодно, мой отдаленно–частный, предельно сокращенный ответ: обходимы). Но, во всяком случае, мы не можем знать наверное ни замысла, ни главной темы этого романа, ни толком его содержания, и поэтому не можем судить о том, что и как там могло бы обернуться и раскрыться.
- Почему издатели приняли решение не разглашать тему и содержание последнего романа Набокова до выхода книги?
- Вы, вероятно, не издателей книги имеете в виду, то есть Кнопфа, Пингвина, Азбуку и остальных пятнадцать (они, конечно, не имели никакого права ничего разглашать), а сына Набокова, отдавшего книгу в печать.
Я пишу об этом довольно подробно в своем длинном послесловии к русскому изданию. Так как рукопись по воле ее автора подлежала уничтожению, то его вдова, хотя и не решилась этого сделать, не позволила профессору Бойду, имевшему доступ к домашнему архиву, напечатать в своей превосходной биографии Набокова даже схематическое изложение содержания неоконченной книги, как он того хотел. Но когда, много лет спустя, Дмитрий Набоков стал склоняться к опубликованию рукописи, он в некоторых своих интервью упомянул в самых общих выражениях основные сюжетные линии, которые можно разглядеть на сохранившихся записных карточках. Для чего ему было пускаться в детальные пересказы? Всякий кто захочет скоро сам прочитает «Лауру» и узнает не меньше того, что ему позволят способности, а иные даже и больше того, как это часто, к сожалению, бывает.
Между прочим, обложка русского издания может сбить с толку не ведающих о содержании книги: «Лаура» в названии набрана полувершковыми литерами, а «...и ее оригинал» мелкими. Однако собственно Лауру там редко встретишь, а ее оригинал — на каждом шагу, да и замужняя богиня на обложке - тезка именно оригинала, а не ее слепка.
Нужно сказать, что за несколько еще месяцев перед выходом книги мне попадались в разных загогугленных углах совершенно одинаковые в своем однозвучном бормотании предположения о том, что в «Лауре» много автобиографического, и оттого-то ее так долго не выпускали на волю! Источника этого гомерического вздора никто никогда не указывал, но я подозреваю, что это были все те же эротические специалисты. Бесстыжую ложь не следует опровергать, говорит блаженный Иероним, не следует обличать и грандиозную глупость, все равно - естественного она или умышленного происхождения.
- Как Вы считаете, этично ли поступили наследники Набокова, которые вопреки завещанию писателя не уничтожили черновики романа и довели его до печати?
- «Довели до печати» - звучит почти как «довели до плахи», тогда как дело обстоит наоборот: напечатав черновики, приговора именно не привели в исполнение. Но вы технически правы в том отношении, что между крайностями смертной казни и полной воли возможен вердикт, который можно назвать условным пожизненным заключением.
Набоков последние месяцы жизни лежал в лозаннской больнице, и все надеялся, что успеет дописать начатое. На тот же случай, что не успеет, он велел жене сжечь уже написанное. По его смерти она все откладывала, не имея сил решиться уничтожить последнее, пусть и неоконченное, сочинение мужа, которого считала небывалым, никем не превзойденным по мощи писателем. Потом этот тяжкий выбор достался в наследство их единственному сыну (который обо всем этом пишет в предисловии).
Что если бы Толстой завещал графине сжечь «Хаджи Мурата» и «Живой труп», но вдова не решилась бы, а дочь Александра напечатала бы их в собрании под жутковатым названием «Посмертных художественных произведений» (М., 1911-1913) - многие ли сочли бы это неэтичным поступком? Набоков, как и Толстой, принадлежал к ничтожно малому числу над-нобелевских писателей (Толстой едва было не получил самую первую премию, в первый год двадцатого века, но, хоть и по другим причинам, провиденциально не получил). Такие художники встречаются на очень больших высотах, где воздух разрежен и где плотность населения один писатель на протяжении двух-трех поколений. Поэтому особенно трудно близким решиться на уничтожение даже и обреченной рукописи.
Что я тут считаю, совершенно безразлично: ни я, ни кто другой не может судить о том, этично или нет наследнику распоряжаться своим наследием так, как это ему рассудится за благо. Я знаю Дмитрия Набокова давно, и оттого знаю непосредственно, какой почтительной, редкой теперь любовью любил он своих родителей и с каким благоговением он чтит их память. В своем предисловии он пишет, что в некотором смысле они для него не мертвы, что он с ними советуется в важных случаях. Поэтому я думаю, что в этом деле он унаследовал от отца и должность судьи, и его нынешний приговор, отменяющий прежний, не может быть обжалован ни кем из публики.
Беседа состоялась 8 ноября.
