Под впечатлением сериала «Адмиралъ» партия Жириновского всколыхнулась и сочинила проект Заявления Госдумы о золоте Колчака. В нем сказано о необходимости проведения переговоров с правительствами иноземных держав о возврате российского золота, похищенного в 1919-м году.
По информации авторов документа, в иностранных банках в настоящее время находится 500 тон золота, возвращение которого в наши закрома, как полагают депутаты, «в значительной мере будет способствовать стабилизации финансово-экономической ситуации в стране».
«Стабилизация финансово-экономической ситуации» побудила Председателя комитета Госдумы по международным делам Константина Косачева незамедлительно направить в Министерство иностранных дел и Министерство финансов России запросы, в которых просит уточнить информацию, обнародованную партией Жириновского.
Что на них ответили МИД и Минфин, неизвестно. Как отреагируют правительства США, Великобритании и Японии в случае предъявления им международных исков, опять же непонятно.
Понятно, что, если начнется дипломатическая война за «колчаковское наследство», то будет она столь же нелегкой, как и памятная Гражданская война. И, возможно такой же – бессмысленной.
Но не это в данном случае более всего меня лично занимает. Я подумал о волшебной силе телевизионного искусства…
…Сидел Владимир Вольфович у экрана телевизора и отдыхал от государственных забот, следя за тем, как благородный русский офицер попал в капкан сначала любовного треугольника, а затем – в большевистский плен. Следил невнимательно, возможно подремывал, но тут ему стукнуло:
- А что с золотом, Зин? Железнодорожные вагоны – не иголка… Получается, что, ящики со слитками до сих пор пылятся в подвалах неких закордонных транснациональных банков? А подать сюда исполнительные органы власти РФ».
И закрутилась государственная машина.
…Сидели перед экраном питерские коммунисты, отсматривая серию за серией «Исаева» и «Адмирала». И тоже пришли в возбуждение, но с обратным знаком.
На «колчаковское золото» им было наплевать. Им не по душе пришлось обеление белого адмирала. Заодно они осудили самого адмирала за его внебрачную связь с «гулящей женщиной Тимиревой-Боярской».
К «Исаеву» они отнеслись более снисходительно. Но и в этом сериале их кое-что покоробило. В сущности – все. Более прочего – главный герой. Как мог он сомневаться в своем выборе в разгар Гражданской войны, когда «согласно эпопее о Штирлице, Исаев был членом РСДРП (б), убежденным коммунистом».
Стало быть, будущий Штирлиц не мог быть настолько интеллигентным человеком, чтобы не ответить товарищу Бокию на простой вопрос: за кого он - за белых, или за красных. И главное: он не похож на того Штирлица, что канонизирован «Мгновениями».
То есть, для «Коммунистов Санкт-Петербурга» вымышленный образ разведчика – реальное историческое лицо, честь и достоинство которого оказались замаранными.
Такая зрительская наивность трогательна. Она сродни той, что была у мальчишек, смотревших «Чапаева» несколько сеансов подряд в надежде, что Василий Иванович выплывет. Или той, в какую впал Леонид Ильич Брежнев, когда он позвонил артистке Екатерине Градовой, исполнительнице роли радистки Кэт и поинтересовался здоровьем младенцев, которых она вывезла из осажденного Берлина.
Говорят, правда, что телезритель Брежнев пребывал тогда уже в маразме. Но ведь и в маразме, как и в сумасшествии, есть своя логика. И в нем отражаются реальные комплексы, подсознательные инстинкты… Совершенно так же, как это происходит в человеческих сновидениях.
Здесь просто рампа между сценой и залом оказалась отмененной. Вымысел приобрел в подсознании зрителей статус реальности. А сознание отключилось.
Расскажу о своем маразме
…В День единения смотрю документальный фильм «Ангел и демоны». И что же я узнаю…
Что царевича Димитрия, ангельского отрока, убили в городе Угличе не киллеры, нанятые Борисом Годуновым, как это со школьной скамьи известно каждому, прочитавшему трагедию Пушкина, посмотревшему одноименный спектакль, или, на худой конец, послушавшему оперу Мусоргского.
Что это он, царевич, сам напоролся на ножичек, которым играл. А царь был не причем. А как же Пушкин? Да и Карамзин хорош… Как после этого сегодняшние отроки будут слушать монолог Бориса про мальчиков кровавых в глазах.
Вольно или невольно, но уважаемые литераторы оболгали известное историческое лицо.
Пушкин взял еще один грех на душу: оговорил композитора Сальери, друга Моцарта. Не он первый, конечно. Но он это сделал с такой художественной убедительностью, что никакие теперь опровержения на основе самых обстоятельных расследований не способны восстановить доброе имя композитора Сальери. Завистник, убийца, и все тут.
- Не все, - скажут мне те, кто не в маразме и у кого сознание не отключено. - Это ведь литература, беллетристика, это – кино, а не история.
Так-то оно – так. И, тем не менее, мы то и дело путаем эти две субстанции.
***
Рассказываю сказку. У некой гранд дамы по имени История было две дочери на выданье – Историография и Беллетристика. Одна – дотошная и скучная. Другая – вороватая, но веселая. Они то ссорились, то дружили. Их отношения осложнялись еще тем, что была у них древняя прародительница – Мифология, бесконечно плодовитая женщина, народившая толпу мифов и рожающая их по сию пору.
И вот теперь мы никак не можем разобраться со всем разнообразным населением. Беллетристика конкурирует с Историографией, которая, в свою очередь, постоянно спорит с Мифологией.
Мы пытаемся изучать историю, скажем, Гражданской войны по мифам о ней. Более того, подменяем ими саму историю.
Мы экзаменуем художественную литературу на знание фактологической истории. Этот экзамен далеко не на пятерку сдавал Шекспир. Ученый Бен Джонсон сетовал, что в "Юлии Цезаре" говорят о бое часов, которых в древнем Риме их быть не могло – время измеряли по солнечным, песочным и водяным часам.
Толстого укоряли современники – его Кутузов не соответствовал своему историческому прототипу. Говорили, что в действительности полководец был другим. Но автору «Войны и мира» нужен был такой Кутузов, который бы по своему мировосприятию больше походил на Платона Каратаева, чем на реального Кутузова.
Пушкин пишет беллетристическую «Капитанскую дочку», где Пугачев не очень-то похож на своего близнеца из «Истории пугачевского бунта» того же автора. В «Капитанской дочке» - он фольклорен. В историческом исследовании – документален. В одном случае Пугачев благороден. В другом – бесчеловечно жесток.
Образованная публика в ХIХ веке не пренебрегала рампой между действительностью и сценой. Она сознавала, что художественное создание – это отдельный мир, живущий по своим законам. И тогда не путали прототипа с героем. Тогда больше следовали за логикой автора, ей доверяли.
Карты смешал ХХ век, когда случилась массовизация общественно-культурной деятельности в масштабе земного шара, вследствие чего массовое подсознание возобладало над индивидуальным сознанием.
Ничто так не свидетельствует об одряхлении человека, как пробудившееся в нем младенчество.
Может, это верно по отношению не только коммунистов Петербурга и Владимира Вольфовича, но и к цивилизации…
Мнение автора может не совпадать с позицией редакции
