Авторские программы Александра Архангельского
Название звучит почти что пародийно. Сразу вспоминается песня из советского мультфильма: «И тогда, наверняка, вдруг запляшут облака, и кузнечик запиликает на скрипке». И особенно ее жизнерадостный финал: «Поделись улыбкою своей, и она еще не раз к тебе вернется».
И сами собой встают улыбчивые образы тоталитаризма, что сталинского, что гитлеровского. Пронизанные, напитанные оптимистическим спортивным светом картины Дейнеки, белозубые улыбки истинных арийцев. А если ближе к нам, то – улыбающиеся рабочие/колхозницы из правильного кино 60-х, бодрячковый комсомол поры застоя, Лев Лещенко, «Пионерская зорька». И противопоставленные тупой, покорной бодрости мрачновато-замкнутые образы большого искусства, от героев Солоницына до персонажей раннего Распутина.
И все-таки. Обратим внимание. И тоталитарный, и авторитарный строй призывают граждан улыбаться, сдвигают на обочину все грустное, глубокое; комплекс детской жизнерадостности отличает нравящегося власти обывателя от ненадежного, а значит, неулыбчивого диссидента. Но не потому, что авторитарий ценит радость как таковую, надежду саму по себе. Адресатом правильной улыбки должна являться власть; улыбка выражает отношение гражданина к государству, организованному лучше всех держав на свете, к строю, победившему несправедливость мира, к отечески заботливому руководству, к перспективе энергичной молодости и гарантированной старости. Молодожены улыбаются не столько друг другу, сколько обществу, которое принимает в себя их ячейку; откладывание ячеек сродни строительству социалистического/ националистического/ атеистического/ теократического рая на земле, грандиозного человеческого муравейника.
С улыбкой утверждают жизнь, с улыбкой принимают смерть. Улыбка это знак, свидетельство и указание. Все что угодно. Только не физиогномический способ выстроить особые отношения с соседом. С начальником. Подчиненным. Младшим. Старшим. Улыбка при тоталитарном строе, равно как при авторитарном, не имеет оттенков, степеней, градаций. Она не может быть вежливой и отстраненной, располагающей или проводящей четкую границу отношений, подчеркивающей уважительную независимость или же, наоборот, демократическое равенство. Горизонтальное растяжение губ адресовано вертикали. Государству, которое вознесено над нами, а не обывателю, такому же, как я. В этом смысле символика непостроенного Дворца Советов и запланированной башни Газпрома одинакова; тут заключен не только вызов церковным шпилям и крестам, но и призыв к любому наблюдателю: восхитись, смирись, улыбнись.
Улыбка в бытовой культуре демократии имеет иную природу. Она сигнализирует о готовности жить по правилам и даже лучше правил. Например, уступить дорогу первым, независимо от того, что диктует абстрактный закон; молча, мимолетно поблагодарить за эту уступку, и пойти себе дальше. Она ничего не говорит о внутреннем состоянии человека; внутреннее состояние – только для своих, а для чужих есть нечто более важное и цементирующее гражданство: приязненная вежливость. Да, за этой вежливостью, как за стеной, прячутся всеобщие человеческие недостатки, таятся комплексы и неизлечимые социальные страхи; улыбающиеся люди могут делать гадости, красть, обманывать. Но улыбка не претендует на истинное знание о человека. Ее задача скромнее. И в этой скромности – осуществимее. Улыбчивая вежливость не призвана сближать людей, но должна лишь обозначить их взаимное признание на право быть самим собой. Она задает дистанцию, указывает на границу, которую мы не намерены переступать.
Воспитанные советским опытом, мы рады всякий раз отметить: а иностранцы-то неискренни! Зато какие мы рубахи-парни! У них улыбки сделанные, а у нас природные и настоящие. Да, настоящие. Когда они есть.
Но, во-первых, как правило – их нет. А есть раздраженное погружение в себя, в свои проблемы; есть восприятие встречного как потенциального врага, а случайного попутчика как того, кто в любую секунду может покуситься на твое место. В этом заключено что-то инстинктивное, доисторическое; как в домашнем животном вдруг иногда просыпается дремлющий волк, которому нужно бороться за место под солнцем, так во многих из нас то и дело просыпается советский человек, который нутряной памятью помнит, что значит очередь на несколько часов, что такое посещение бюрократического кабинета, куда прорываются с боем, или же поход к районному окулисту, запись на месяц вперед, и нет гарантии, что примут. Каждый встречный может оказаться в очереди, где будет обходить вас, прорываясь поближе к картошке и мясу; стать бойким конкурентом в борьбе за право войти в кабинет; просочиться к глазнику обманным способом, сказав: «а вот мне на минутку, только рецепт подписать».
Во-вторых же, чувство уважительной дистанции, равнодушное радушие гораздо лучше, чем спонтанные приливы чувства общего родства, которые заставляют обниматься с чужими, выкладывать все тайны посторонним, а потом схватиться во взаимной ненависти.
В-третьих, совершенно необязательно отказываться от хороших привычек; среди народов, полноценно освоивших основы демократической культуры, есть более открытые, спонтанные, как итальянцы, а есть более замкнутые и отстраненные; пожалуйста, давайте сохраним порывистость, но приобретем привычку улыбаться без душевного позыва, просто потому что так – принято.
Разумеется, борьба за демократию не сводится к борьбе за улыбку; она предполагает жесткость, стиснутые зубы, упрямое отстаивание права на выбор, на свободу высказывание, на самоопределение своей политической судьбы. Но и без горизонтального устройства обыденной соседской демократии серьезные перемены в политике не произойдут, не утвердятся. Даже если вдруг произойдут.
Мнение автора может не совпадать с позицией редакции
