Дмитрий Бабич, обозреватель РИА Новости.
Первые же известия о том, что в России собираются сделать день их изгнания из Кремля национальным праздником, поляки восприняли со смесью юмора и досады.
Дело в том, что событиям с польской интервенцией в России в начале семнадцатого века в Польше никогда не придавалось большого значения. Оккупация Москвы войсками гетманов Жолкевского и Ходкевича рассматривалась как некая смелая выходка анархически настроенных шляхетских отрядов. Поэтому решение России сделать из сдачи Кремля в 1611 году польским гарнизоном национальный праздник было сначала воспринято большинством поляков как еще один выпад в дипломатической войне, которая с перерывами ведется между Россией и Польшей начиная с 1999 года (тогда из Варшавы были впервые высланы российские дипломаты).
Польские историки приготовились к обороне: нас хотят заставить каяться! Между тем большинство поляков считает, что Польше перед Россией каяться не в чем, процесс признания ошибок и преступлений должен носить односторонний характер.
Тем не менее все, связанное с российской политикой, в Польше вызывает живой интерес, а потому газеты начали активно публиковать интервью с историками и отрывки из исследований на эту тему.
Выяснилось, что польско-русские войны в начале семнадцатого века продолжались с 1605 по 1618 год. Начались они с Димитриад (так в Польше называют поддержанные польскими войсками походы Лжедмитрия Первого и Лжедмитрия Второго на Москву), а закончились прямой интервенцией польского короля Сигизмунда Третьего Вазы. То есть сначала польские агенты Григорий Отрепьев и «тушинский вор» (Лжедмитрий Второй) выдавали себя за погибшего при таинственных обстоятельствах в Угличе царевича Димитрия (сына Ивана Грозного) и пытались сделать из России православного сателлита Речи Посполитой (союза Польши и Литвы). А потом и сам король Сигизмунд, уже без ложной толерантности к православию (хватит заигрывать с восточными варварами!), пошел на Москву с крестовым походом с целью превращения России в часть Польши с последующим ее окатоличиванием.
История получалась некрасивая, а потому польские историки и журналисты придумали версию, что Сигизмунд Ваза и его сын Владислав хотели провести «мирную федерализацию», объединив Польшу, Литву (которая в те годы включала территории с белорусским и украинским населением) и Московию в один великий демократический союз. По этой версии, России в семнадцатом веке предлагали «оранжевую революцию», вступление в семью цивилизованных народов, а она, дура, не поняла своего счастья и вернулась в азиатскую темень, прогнав польских демократизаторов.
Есть, впрочем, в Польше и другая версия событий начала семнадцатого века (увы, менее распространенная). По этой версии, ополчение Минина и Пожарского – это было первое в России движение гражданского общества, и полякам надо относиться к нему с уважением, а не насмехаться над ним только потому, что ополчение это сражалось с этническими поляками.
Сторонники обеих версий не отрицают тот факт, что король Сигизмунд и его русские и польские помощники хотели сделать Россию частью польско-литовской унии, заключенной в Люблине относительно незадолго до русской Смуты (в 1569 году). Эта тройственная уния Польши, Литвы и России (Unia Troista) должна была в общем и целом управляться поляками. Она была, выражаясь современным языком, долговременным проектом польской державы (историки относят первые разработки тройственной унии к 1574 году, а ее смертные судороги – к концу восемнадцатого века, когда последний польский король Станислав Август Понятовский предлагал руку и сердце впоследствии обманувшей его Екатерине Второй).
Какова была бы жизнь в этой тройственной унии? «Прекрасной!» - уверяет нас автор посвященной этой проблеме статьи в журнале «Впрост» Анджей Новак. Он объясняет Димитриады не «польской интригой» и не презрением передравшихся русских бояр к своему народу (теперь духовные наследники этих бояр называют свой народ «совками», а его ценности считают «непродуктивными»), а исключительно «привлекательностью польской демократической модели». Новак ссылается на договоры между поляками и Лжедмитрием, по которым в новой унии подданные ее российской и польско-литовской частей могли бы свободно вступать друг с другом в брак, невзирая на разницу в вероисповедании. Русские могли бы, отмечает с удовольствием Новак, приезжать в Польшу учиться – немалый выигрыш, поскольку в Московии в те годы, насколько известно Новаку, никакой науки и образования не было. А не знающие обо всех этих упущенных возможностях россияне, с точки зрения Новака, продолжают кормиться мифами о каких-то польских интервентах. Все эти мифы придуманы занявшими в конце концов московский трон Романовыми, до этого, кстати, весьма активно выступавшими в роли пропольских коллаборационистов.
Оспаривать приводимые Новаком факты не стоит – с фактами у него все в порядке. Другое дело – интерпретация этих фактов, исторический опыт.
История Белоруссии и Украины показывает, что судьба православных народов в составе польского государства складывалась отнюдь не так радужно, как это теперь видится Новаку.
Только в двадцатом веке полякам окончательно стало ясно, что большинство белорусов и украинцев не хотят жить в польском государстве. В итоге польской интеллектуальной элите (с огромным опозданием, только в шестидесятых годах двадцатого века!) пришлось в конце концов отказаться от идеи воссоздания польского государства в границах конца восемнадцатого века, заменив ее всемерной поддержкой украинской и белорусской независимости. Конечно, во входившей в советский блок Польской Народной Республике (ПНР) публиковать легально такие дискуссии было нельзя, но, скажем, в неподцензурном польском эмигрантском издании «Культура», издававшемся на Западе Ежи Гедройцем, все эти идеи печатались и обсуждались открыто. А впоследствии именно эти идеи легли в основу современной польской внешней политики, направленной на поддержку президента Ющенко и белорусских националистов. Хочет того или не хочет сам Ющенко, но корни польской поддержки его режима уходят все в тот же семнадцатый век и в мечты о «тройственной унии».
Что же касается просвещения, которое могла бы принести России «тройственная уния», то и здесь все не так однозначно, как кажется пану Новаку. Россия семнадцатого века не была такой уж тупой и неученой, иначе в те самые годы Михаил Салтыков не написал бы настоящую «боярскую конституцию», не уступавшую польской, а внуку Михаила Романова Петру Великому неоткуда было бы взять кадры для своих великих строек и войн. Сам же боярский род Романовых, хотя и занял, как правильно отмечает Новак, коллаборационистскую позицию в начале польской интервенции, потом триста лет в меру сил служил России. На коллаборационизм Романовых толкнули репрессии, которым они подвергались при Борисе Годунове. Но потом и они поняли, что бесчинства Годунова не повод для того, чтобы отдать Россию в руки Лжедмитриев с их польскими хозяевами.
Интересно, что оперу Глинки "Жизнь за царя" в Польше почти не знают, зато "Бориса Годунова" Мусоргского и знаменитую одноименную драму Пушкина знают, ценят и даже цитируют. Это объяснимо. У Пушкина и Мусоргского речь идет о драме русской власти - авторитарной, жестокой, не считающейся с "мнением народным". У Глинки же эта драма углубляется осознанием того факта, что предлагаемые Западом заменители этой власти - всяческие Лжедмитрии - будут еще хуже.
У многих людей в России были и остаются иллюзии, что новые Сигизмунды (в образе, скажем, Збигнева Бжезинского и Рышарда Папеса, в США известного как Ричард Пайпс) научат Россию, как правильно жить. Опыт показывает, что это именно иллюзии, причем опасные. Нужно самим строить демократию, которая была бы чувствительна к «мнению народному», но не становилась бы объектом манипуляций современных Отрепьевых.
А в Польше, слава Богу, были и есть люди, которые лидеру российского гражданского общества Минину симпатизируют больше, чем разбойным шайкам, занимавшимся «мирной федерализацией» России и говорившим на польском языке. Да и в тех случаях, когда наши польские соседи проявляют свою знаменитую гордость (по-польски – гонор), не надо принимать это близко к сердцу.
Поляки, украинцы и русские часто обвиняют друг друга в заносчивости, приписывая эту зловредную черту характера исключительно соседям, хотя на самом деле в избытке обладают ей сами. Как известно, славянская общность, в которую входили все эти три народа, распалась совсем недавно. Каких-то четырнадцать веков назад.
Мнение автора может не совпадать с позицией редакции
