После объединения Германии в 1990 году Министерство госбезопасности ГДР, более известное как Штази, прекратило свое существование. Для работы с архивами министерства в объединенной Германии было создано так называемое ведомство Гаука – ведомство Уполномоченного по архивам Министерства госбезопасности ГДР.
С 2000 года ведомством руководит Марианне Биртлер, бывшая активистка правозащитных организаций в ГДР, оппозиционный политик и министр образования федеральной земли Бранденбург с 1990 по 1992 год. С поста министра Биртлер ушла после того, как узнала о связях со Штази своего руководителя, премьер-министра земли.
Архив ведомства содержит огромное количество документов – акты, картотеки, кинопленки, магнитофонные записи и т.п. Общая длина полок с документами – 160 километров. О работе ведомства Марианне Биртлер рассказала в интервью корреспонденту берлинского бюро РИА Новости Татьяне Фирсовой.
- Госпожа Биртлер, в России интересуются вашей работой, но информации о ней не так много. Рассказывали ли вы в России о деятельности вашего ведомства?
- Нет. До сих пор нет. Я бываю в Москве, поскольку являюсь членом Российско-германской комиссии историков, но до сих пор ни какой-либо город, ни университет не приглашал меня рассказать о работе ведомства с документам Штази… Такого пока не было. Я бы с удовольствием приехала, но с приглашением поделиться этой информацией или выступить с докладом ко мне не обращались… У меня тоже сложилось впечатление, что информации о нашей работе в России немного. Это, вероятно, связано с тем, что у нас нет возможности рассказать там о нашей работе.
- Официально на Министерство госбезопасности ГДР работала 91 тысяча человек, неофициально – около 100 тысяч...
- 189 тысяч неофициальных сотрудников (осведомителей - прим. ред.). На 17 миллионов граждан, включая детей и стариков (к концу существования в ГДР было примерно 17 миллионов жителей - прим. ред.). Так что у Министерства госбезопасности, включая официально нанятых и неофициальных сотрудников, был довольно большой аппарат. В общей сложности почти 2% населения.
- Это много?
- По сравнению с другими диктатурами это много. Конечно, делать такие сравнения всегда затруднительно. Если, например, сравнивать с гестапо, то в самой гестапо в штате было совсем немного сотрудников. В национал-социалистической Германии было много шпионов и доносчиков, людей, которые предавали своих соседей и коллег. Но сколько было этих людей - никогда не считали. У гестапо, кстати, не было договорной основы работы с доносчиками.
Но можно все-таки сказать, что по сравнению с другими коммунистическими тайными полициями аппарат Министерства госбезопасности был очень велик. Это связано, конечно, в том числе, с тем, как проходила госграница ГДР.
Большие территории ГДР граничили не только с ФРГ, но и с европейскими державами, и Германия была разделена. Было много частных контактов между Востоком и Западом, а СЕПГ (Социалистическая единая партия Германии, правящая партия ГДР - прим. ред.) и госбезопасность воспринимали это как угрозу, поэтому хотели эти контакты контролировать. А коммунистическая партия никогда не могла положиться на преданность своих граждан. Им это было понятно с самого начала, уже в 1953 году произошло первое народное восстание против СЕПГ. Партия осознала, что народом можно править только с помощью тайной полиции и угроз силового воздействия.
- Все эти люди работают сейчас в ФРГ?
- Министерство госбезопасности, в котором работали эти люди, в начале 1990 года было распущено без какой-либо замены. Большинство сотрудников были уволены.
Лишь небольшая часть была принята на госслужбу в объединенной Германии, только работают эти люди там совсем в другом статусе. Но тайной полиции больше не существует, нет и другой такой службы под другим названием.
Вопрос сейчас в том, что стало со всеми этими людьми. Частично они ушли в бизнес, стали частными предпринимателями и больше не работают в политической сфере или в спецслужбах.
Ведомство по охране конституции ФРГ и Федеральная разведывательная служба больше не работают с бывшими офицерами Штази, я не знаю ни одного такого случая. Конечно, никогда нельзя сказать наверняка, что таких случаев не было. Но если бы это было и об этом узнали, в ФРГ был бы большой скандал. В Германии не потерпели бы, если бы бывшие офицеры Штази работали в Ведомстве по охране конституции ФРГ или Федеральной разведывательной службе.
- Фракции СДПГ и партии левых в парламенте Бранденбурга хотят ввести обязательную проверку всех депутатов нового парламента на возможное сотрудничество со Штази. Как вы считаете, это правильно?
- Конечно, такие проверки проводить нужно и важно, поскольку общественность имеет право знать, кто ее представляет. Если человек вступает в такую должность, если он хочет занимать политический пост, нужно принять желание общественности знать, с кем она имеет дело.
Второй вопрос, который появляется потом, после проведения таких проверок: какие делать выводы? Мое личное мнение: люди, которые раньше работали на госбезопасность, как правило не должны занимать общественные должности и иметь влияние на политические решения. Я говорю так, несмотря на то, что, конечно, знаю: каждый случай нужно рассматривать отдельно. Среди неофициальных сотрудников были люди, которые начали работать с Министерством госбезопасности в совсем юном возрасте и проработали два или три года, а потом отказались от этого. Другие, напротив, писали обстоятельные отчеты о своих ближних до ноября 1989 года, фиксировали все детали своих «наблюдений» и усердно предавали. Здесь, конечно, нужно делать разницу.
- Были и люди моложе, скажем, 20 лет?
- Да. Молодежь, школьники. Для этого офицеры Штази шли в школы. Так было не только в ГДР. Вы знаете, что коммунистические секретные службы, как и Госбезопасность ГДР, как и в Польше, Венгрии, Чехии были построены по образцу КГБ. Поэтому в структурах и методах работы есть очень много похожего.
- Что сейчас происходит с теми, кто пострадал от деятельности Штази?
- К сожалению, жертвы Госбезопасности сейчас живут не слишком хорошо. Жертвами я называю людей, которых органы госбезопасности преследовали и которых сажали в тюрьмы. Они, например, получают совсем маленькие пенсии, потому что их карьера рухнула. Поэтому сегодня они зачастую живут на границе бедности. Но офицеры Штази, те, кто допрашивал, следил, сотрудники тайной полиции, - они получают высокие пенсии. Это связано с тем, что они, с одной стороны, в течение долгого времени зарабатывали больше, чем среднестатистический гражданин ГДР, соответственно, имели право получать более высокие пенсии. С другой стороны, они отстаивали свое право на пенсию в суде. Это большая несправедливость.
- Есть ли в Германии фонды, которые помогают жертвам органов госбезопасности?
- В принципе, да. Те, которых это коснулось, получают, например, компенсации за годы тюрьмы, но это единовременная выплата и, фактически, капля в море. А люди, которые в нарушение правовых норм сидели дольше шести месяцев и нуждаются, получают в месяц 250 евро. Это что-то вроде пенсии пострадавшим, но она не может возместить им потерянные годы и разрушенную карьеру.
- Сотрудники Штази наверняка следили и за иностранцами. Может, в архиве сохранились дела на русских политиков, которые тогда работали в ГДР, например, на Владимира Путина?
- Этого я вам сказать не могу, но это маловероятно, поскольку он был офицером КГБ и, насколько я знаю, госбезопасность не имела права следить за офицерами КГБ.
- Как долго документы будут еще храниться в архиве?
- В Германии все сходятся во мнении, что эти дела должны оставаться открытыми. Они открыты для граждан, которые хотят посмотреть на дела, заведенные на них самих, для иностранцев, для ученых, политических изучений и СМИ. Существует дискуссия, следует ли их когда-нибудь перевести в Федеральный архив. С этим связан вопрос, как долго еще ведомство Уполномоченного по архивам Министерства госбезопасности ГДР будет существовать как отдельный институт. Мое мнение таково: потребуется еще несколько лет. Причины, которые когда-то привели к созданию особого закона (регулирующего деятельность архива - прим. ред.) и особого института для актов тайной полиции, сейчас так же актуальны, как и тогда.
- Кто может сделать запрос в архив?
- Каждый, кто к нам приходит и делает запрос, имеет право взглянуть на документы. Есть исключения: если бывшие доносчики хотят видеть свое дело, то им можно заглянуть только в часть документов. Доносы, которые они писали на других, им больше не покажут.
- А если я, скажем, хочу почитать дело на другого человека?
- Это не разрешено. Даже если в вашем деле содержится информация на другого человека (гражданам выдают только копию их дела, оригинал остается в архиве - прим. ред.), ее от вас закрывают. Я могу видеть только то, что касается лично меня, но если в моем деле, например, написано, чем болела моя соседка, то этого мне не показывают.
- Это означает, что оформляется запрос довольно долго?
- Мы ежегодно получаем очень много запросов. В этом году только в сфере личных дел будет более 100 тысяч запросов, которые должны быть тщательно обработаны. Соответственно длится и время ожидания ответа (с 1991 года в ведомство было подано в общей сложности 6 миллионов 383 тысяч 745 заявок - прим. ред.). Но личные дела – это только один вид документов, которые мы предоставляем. Кроме того, мы выдаем дела журналистам и ученым для профессиональных целей.
- Но личные дела других людей журналисты читать не могут?
- Это зависит от ряда обстоятельств. Для обработки и публикации могут быть выданы и личные дела, при том, что будут соблюдены права людей, которых эти дела непосредственно касаются. Другое дело – дела виновных, здесь запрашивающий получает больше информации. Так предписывает закон.
- Видимо, с архивами связаны и драматичные случаи? Могли бы вы рассказать историю, которая запомнилась вам больше всего?
- ГДР существовала более 40 лет, и методы преследования за это время изменились. Первое, что приходит мне в голову после вашего вопроса, - история одного человека, сейчас уже очень пожилого. В 1946 году, когда ему было 16 лет, его задержали в Восточном Берлине за то, что он расклеивал плакаты – на них было написано «СДПГ + КПГ = диктатура». После войны коммунистическая и социал-демократическая партия слились в Социалистическую единую партию Германии, СЕПГ, и против этого многие протестовали. А этому человеку его протест стоил восьми лет жизни. Он только клеил эти плакаты. Это было еще до образования ГДР. Вначале ему дали 12 лет срока, а затем срок сократили до восьми. И это только один пример.
- Так было только в первые годы после образования республики или и в 70-е - 80-е годы?
- Это было до 1989 года. Например, школьников задерживали из-за листовок и сажали в тюрьму.
- Есть ли отклики от людей, которые смогли прочитать свои дела?
- Да, многие пишут нам или говорят об этом на мероприятиях. Ко мне подходят люди и рассказывают, как важно для них было увидеть эти документы. Снова и снова я констатирую, что страх, который был тогда, и часто и теперь вызывает боязнь открыть свое дело, необоснован… Я не знаю ни одного человека, который прочитал бы заведенное на себя дело и после этого сказал: лучше бы я этого не делал. Напротив, все говорят «хорошо, что я это прочитал, хоть это порой было и тяжело». Но людям обычно проще жить с правдой, чем со страхами, предположениями и фантазиями.
- Встречаются ли такие люди, которые говорят, что вообще не хотят ничего об этом знать?
- Такие тоже есть, они говорят: «Я не хочу видеть свое дело, я боюсь разочарований». И это бывает.
- Свое личное дело вы наверняка читали?
- Да, то, что от него осталось. На карточке из картотеки госбезопасности написано, что заведенные на меня документы еще в ноябре 1989 года были уничтожены. Но аппарат министерства был очень бюрократическим, они сохраняли две, три копии документа так, что я из других дел частично получила свои документы.
- Много ли нового вы узнали?
- К тому моменту уже нет. Я принадлежала к церковным оппозиционным группам в ГДР и мне уже было известно, кто именно в этих группах был доносчиком.
- Сотрудничаете ли вы с подобными вашему архивами в России?
- Очень мало. В Польше, Венгрии, Чехии, Болгарии, Румынии и Словакии есть такие институты, как наш, и мы тесно сотрудничаем. В России такого партнерского института, с которым мы могли бы совместно работать, нет. Время от времени мы контактируем с «Мемориалом». Я лично знаю некоторых русских, поскольку являюсь членом Российско-германской комиссии историков, но сотрудничества на регулярной основе нет.
- Вы работаете в этом ведомстве уже довольно давно. Как вы считаете, чего удалось добиться за эти 9 лет и что еще можно сделать?
- Я думаю, то, что сотни тысяч людей смогли прочитать заведенные на себя дела и тем самым сказать «нет» молчанию, – это успех. Мы очень много узнаем из документов о госбезопасности и у нас есть хорошие аргументы для спора с теми, кто пытается распространять неправду о ГДР или приукрашивать правду. Мы можем указать на документы и доказать, что то, что распространяют, – ложь. Это, конечно, очень важно. С другой стороны, у нас очень много людей, которые строят иллюзии относительно ГДР, которые пытаются преуменьшить серьезность преступлений и которые не очень много об этом знают. Это значит, что у нас еще очень много работы.
