Все чаще эта сказка Гофмана приходит на ум. Самое время ее перелистать. Она длинная, абзацы в полстраницы, а то и больше. Слог тяжелый, фразы сложноподчиненные, тяжеловесные, сюжет разветвленный. Ее смысл доходит не сразу. И не до конца. Словом, ее чтение – нелегкий труд. Ее понимание – тем более. Она известна, главным образом, благодаря запечатленной в ней одной волшебной способности героя – присваивать себе чужие заслуги. В жизни это явление обыкновенное, но не до такой степени, какая описана сказочником Гофманом.
…В крошке Цахес по прозвищу Циннобер было все безобразно: и лицо, и руки, и повадки, и душа, и мысли, и особенно поступки… Уже во младенчестве вид его мог ужаснуть кого угодно. То было существо без шеи, голова, утопавшая в плечах, на спине горб. «А сразу от груди, - свидетельствует Гофман, - шли ножки, тонкие, как прутья орешника, так что весь он напоминал раздвоенную редьку. Незоркий глаз не различил бы лица, но, вглядевшись попристальнее, можно было приметить длинный острый нос, выдававшийся из-под черных спутанных волос, да маленькие черные искрящиеся глазенки, - что вместе с морщинистыми, совсем старческими чертами лица, казалось, обличало маленького альрауна».
Что такое альраун?
Любознательным и любопытствующим читателям сообщу, что альрауны – это мифологические духи низшего порядка, охочие до вредительства, склонные к перемене обличий, превращаясь то в кошек, то в червей, а то и в маленьких детей.
У нашего оборотня со временем прорезался колдовской дар записывать на свой счет и приватизировать все, что ни есть в этом мире прекрасного, благородного, героического, а свои собственные пороки и правонарушения списывать на чужой счет.
Намек Гофмана на Сталина, на его режим и на КПСС так прозрачен, что непонятно, почему сказка не была запрещена к изданию и к последующим переизданиям в советское время. Подобно тому, как это было проделано со спектаклем Николая Акимова по пьесе Евгения Шварца «Дракон».
Впрочем, это дело прошлое. В «Крошке Цахес» есть еще один намек. Он касается уже не вождя и режима, а самого народонаселения.
У сограждан Циннобера тоже прорезался волшебный дар: видеть все ужасное, уродливое в радужном свете. В том числе и самого Цахеса.
Первым восхитился крошкой пастор.
- О, какой чудесный младенец, -- рассыпался он восторгами, несмотря на то, что злобное уродливое существо пыталось укусить его за палец.
- О, как прекрасен отец и душегуб наш Иосиф Сталин, -- твердит, по данным Левада-центр, половина населения страны, значительная часть предков которой либо сгинула, по указаниям нашего альрауна, в ГУЛАГе, либо вымерла от голода и холода, либо просто отсидела десяток и более того лет в тюрьмах.
Что касается режима, то и он сегодня этой же половиной видится исключительно в розовом свете. То есть в свете тех песен, что сочинялись тогда об альрауне нашем, родном и любимом, фильмов, что снимались тогда о величии его дел.
Еще сравнительно недавно мы тяготились Брежневым и его порядками. Нынче ностальгируем и по Брежневу, и по его порядкам. Это бывает довольно комично. В авторской программе Александра Архангельского «Тем временем» сошлись те мастера культуры, что жили и творили в относительно недавнюю пору. Одни говорили: она была эпохой гонений на культуру, утеснений культуры. Другие – расцвета культуры.
Одни:
- В 70-е были разгромлены журнал «Новый мир», альманах «Метрополь», росла полка фильмов-отказников, талантливые мастера выдавливались из страны…
Другие:
- Да какие утеснения! В то время творили Распутин, Астафьев, Шукшин, Тарковский, Герман…
Относительно расцвета более других горячился Николай Петрович Бурляев. И его пыл ничто не могло охладить: ни напоминание о том, что Шукшину так и не дали возможности реализовать в кино самый заветный его замысел – фильм о Степане Разине, что Тарковский в конце концов, был вынужден покинуть страну, что, наконец, ему самому, Бурляеву Николаю Петровичу в то время не позволили снять ни одной картины.
Ему много чего еще напомнили, но он стоял на своем: время было прекрасным. Ему бы можно было напомнить, что картина, где он сыграл одну из лучших своих ролей, и которой он так гордится, «Проверка на дорогах», пролежала на полке по меньшей мере лет пять. Но он бы все равно повторял: «Время было прекрасным!». И это не упрямство, не зацикленность и не ограниченность ума. Это действительно волшебное умение: радикально отделить предмет от его восприятия и поставить между ними звукосветонепроницаемую перегородку.
Гофман это сказочное свойство нафантазировал, а в стране Советов его удалось воплотить на практике и сделать былью.
Былью обернулись прочие фантазии немецкого романтика. Это он придумал некую страну, где Властитель с подачи своего камердинера ввел всеобщее и обязательное Просвещение. А чтобы народ не возроптал, предварительно были экстрадированы за границу все (за небольшим исключением) феи, обладающие способностями летать, запрягая в свои колесницы голубей, лебедей и крылатых коней. Их имущество было реквизировано в пользу государства. Оставшиеся не у дел голуби и лебеди пошли в жаркое. Коням подрезали крылья, чтобы они не заносились высоко, а бегали бы по земле, выполняя для общества полезную работу.
И встало в сиянии утра царство из ночного хаоса, где были прорыты каналы, проложены шоссейные дороги, повсеместно сделаны прививки от оспы и ликвидирована неграмотность, «изгнаны из государства люди опасного образа мыслей, кои глухи к голосу разума и совращают народ на различные дурачества».
Впрочем, по предложению камердинера не все феи были утоплены. Тех, что оставили, перевоспитали и под строгим присмотром заставили делать нужные вещи для государства – шить обмундирование для армии на случай войны, писать правильные книги и прочую всячину.
Одна из фей и стала причиной последующих неприятностей для режима славного Пафнутия. Добрая фея Розабельверде, что вообще-то жила в отрыве от действительности – в специализированном приюте, не смогла равнодушно пройти мимо гадкого злобного уродца крошки Цахеса. Она, обладая ограниченной колдовской магией, не могла одарить несчастного младенца ни деньгами, ни более приемлемой внешностью. Все, на что хватило ее чар, так это, чтобы он казался людям другим, чем он был на самом деле. И внешне и внутренне. То есть – умнее, добрее, благороднее, героичнее и т.д.
В конце сказки выясняется, в чем состоял стратегический замысел доброй, но неосторожной феи. У нее была надежда на то, что в «пасынке природы» пробудится внутренний голос, который скажет ему: «Ты не тот, за кого тебя почитают, но стремись сравняться с тем, на чьих крыльях ты, немощный, бескрылый, взлетаешь ввысь».
Увы, внутренний голос не пробудился в крошке Цахесе. Он остался тем, кем был – злым наваждением, чем-то вроде плевка дьявола. И умер страшно позорной смертью – захлебнулся в ночном горшке.
(Опять намек на участь Сталина, которого испуганные охранники нашли лежащим без сознания в луже мочи?)
Но похоронили «пасынка» с почетом, с почестями, как большого государственного деятеля. Почти как генералиссимуса.
«Погребение министра Циннобера было одним из самых великолепных, какие когда-либо доводилось видеть в Керепесе; князь, все кавалеры ордена Зелено-пятнистого тигра в глубоком трауре следовали за гробом. Звонили во все колокола, даже несколько раз выстрелили из обеих маленьких мортир, кои с великими издержками были приобретены князем для фейерверков. Горожане, народ - все плакали и сокрушались, что отечество лишилось лучшей своей опоры и что у кормила правления, верно, никогда больше не станет государственный муж, исполненный столь глубокого разума, величия души, кротости и неутомимой ревности ко всеобщему благу, как Циннобер».
Нет, эту сказку, все-таки, стоило бы запретить как глубоко антиисторическую и к тому же безнадежно антисоветскую.
Хотя можно и по-другому: сделаем вид, что Гофман имел в виду исключительно Гитлера.
Мнение автора может не совпадать с позицией редакции
