Авторские программы Александра Архангельского
Совместились два события, формально не связанные. Вчерашнее голосование в Москве и позавчерашние протесты в Питере против четырехсотметровой башни, которую в народе зовут Газоскребом. Совместились в символической плоскости. Но также в политической практике. Потому что отвечают на вопрос о том, кто правит городами и весями, до какой степени влиятельно общественное мнение и возможны ли какие-то перемены. Причем гораздо жестче и точнее, нежели многочисленные газетные слухи о замене главы кремлевской администрации.
Начнем с Москвы. Лужков показывал верховной власти, что городом правит он, и только он, и никто, кроме него. Стало быть, попробуете поменять – получите проблемы. А не попробуете – получите желанное. Получили. Однопартийную городскую Думу, инкрустированную штучными коммунистами. Обмануты в итоге все. И те, кто, подобно «Солидарности», считал, что на городской площадке можно быть оппозиционером и участвовать в процессе. И те, кто надеялся, подобно «Правому делу», что кремлевский ярлык на участие в выборах хоть как-нибудь подействует на столичные системы управления. И те, кто полагал, подобно «Яблоку», что достаточно улыбчиво поддерживать Лужкова, мягко критикуя недостатки. И те, кто вослед справороссам уповал на заслуженный авторитет Хованской. И даже вечные живчики и хохмачи элдэпээровцы. И даже, кажется, кремлевские политтехнологи. Которые хотели большинства, но не пародийного туркменбашизма. Всем было показано: чтобы участвовать в московской бесполезной Думе (ибо у нее теперь одна лишь функция, служить разменным ресурсом Лужкова), нужна лишь тотальная лояльность действующей силе. Как бы эта сила ни называлась. В Москве, например, эта сила зовется Лужков.
Конечно, невозможно было добиться столь впечатляющего результата без массового равнодушия московских обывателей, готовых поддержать любой отказ от перемен. От кого бы он ни исходил. Если люди ощущают себя гражданами, они продавливают избирательные комиссии, не допускают массовых фальсификаций. А если не чувствуют, тогда чего ж. Тогда и нарисуем то, что захотим. А может быть, и рисовать особо не придется. Когда на выборы являются лишь те, кто не желает ничего менять. А желающие перемен сидят по хатам. Потому что нет графы «против всех». Потому что нет соревновательности. Эти надоели, тех не пропустили. В общем, просто – потому что.
Но, во-первых, интерес к происходящему умело и усиленно гасили; во-вторых и в главных, в обществах с отсутствующей демократической традицией ответственные элиты осознанно формируют ценностный запрос. Через вовлечение в дискуссии. Через развитие соседской демократии, когда совместными усилиями решаются муниципальные проблемы. В России этим никто не занимался. В 90-е – потому что была распространена иллюзия, будто все и так охвачены гражданским пафосом. И никто не думал, что это временный всплеск, который нужно превращать в ровное, спокойное течение. В нулевые – потому что так казалось проще управлять; формируй запрос на смефуечки (говоря по-солженцынски), и разделяй, и властвуй. Логику 90-х выразил Лужков, когда смеялся в лицо депутатам Верховного Совета: вы меня не снимете, потому что вы меня не назначали! Меня москвичи выбрали, им меня и снимать. И логику нулевых он тоже выразил. Лицемерно пожалев о том, что лишь две партии прошли, и тут же пояснив: я ведь в числе основателей «Единой России», меня снимать нельзя, и если власть об этом вдруг подумает, я ей отвечу: «Не дождетесь!».
Талантливый и чуткий человек. Что тут скажешь. Однако ж есть у Юрия Михайловича и еще одно историческое предназначение. Он работает лакмусовой бумажкой. На его примере история нам демонстрирует, к каким пределам мы пришли. Чем заплатили за решения или отсутствие решений. В начале 90-х он демонстрировал бессилие верховного совета. В конце – все прелести муниципального социализма, опирающегося на пенсионеров и на офисный планктон. Без ценностей, без идеалов, только с интересами. В конце нулевых продемонстрировал, причем весьма наглядность, всю бесперспективность вертикального устройства. Ставили чиновников по стойке смирно, отдавали все потоки под контроль серьезным людям в форме и без формы, а на выходе-то получили неснимаего мэра. Который сконцентрировал лояльность до такого состояния, что она способна вызвать токсикоз у власти. Все понимают, что московский клан подлежит немедленной замене; все административные рычаги для этого имеются; а применить их с каждым днем все труднее. Город-то и вправду под контролем. Решишься, поменяешь – что получишь? Либо назначенец проиграет. И ты вместе с ним. Либо он сумеет победить батуринскую модель, и тогда усилится настолько, что неизбежно станет конкурентом, новым центром властной мощи. То же самое с Рахимовым. И с Илюмжиновым. И с Росселем. И далее по списку. Возможно, федеральная власть решится. Но это решение будет столь мучительным, столь рискованным, что неизбежно повлечет за собой цепочку следствий. В том числе и в политической сфере, не только в управленческой. А может, не решится. И это тоже повлечет. Помимо личной воли и системного желания.
Но то же ведь и с Охта-центром. Запоздалое, но четкое и однозначное заключение Росохранкультуры о недопустимости строительства в назначенном для башни месте, помноженное на гражданскую активность питерцев, ставит перед федеральным центром сложнейший вопрос: что делать? Идти навстречу людям и культуре, значит, дезавуировать решения Матвиенко. Сами вроде назначали, сами преодолевали общее сопротивление, а теперь показываем истинное место. Ресурс вполне административный; решение – демократическое. Противоречие. И наоборот: сделать вид, что ничего не происходит, что не было трехтысячного митинга и не было решения Минкульта, однозначно поддержать городское руководство и родной Газпром, - значит, породить очаг напряжения. Что противоречит вертикальной практике стабилизации.
Диагноз: у страны охтохондроз с прострелом. Административное смещение позвонков, защемление политического нерва. Предписаны услуги костоправа. В противном случае грозит неподвижность на фоне болевого шока.
Мнение автора может не совпадать с позицией редакции
