Ольга Галахова, театральный критик, главный редактор газеты «Дом актера», специально для РИА Новости.
Прошлый сезон оканчивался для Театра им. Евг. Вахтангова с треволнениями. Контракт с худруком вахтанговцев — известным литовским театральным режиссером Римасом Туминасом — предполагали расторгнуть в Министерстве культуры России. Однако в результате общественного обсуждения это решение было пересмотрено, и режиссер продолжил свою работу, совмещая руководство двумя театрами — в Москве и Вильнюсе.
В свете этих событий на предстоящую премьеру «Дяди Вани» Римаса Туминаса, которой открылся 2 сентября новый 89-й сезон у вахтанговцев, ложилась дополнительная нагрузка. То, что Туминас - талантливый режиссер, было им доказано не раз и не два. Но предстояло доказать, что он — режиссер, способный увидеть возможности именно этой труппы, именно этого театра. А такие задачи быстро не решаются. Чтобы иностранец, пусть и с нашей отечественной школой режиссуры, смог навязать труппе свою художественную волю, причем в театре, где долгие годы отсутствовала эта воля, требуется время. Думается, премьера «Дяди Вани», наконец, развеяла сомнения скептиков относительно Туминаса.
Пьесы А.П. Чехова так заиграны, что новой трактовкой русского классика удивить трудно. Просто невозможно. Юбилейный синдром года — 150-летие со дня рождения Чехова, который будет отмечаться в 2010 году, — нам всем еще предстоит пережить. Лишь единицам удастся поразить театральный мир новым взглядом на этого выдающегося писателя и драматурга, которого в последние годы режиссура редко тревожит по делу. Сегодня как раз такой случай.
«Дядя Ваня» для Туминаса — история жизни и смерти провинциального чудака, затерянного в мистическом пространстве России. Здесь живут лешие и водяные. Здесь ночью царят вампиры. Тут кровушка в особой цене. Имение, в котором дядя Ваня с племянницей Соней горбатится, чтобы вот уже двадцать с лишним лет исправно отправлять деньги профессору Серебрякову, словно окутано легкой дымкой тумана. Нет ни линии горизонта, ни примет процветания имения. Это, скорей, пора угасания. В глубине сцены в ночных сумерках в былом величии одиноко восседает привратная скульптура льва без своей привычной пары. Это нарушение архитектурного канона мгновенно превращает примету помещичьей усадьбы в какой-то мифологический символ чуть ли не Древнего Египта, с той лишь разницей, что самих ворот тоже нет (сценография и костюмы Адомаса Яцовскиса). Охранять нечего, и чернеющий лев кажется уже не хранителем, а властелином этих смутных пространств, не дающихся людям в руки, пожирающим их волю. Каменный лев с каким-то мистическим ехидством наблюдает над тем, как заложники его власти, и та же Соня (Мария Бердинских) и сам дядя Ваня (Сергей Маковецкий), незаметно для себя сходят с ума. Няня и Вафля уже безвозвратно расстались с разумом, превратились в удручающие карикатуры на людей.
Эти бескровные тени придают жизни дух вымороченности.
Вторая главная пара пьесы - Доктор Астров (Владимир Вдовиченков), Елена (Анна Дубровская) — те же нЕлюди, переступившие черту, за которой нет ни сострадания, ни милосердия. Доктор - водяной, в которого полушутя советует дядя Ваня влюбиться красавице Елене. Но она не русалка, а опасная колдунья, которая красотой плоти разрушает все человеческое. Водяной и колдунья вступят в свою схватку. (Неслучайно же у Чехова первый вариант пьесы назывался «Леший», а два леших в одном лесу жить не могут).
В первой же сцене Туминас вырывает Чехова из плена быта. Эта Елена никак не может сказать о себе, что она робкая и стеснительная. Она в облегающем белом платье раскинет на полу свое тело, демонстративно соблазняя сильный пол.
Да и природа ее праздности таится вовсе не в безделье: она вампир, выжидающий, чьей бы кровушки напиться досыта. В имении Войницких она выбрала себе жертв — Астрова и Соню. Режиссер дает Елене в руки обруч не для того, чтобы она сразила нас мастерством художественной гимнастики. Она берет жертву в кольцо, в свой колдовской плен, чтобы разрушить жизнь человека, превратить его либо в такого же упыря, либо заразить идеей бессмысленности жизни. И, возможно, не она пала жертвой старого мужа Серебрякова (Владимир Симонов), а совсем, наоборот, с ее помощью он превратился в кровососа в обманчивом лике профессора.
Сцена, в которой привидение страдает от приступа подагры, больше похожа на маяту Дракулы, который в белой ночной рубахе огромными прыжками перемещается по сцене, словно дикое животное, и утробно величественным басом возвещает о своей физической боли. И всегда вокруг вурдалака вертится свита во главе с маман, матерью дяди Вани в исполнении Людмилы Максаковой — еще одной карикатурой на человечество.
Жуть и комизм придают спектаклю особую силу.
Вот, в сцене ссоры с дядей Ваней, на пике семейного скандала профессор царственно покидает подмостки, чтобы столь же величавой поступью вернуться на арену уже со стаканом воды. А то, как будут препираться соперники на диване, сначала бодая друг друга, а потом и хватая за горло один другого, в равной степени и комично, и жутковато, и отвратительно, и притягательно. Мастерство двух артистов в этой сцене виртуозно. Чувства переполняют спорщиков, и поначалу соблюдаемая вынужденная деликатность дискуссии уж потом идет по боку.
Сталкиваются лоб в лоб два бодающихся быка. Большой кожаный диван вот-вот превратится в арену корриды, но битва вязнет в плавной фактуре материала. Профессору остается только поддушивать родственничка, поскольку сам он, несмотря на подагру и ночные истерики, - отменный лось и здоровяк, кровь с молоком.
Сергей Маковецкий играет дядю Ваню как большой артист.
Только появился его герой на сцене, но уже образ схвачен целиком, уже читается вся жизнь этого дяди Вани. Мигающие глазки с белесыми ресницами ребенка-старичка, косолапо-семенящая походка неуверенного в себе человечка, уже не юноши, но уже и не мужчины. В этом они схожи с Соней, которая из девочки превратится в финале в старую деву и, скорей всего, займет место маман. Дядя Ваня в душе ребенок, сирота при живой матери, как и Соня — сирота при живом отце. Оба они временами похожи на шута и шутиху, странных чудаков. Он болтает о своей любви к Елене Андреевне, но его слова не дышат мужской чувственностью. Он импотент. Это — треп, который никто вокруг не воспринимает всерьез. Он не способен обладать женщиной, а может только говорить о любви к ней.
Это хорошо понимает Астров. Вот уж кто верно чувствует тактику упырей, потому что сам дитя этой стихии. Вы вампиры, а я водяной! Когда Елена приглашает доктора якобы заняться с картами леса, Астров понимает – она решается победить. Не тут-то было. Как только Елена подкрадывается в разговоре к судьбе безнадежно влюбленной в доктора Сони, Астров мгновенно понимает истинную цель соблазнительницы. У Чехова реакция Астрова затушевана. В спектакле Туминаса доктор не просто делает красавице двусмысленное предложение, а тут же грубо насилует Елену, после похлопав по ляжкам, как добрую сучку. Не пушистого хорька он сажает на колени к несчастному дяде Ване, в неподходящий момент зашедшего с осенними розами к Елене, а потрепанную куклу. Этот трофей уже побывал в его руках. «Бери ее, дядя Ваня, если сможешь», — вот что говорит дерзкая ухмылка Астрова, который знает, что Ваня как раз не сможет.
Маковецкий, который умеет делать обаятельными своих героев, на этот раз держит свою актерскую природу в узде: лишний раз не пошутит, не поддаст обаяния, чтобы выжать соучастие зала. Но вот парадокс: к нелепому, жалкому Войницкому рождается глубокое сострадание.
Жил человек, горбатился на другого в надежде на его славу, а славы не пришло. Полюбил, но поздно. Не женился - поздно. Как доживать жизнь, зная, что жизнь прожита? Такой вопрос повисает у Чехова в финале, однако Туминас вместо этого вопроса ставит свою точку. Дядя Ваня в его спектакле умирает. Соня гримирует смертный лик героя: открывает ему глаза, лепит из охладевших уст дяди нелепую улыбку. Ее монолог-молитву о небе в алмазах и эре милосердия, который еще успеет услышать Войницкий, не несет никакого утешения. Соню охватывает истерика отчаяния, и знаменитая молитва превращается в агрессивное заклинание веры, счастья, которого нет и не будет, смысла, который утрачен и не появится вновь. Кажется, еще чуть-чуть и Соня возьмет в руки пулемет.
Но дяде Ване уже не нужны никакие слова о смысле бытия, потому что печальный шут уходит с арены жизни. Доживайте, как можете.
Блистательная работа литовского режиссера доказала, что в лице Римаса Туминаса московский театр им. Вахтангова обрел настоящего мастера.
Мнение автора может не совпадать с позицией редакции
