Новая книга Дмитрия Быкова называется пародийно-провокационно: «А был ли Горький?» Мало кто помнит, что фразой «А был ли мальчик?» мы обязаны автору «Клима Самгина». Быков напоминает нам и эту фразу, и еще многие другие изречения писателя, незаметно пробравшиеся в бытовую речь.
Настоящие писатели мстят своим злопыхателям тем, что последние, сами того не замечая, уже живут в языковом мире, созданном этими самыми писателями. Так же и Горький – слабый, честолюбивый человек, внешне легко поддающийся на лесть и шантаж – на самом деле в свое время пересоздал наш мир. И сегодня, когда из этого мира начинают исчезать привычные по его книгам типажи юных читателей, мечтателей и бунтарей, мы кидаемся к нему как к сантехнику из старой забытой телефонной книжки: «Да! Прорвало!!! Заливает! Что делать-то?! Какую гайку прикручивать?! Ну, ты же должен помнить!!!»
Я знаю – многие уже не согласны. Работая несколько лет назад в одной демократической газете, я как-то получил материал от дамы, которой хотелось сделать Алексею Максимовичу мучительно больно за бесцельно прожитые над романом «Мать» школьные годы. Дама была уверена, что если из школьной программы ее дочери уберут все произведения Горького, этого злого босяка тотчас забудут.
Ну вот, убрали не только «Мать», но и все пьесы, кроме «На дне»; оставили только два рассказа - «на выбор учителя». Уплотнили, оптимизировали, монетизировали. А стосорокалетний босяк все никак не хочет выселяться не только из роскошного дома Рябушинского на Большой Никитской, где расположен его музей, но даже из модных «продвинутых» театров, где идут его пьесы. Хотя зачем молодежи этот простуженный буревестник, так и не восстановленную статую которого у Белорусского вокзала Артемий Троицкий предлагал использовать для рекламы лекарства «Колдрекс»? Разве с ним не начали дружить по саду ползущие ужи?
Увы, дружить с Горьким хотели даже не ужи, а самые ядовитые гады двадцатого столетия – Сталин, Ягода, говорят, даже Муссолини в приятели набивался, а потому дал разрешение жить на Капри. Они думали его использовать, им казалось, что они его обманули, подкупили, запугали. Известно, что Сталин очень хотел, чтобы после очерка «В.И.Ленин» у Горького появился очерк «И.В.Сталин». Очерк, а еще лучше – целая книга. Горький мялся, говорил, что собирает материал, тянул, а после смерти посмотрели – материалов-то никаких и не было! Сталин зря надеялся, зря выпускал из тюрьмы интеллигентов, за которых Горький просил, «пролетарский бог» его надул! Это была типичная горьковская мистификация – в своей книге Быков рассказывает о множестве подобных экивоков, выкинутых Алексеем Максимовичем. Больше того, весьма вероятно, что Горький обманул и причислявшую его к босякам даму из упомянутой мной демократической газеты девяностых. Не только цитируемый Быковым Бунин, но и хорошо знавший Горького поэт Владислав Ходасевич не без оснований подозревали, что никаким босяком Горький никогда не был, что полученное наследство давало ему вполне приличные средства к существованию вплоть до обрушившейся на него в 1896 году писательской славы. Постойте, скажет дама, так значит, описываемые в «Детстве» и «Моих университетах» события не соответствуют действительности? Вашей, мадам, действительности и вправду не соответствуют. Но у писателей и читателей – своя действительность, еще более реальная, чем ваша. Чичиков бывает более реален, чем Ходорковский.
Вот это-то, кстати, и не учел Сталин, когда в 1933 году отправил Горького с бригадой коллег написать книгу о Беломорканале. Он думал, что обманул Горького, когда показывал ему свои потемкинские деревни за Северным Полярным кругом, а на самом-то деле это Горький его обманул. Горькому не надо было спрашивать и проводить прокурорские расследования, какая у зеков зарплата и сколько раз в день их на самом деле кормят. Он своим писательским взглядом тотчас разглядел в них не своих старых знакомых – блатных, а кого-то совсем другого.
Странно, но этого, кажется, не понял и Дмитрий Быков, когда в интервью на радио по поводу своей книги назвал Горького последних лет жизни догматиком. Неужели Быков не слышит всю иронию, всю издевку горьковских славословий сталинским успехам? Вот отрывок из очерка в журнале «Наши достижения»:
«Изредка нас упрекают в том, что журнал наш замалчивает отрицательные явления жизни. Упрекающие забывают, что эти явления вне пределов нашей темы, что задача журнала - наши достижения, а не наши уродства. Ведь нельзя же требовать, чтобы журнал, посвященный, например, вопросу воспитания детей, говорил о несовершенствах скотоводства, или в журнале, посвященном астрофизике, говорилось бы о вреде пьянства».
Разве не прут из этого текста Козьма Прутков с Салтыковым-Щедриным, якобы славословящие «начальство, день и ночь пекущеесь о нас»? Астрофизика, «несовершенства скотоводства», отрицательные явления жизни… Для непосвященных – полный бред, но нам-то, надеюсь, понятно, что в 1934-1938 гг. «товарищеская критика» означала расстрельную стенку? И Горький просил Сталина: «Побольше снисходительности к товарищам!» А тот ему в ответ: «Без критики нам никак нельзя». Если есть сомнения, вот эпизод из той поездки Горького по Беломорканалу в 1934 году. Сидевшие в избе-читальне зеки нарочно перевернули газеты вверх ногами, чтобы показать, что сказки о их блаженной жизни на каторге - вранье. А Горький молча подошел и перевернул газеты в нормальное состояние – чтобы показать зекам, что все понимает.
Почему он тогда не стал протестовать? Да потому что в 1934 году, когда вышла книга о Беломорканале, не протестовать надо было, а спасать, вымаливать, выцарапывать у палачей каждую человеческую жизнь. Протестовать надо было в 1917-1918 годах. И Горький тогда это как раз и делал в цикле статей «Несвоевременные мысли». Я буду их обильно цитировать потому, что они подводят нас к главной загадке этого великого сантехника человеческих душ – какая гайка в русской душе разболталась в последние годы так, что тревогу за нее испытывает даже Павел Лунгин? И как эту гайку подкрутить?
Здесь не обойтись без краткого экскурса к Пушкину. Кроме затертого «русского бунта, бессмысленного и беспощадного», перу Александра Сергеевича принадлежит и следующее лестное замечание о русском крестьянине: «О его смышлености и говорить нечего… никогда я не встречал между ними то, что называют un badaud (ротозей), никогда не замечал в них ни грубого удивления, ни невежественного презрения к чужому. Переимчивость их всем известна; проворность и ловкость удивительны»… («Александр Радищев»). Замените подпруги и веялки девятнадцатого века на Интернет и бытовую технику века двадцать первого – и вы увидите портрет современного русского молодого человека. Отнюдь не ротозея; отнюдь не ретрограда, страдающего «невежественным презрением» к новинкам иностранных ай-ти; парня смышленого и проворного, но – чего же ему все-таки не хватает?
То, чего не хватает, Пушкин лишь наметил, а Горький буквально вырубил топором по корявому дереву. Нравственная «невзрослость», душевная шаткость - вот ответ. Пушкинский смышленыш, оказывается, «ужасающе невосприимчив к внушениям гуманизма и культуры». Именно так пишет Горький в «Несвоевременных мыслях» и продолжает диагноз: «Органически склонен к анархизму; пассивен, но жесток, когда в его руки попадает власть».
Получается страшная дихотомия: технический гений – но в нравственном отношении остается ребенком; целеустремленный прагматик – но может задурить и спустить плоды многих трудов за одну ночь; может найти информацию обо всем – но ничего полезного для души узнавать не хочет. Великая бродящая в груди сила вдруг оказывается слепой, отвязанной, опасной – это в свое время увидел и подметил еще Николай Лесков. Но он только замечал, а Горький в «Несвоевременных мыслях» буквально ревет «чертям драповым» в ухо: «Смысл жизни и оправдание всех мерзостей ее только в развитии всех духовных сил и способностей наших».
Вы скажете: но ведь это прошлый век, сейчас все изменилось! Да нет, изменилась только техника. Кстати, современная техника возвращает нас к той самой модели догородской, догазетной реальности, которую не любил и боялся Горький. В блогосфере каждый человек становится средством массовой информации – он может сам делать новости и распространять их. В итоге мы возвращаемся к модели средневековой рыночной площади, где каждый делится слухами с окружающими и разговаривает только с симпатичными ему или ей людьми. Но вот беда: с сегодняшней «площади» почти исчезли глашатаи и авторитеты, раньше разговаривавшие с народом через книги. Книгопечатание сегодня умирает после пятисот лет славной истории. Нечто подобное происходило почти век назад. Горький не мог на это равнодушно смотреть.
«С книжного рынка почти совершенно исчезла хорошая, честная книга – лучшее орудие просвещения… Но расплодилось множество газет, которые изо дня в день поучают людей вражде и ненависти друг к другу. Клевещут, возятся в пошлейшей грязи, ревут о том, кто виноват в разрухе России». Для справки – газеты тогда были явлением прогресса, вроде Интернета сегодня. И сразу же – стилистически корявый, но точный по существу упрек книгоиздателям: «Чем облегчают сейчас физические делатели книг развитие книжного дела?»
Как это по-горьковски коряво, но точно звучит – именно «физические делатели книг», а не издатели. Потому что люди, заменяющие в издательских планах романы Аксенова поваренными книгами, – это и есть «физические делатели книг».
Все это цитаты из «Несвоевременных мыслей» - книги, от которой он впоследствии отрекся, – как теперь становится ясно, по конспиративным соображениям. И в самом деле, какая судьба в тридцатые годы ждала бы человека, когда-то написавшего следующие ниже строки?
«Новое начальство» столь же грубо, как старое, только еще менее внешне благовоспитанно»; «людей, которые не признают авторитета власти комиссаров, найдется в России десятки миллионов»; «Ленин, Троцкий и сопутствующие им уже отравились гнилым ядом власти, о чем свидетельствует их позорное отношение к свободе слова». И в конце – как будто сигнал нам о том, чему же верить – «Несвоевременным мыслям» или тому, что Ленин назвал «очень своевременной книгой»: «Все, что я говорил о дикой грубости, о жестокости большевиков, восходящей до садизма, о некультурности их, о незнании ими психологии русского народа, о том, что они производят над народом отвратительный опыт и уничтожают рабочий класс – все это и многое другое, сказанное мною о «большевизме»,- остается в полной силе».
А вот – прямое обвинение. И хотя речь в нем идет об убийстве членов Временного правительства Шингарева и Кокошкина, ситуация вполне проецируется на некоторые нынешние политические убийства: «Людей на Руси – много, убийц – тоже достаточно, а когда дело касается суда над ними – власть народных комиссаров встречает какие-то таинственные препятствия, как она, видимо, встретила их в деле по расследованию гнуснейшего убийства Шингарева и Кокошкина».
Но тут уже мы заходим на совсем скользкие тропы. Куда-нибудь не туда может нас завести такой буревестник. Вот Буре – это вестник. Это ньюсмейкер. Но только почему о нем так скоро забыли? А о Горьком помнят…
Мнение автора может не совпадать с позицией редакции
