Начитавшись кинокритиков о новом фильме Ларса фон Триера «Антихрист», я долго не решался его посмотреть. Не хотелось себя грузить. Посмотрев, не знал, что делать со сворой мотивов и комплексов, спущенных автором с цепи. А делать что-то надо было. Потому решил написать. Не то, чтобы надеялся вытеснить мотивы и образы фильма из сознания. Понадеялся (скорее всего, бессознательно) поставить их под контроль сознания.
…Общий глас пишущих о фильме: все это по уровню мастеровитости режиссера высоко и прекрасно, но по смыслу и содержанию – ужасно. Слишком много в кадре материально-телесного низа, слишком жестко герои с ним обходятся. Особенно – героиня, которая не пощадила «низа» ни своего мужа, ни своего собственного.
Кто-то не без брезгливого ехидства определил: триллер с элементами порнографии и членовредительства. Да еще это замедленное падение младенца с балкона многоэтажного жилого комплекса в момент, когда его родители занимаются наслаждением.
В падении – странная неясность.
Младенец – симпатяга. Падает ребеночек с плюшевым зверем без тени страха на лице, без единой слезиночки. И, что подозрительно, я, зритель, провожая летящее в бездну невинное дитя, и не особо переживая, успеваю дать себе отчет, как хороша и изыскана «картинка» по цвету, по свету и композиции… А потом, откручивая фильм в голове обратно, думаешь, что летит неразумное дитя навстречу гибели с едва уловимым чувством удовлетворения, словно в назидание своему папе и своей маме.
Режиссер одному ему ведомым способом сумел как-то обставить и подать гибель ребенка, как нечто потустороннее.
Это же не падение, это парение.
…Как ребенок убился, мы не видим. Мы видим похоронную процессию, бредущую за гробом. Мать падает, потеряв сознание, чтобы затем впасть в сексуальное саморазрушительное безумие.
Уединение супружеской пары в лесу приближает катастрофу. Лес черен, природа темна и иррациональна, разум пуст и бессилен перед тремя «нищими», о которых напоминает автор: Скорбь, Отчаяние и Боль.
Согласно преданию, когда они являются втроем, кто-то должен умереть.
«Нищие» предстают в образах вороны, лисы и лани. Сначала они мелькают порознь. Не сразу понимаешь, что каждое из этих животных – аллегория. Одну из них (ворону) мужчина тщетно старается прибить, придушить, изжить. Речь, видимо, идет о Скорби.
И только, когда они все вместе заходят в дом к обессиленным безумцам, начинаешь догадываться, что речь скорее всего, идет о предзнаменовании чего-то более глобального, нежели смерть отдельной человеческой особи.
***
Клинический случай, патологический казус в какой-то момент (не сразу осознаваемый) начинает считываться с экрана как философская притча о конце рода человеческого и космоса человечности.
- Миром правит Хаос, - саркастически и надменно изрекает человеческим голосом Лиса.
…Если оборотиться на две предыдущие, видимо, самые важные картины режиссера, то надо отдать должное его последовательности в хождениях по мукам нравственных поисков.
В «Танцующей в темноте» автор повествует о том, как Среда отторгает человеческую Душу.
В «Догвиле» Душа отчуждена, но на цепи. Здесь человеческий космос – это уже собачья деревня. И ничего иного этот мир не заслужил, полагает автор, кроме как намордника. Как тоталитарно-деспотической узды. То есть – фашизоидного режима жития-бытия.
В «Антихристе» мир обречен на Хаос. Человеческие чувства задавлены. Самое главное из них – Любовь – вовсе изъято из межличностного обращения. Суверенный Рассудок психиатров пытается управлять поступками героев, лечить их от скорби, боли и от отчаяния, но быстро обнаруживает свое бессилие и свою ненужность.
Человечеству оставлены два основных руководящих и направляющих его жизнедеятельность инстинкта: воля к жизни и половая похоть.
По Триеру, они и сходятся в последнем смертельном поединке.
С половым всесилием тщетно пытается справиться героиня, поскольку это дьявольское всесилие. И никакой иной возможности покончить с ним, как что есть силы ударить мужу между ног попавшимся под руку поленом и отстричь себе клитор портновскими ножницами, у нее не оказалось.
***
Все это могло сойти за физиологическую патологию, если бы не один привет из ХIХ века.
Привет от Льва Николаевича Толстого.
В последнее время нам все больше аукается Достоевский с его упованиями на Бога, на неиссякаемые нравственные начала человека, на его спасительную религиозность. С его грозными предупреждениями о революционной каверзе бесовщины.
А тут аукнулся Толстой. Вспомнилась не эпопея «Война и мир», а вспомнились небольшие повести «Крейцерова соната» и «Отец Сергий».
"Боже мой! Да неужели правда то, что я читал в житиях, что дьявол принимает вид женщины» - восклицает ушедший в монастырь князь Касатский.
Нагая женщина молила его о помощи. Он топором отсек себе палец, чтобы подавить искушение болью.
Женоубийца Позднышев из «Крейцеровой сонаты» вопрошал: «Отчего азартная игра запрещена, а женщины в проституточных, вызывающих чувственность нарядах не запрещены? Они опаснее в тысячу раз!».
И твердит дальше: «Мешают страсти. Из страстей самая сильная, и злая, и упорная – половая, плотская любовь… Половая страсть, как бы она ни была обставлена, есть зло, страшное зло, с которым надо бороться, а не поощрять, как у нас».
Зло, по уверениям героя тотально. Греховно не только прелюбодеяние, но и супружество. Но и деторождение.
Описывая свои отношения с женой Позднышев, словно комментирует то, что мы видим у Триера: «…ко мне у ней не было другого чувства, кроме постоянного раздражения, только изредка прорываемого привычной чувственностью».
А дальше, словно внутренний монолог одного из триеровских персонажей, а, может, обоих сразу: «Я удивлялся нашей ненависти друг к другу. А ведь это и не могло быть иначе. Эта ненависть была не что иное, как ненависть взаимная сообщников преступления - и за подстрекательство и за участие в преступлении».
Сраженный невероятной наивностью собеседника автор задает ему совсем уж детский вопрос в том духе: как бы без нее, половой страсти, продолжался бы род человеческий?
Суть ответа Позднышева (и, вероятно, Толстого, и, наверняка Триера) в риторическом вопросе: а должен ли он продолжаться, если его назначение только в том, чтобы продолжаться?
Когда нет великой цели – скверно. Когда она есть, то ее достижение ставит предел дальнейшему бытию. То есть его обессмысливает. И тоже – тупик.
Это ХIХ век. Все еще не так страшно. Переживания и нравственные муки героя «Крейцеровой сонаты» кажутся частностью, привилегией узкого круга образованного общества.
«Мужику, работнику, - размышлял в те поры женоубийца, - дети нужны, хотя и трудно ему выкормить, но они ему нужны, и потому его супружеские отношения имеют оправдание. Нам же, людям, имеющим детей, еще дети не нужны, они - лишняя забота, расход, сонаследники, они тягость. И оправдания свиной жизни для нас уж нет никакого. Или мы искусственно избавляемся от детей, или смотрим на детей как на несчастье, последствие неосторожности, что еще гаже. Оправданий нет. Но мы так нравственно пали, что мы даже не видим надобности в оправдании. Большинство теперешнего образованного мира предается этому разврату без малейшего угрызения совести».
И все-таки, это ХIХ век. Толстой говорит о верхних слоях общества. Он имеет в виду городскую субкультуру, где «человек может прожить сто лет и не хватиться того, что он давно умер и сгнил».
Но тогда еще непахаными оставались необозримые духовно-географические пространства за пределами городов.
ХХ век все ускорил, все форсировал. Общество стремительно массовизировалось, глобализировалось, поверхностно образовалось. Все, чем попрекнул Толстой, светский круг Позднышева, уже может быть отнесено ко всем слоям населения.
В ХХI веке счет цивилизации выставляет Ларс фон Триер своим «Антихристом». Уж теперь отчетливо и предельно ясно видно, что все тревоги и ужасы, которые одолевали когда-то автора «Крейцеровой сонаты», «Отца Сергия» и, между прочим, «Анны Карениной», приобрели особо отчетливый характер. Секс отделился от человека. Он гуляет по мегаполисам и догвилям сам по себе. Как нос майора Ковалева по Невскому.
И возможно, наша цивилизация не хватилась, что она давно умерла и сгнила.
Впрочем, Ларс фон Триер, похоже, хватился.
Его герой, добивая дьявола в образе жены, видит многорукое человечество, тянущееся к нему из-под земли. Когда он выбрался из черного леса на солнечный косогор, ему кажется, что он победил. В этот момент он видит толпу цивильных покойников, бредущую к нему, и понимает: он все-таки, умер и сгнил.
Мнение автора может не совпадать с позицией редакции
