Авторские программы Александра Архангельского
Свой последний – далеко не лучший, но все-таки написанный, как водится, с размахом, без малейшей робости – роман «Редкие земли» Василий Аксенов подавал читателю весело, в приподнятом джазовом настроении.
Называется «Редкие земли»? Значит, будем использовать в рекламных отыгрышах имя литературно-химического элемента «Аксений», порядковый номер 111, относительная атомная масса [286]; в описании закодирована дата рождения.
Элемент тяжелый, а отношение к жизни – легкое. Не беззаботное, не мальчишеское, не бодрячковое; с полным понимаем ее трагедии, но без малейшего нытья.
Жизнь в ответ любила Аксенова, до такой степени, что под конец измучила его, не отпуская; последние полтора года, после внезапного инсульта, он провел в ее границах – хотя уже и за ее пределами.Как тот самый элемент «Аксений», описанный по правилам порядковой системы, но в реальности не существующий. Но кто сказал что реальность важнее вымысла? Что вымышленный элемент не может быть равновелик системе? Писательство позволяет человеку выйти за любые рамки, прожить десятки судеб, ни в одной из них не умещаясь полностью и без остатка. Значит, рамкам придется подвинуться.
А Василий Аксенов во всем и всегда был именно писателем. Как всегда и во всем был поэтом Иосиф Бродский, отношения с которым у Василия Павловича были, мягко говоря, прохладные. Из такого материала литераторов теперь уже не лепят, его не осталось на складе; нынешние сочинители могут писать, наверное, не хуже, но не умеют и никогда не научатся так держаться, естественно и однозначно ощущая свою принадлежность литераторскому сословию.
Рассуждал Аксенов как положено писателю – неторопливо, веско, пригоняя слова друг к другу; подчеркнуто весомо стоял на земле; весело и чуть отстраненно улыбаясь, сходу обращал внимание на детали: «О, какой свитерок свежий». И даже хулиганил, как допускается вольготному писателю: например, участвуя в жюри конкурса «Лучшая грудь МГУ». Быть может, и напрасно, но зато – писательски.
Как писатель, он выламывался из поколенческих ограничений; давший стилевой канон раннего шестидесятничества, молодежной прозы, он не задумываясь ни на секунду оставил многих своих сверстников дожевывать остатки с барского стола, а сам пошел, куда повели его новые замыслы. Лучше, хуже – не имеет ни малейшего значения; тот, кто вытащил «звездный билет», всегда предпочитает перемены и не считается со стереотипами. Даже если эти стереотипы когда-то сам и создавал. Иначе станешь вечным «звездным мальчиком»; нет уж, увольте.
Как писатель – не как политик, не как романтический диссидент – Аксенов спокойно воевал с советской властью; враждебный элемент считал, что меняться нужно не ему, а системе, если уж ей так не повезло, что он в нее не вписался. Как писатель, в последние годы, Аксенов жил на три страны, ни одной не делая географического предпочтения, ощущая себя суверенной частью мирового литературного процесса.
При этом лишь одну из них он переживал как родину. Родину языковую, а значит, историческую. Здесь мы затрагиваем опасную тему – аксеновского патриотизма; шаг влево – и получится примитивный космополит, скользящий (а может, и сползающий) по округлой поверхности земного шара; шаг вправо – и обнаружится трусливый самородок, инда взопрели озимые, перемены нам во вред, все существующее разумно, все разумное существенно. Ни тем, ни другим Аксенов не был и быть не хотел. Насколько естественно было для него гражданство мира, знает каждый читатель ранних новелл и поздней повести «Вольтерьянцы и вольтерьянки».
Насколько зацепила его именно русская история и русская жизнь – чувствует любой поклонник «Острова Крым» и (как уж написано, так и написано, неровно) листатель «Московской саги». Ни там, ни там. И там, и там. Потому что историческое пространство разлиновано не для него. Вы линовали, вам и думать, где именно я сейчас стою. И на каких таких основаниях.
Велико было удивление доморощенных либералов, когда на самом излете 90-х демократичнейший Аксенов дал жесткое, писательски неуступчивое интервью журналисту Евгению Киселеву. В котором рассказал, почему Чечня – часть России, объяснил, каким образом в Гюнтере Грассе, требующем воли для басаевских работорговцев, сочетаются большой талант и политическое скудоумие. И заодно напомнил, что руководитель службы безопасности Гусинского, Филипп Бобков его, Аксенова, допрашивал, так что насчет свободы лучше поговорить в другом месте и в другом составе. Но еще большим было возмущение доморощенных патриотов, когда Аксенов, вроде бы принявший раннего Путина, так неблагодарно изменился к середине 2000-х. И что-то такое непоправимо-западническое стал говорить про нашу, русскую политику.
А он ведь нас предупреждал, что никому и ничего не должен. Считает правильным, чтобы Чечня была в России, а Бобков сидел на пенсии с запретом на профессию – так и будет говорить. Убежден, что не дело – жертвовать свободой ради права управлять страной попроще, без напряга, так и скажет. Потому что он писатель. Русский писатель. Извольте принимать таким. Или таким – отвергнуть. Он элемент, вокруг которого организуются системы. И никогда – наоборот.
Мнение автора может не совпадать с позицией редакции
