Мало, кто из мастеров культуры уже не выразил опасений по поводу убывающего значения книги в современной реальности и в связи с этим сострадания нашим потомкам. Мастера пугают друг друга: кто культурным коллапсом, кто духовным дефолтом.
То и дело собирающиеся симпозиумы, конференции, круглые столы и, разумеется, телевизионные ток-шоу на эту тему бьют в набат. И все уверяют друг друга, что колокол звонит уже не только по ним, по тебе, по твоим детям, по твоим внукам; он звонит по цивилизации.
За цивилизацию обидно.
Тогда позволим себе вступиться за нее и утешить ее.
***
Книга и сегодня не перестала быть подарком. Просто она теперь не лучший подарок. В сравнении, хотя бы с ноутбуком. Но все-таки…
Возможно, в недалеком будущем она снова вернет свой былой статус. Возможно, она и вовсе окажется раритетом и тогда будет подарком бесценным.
Пока же над ней подтрунивают. На днях родные мне подарили книжку в твердой обложке, на которой в прямоугольной рамочке написано: «А. Грибоедов. Горе от ума». По середке – графический рисунок сцены из спектакля. Внизу отпечатано: «Учпедгиз 1954». Книжка толстая. Думаю: наверное, богато иллюстрированная, обстоятельно прокомментированная. Открываю: первая страница – пустая, вторая – пустая, и все остальные (штук 200) – пустые. Бумага – серая, оберточная, в какую в советское время заворачивали селедку. Захлопываю «Грибоедова», на задней обложке – штампик: «БЮРО. NАХОДОК. Мастерская подарков». И ниже – интернетовский адрес.
Эта книга – прикол. От большого ума можно в ней вслед за автором бессмертной комедии записывать собственные мысли, собственного сочинения афоризмы, эпиграммы, эпитафии, анекдоты, дневниковые записи и т.д.
Нередко слышишь: зачем тебе a book, если у тебя есть ноутбук? Зачем тебе дома библиотека, когда в общедоступной Сети в твоем распоряжении – электронная база? И что там, под твердой или мягкой обложкой, ты можешь найти, чего нет в электронной копии? Пыль не в счет. И почему так важно читать, скажем, «Войну и мир», листая страницы, а, не манипулируя мышкой, водя курсором по монитору компьютера?
Вроде бы рациональных ответов на эти сугубо материалистические вопросы нет. Иррациональных – сколько угодно.
Вот этот, например: переплетенные листы испещренной типографскими значками бумаги и нашедшие кров под обложкой – что-то живое, это кожа художественного произведения. Если угодно: это самое веское вещественное доказательство сущности того, что сочинено. Это то, чем можно обладать, что можно присвоить, оставить на долгую память. Это твоя собственность и нечто тебе родственное.
А возникающий неизвестно откуда текст на мониторе компьютера, и затем проваливающийся в виртуальную бездну – кажется чем-то нематериальным, лишенным индивидуальной наружности. Душа на месте, но что она такое без плоти.
Электронная книга, электронная библиотека – это как та «мировая душа», что пригрезилась Константину Треплеву.
Ужасен индивид без души. Но как же должна быть несчастна душа вне человека.
Впрочем, это все только эмоции. Должны же быть и какие-то закономерности, диктуемые если не свыше, то собственным ходом цивилизации.
Помнится, было время, когда живописи предрекали скорую кончину в виду ее неконкурентоспособности рядом с фотографией. Последней обещали смерть от движущейся фотографии, то бишь от синема. Затем, казалось, что кинематограф не выдержит конкуренции с телевидением, кое сегодня теснит Интернет. Но ничего все эти виды общения пока живы, здоровы. Хотя, конечно, нередко ссорятся, соперничают, но со света друг друга окончательно не сживают. Да и не могут этого сделать.
Шутки шутками, но книга, несмотря на все печальные пророчества культурологов, пока не перестала быть источником знаний. Другое дело, что она уже не самый обиходный и удобный их источник. Есть источники пообиходнее – поисковые системы Яндекс, Гугл, Рамблер…
В любом из них я могу легко найти диалог Сократа с Федром в изложении Платона. Там как раз ставится под сомнение не только книга, но и даже письменность. Сократ рассказывает египетскую байку о том, как некое божество по имени Тевт принес в дар царю письмена со словами: «Эта наука, царь, сделает египтян более мудрыми и памятливыми, так как найдено средство для памяти и мудрости". Царь же сказал: "Искуснейший Тевт, один способен порождать предметы искусства, а другой – судить, какая в них доля вреда или выгоды для тех, кто будет ими пользоваться. Вот и сейчас ты, отец письмен, из любви к ним придал им прямо противоположное значение. В души научившихся им они вселят забывчивость, так как будет лишена упражнения память: припоминать станут извне, доверяясь письму, по посторонним знакам, а не изнутри, сами собою. Стало быть, ты нашел средство не для памяти, а для припоминания. Ты даешь ученикам мнимую, а не истинную мудрость. Они у тебя будут многое знать понаслышке, без обучения, и будут казаться многознающими, оставаясь в большинстве не веждами, людьми трудными для общения; они станут мнимомудрыми вместо мудрых".
Сократ от себя прибавил: «В этом, Федр, дурная особенность письменности, поистине сходной с живописью: ее порождения стоят, как живые, а спроси их - они величаво и гордо молчат. То же самое и с сочинениями: думаешь, будто они говорят как разумные существа, но если кто спросит о чем-нибудь из того, что они говорят, желая это усвоить, они всегда отвечают одно и то же. Всякое сочинение, однажды записанное, находится в обращении везде – и у людей понимающих, и равным образом у тех, кому вовсе не подобает его читать».
Письменность, следовательно, стала инструментом демократизации культуры и сыграла определенную роль в ее понижении. Про книгу и говорить нечего. Особенно после изобретения Гуттенберга. Она вовлекла в мнимомудрие толпы народов.
С помощью опять же любой поисковой системы открываем роман Виктора Гюго «Собор Парижской Богоматери», где один из персонажей рассуждает о губительной роли в истории человечества уже гуттенберговского изобретения. Автор в порядке философского отступления пишет главу, которая называется «Вот это убьет то».
«Некоторое время архидьякон молча созерцал огромное здание, затем со вздохом простер правую руку к лежавшей на столе раскрытой печатной книге, а левую - к Собору Богоматери и, переведя печальный взгляд с книги на собор, произнес:
- Увы! Вот это убьет то.
Автор комментирует печаль священника. То был мистический страх религиозной истины перед печатным станком. То был ужас Церкви перед утратой монополии на слово божье. Но было и предчувствие Мыслителя, что столь прочная и долговечная каменная книга, как великая архитектура уступит место еще более прочной и долговечной книге – бумажной.
До поры до времени зодчество, по мысли Гюго, было главной и всеобъемлющей летописью истории человечества. Но в конце концов эту роль взяла на себя книга.
Она, между прочим, взяла на себя вместе с письменностью и другую миссию. Она не смогла ограничиться функцией запоминания мыслей, их консервацией. Писари постепенно становились писателями и сочинителями. Письменность обострила аналитические способности мыслителя. Работа со словом позволяла высекать мысль. Потому книга и возвысилась над архитектурой, а роман Гюго о соборе – над самим собором. А мюзиклу по роману Гюго суждено стать более широко известным, чем сам роман. Это уже «дурная особенность» масскульта.
***
Теперь очередь – подвинуться самой книге?..
К сожалению, или к счастью, такова логика хода цивилизации, вовлекающей в круговорот культуры все новые и новые массы «варваров», что, понятно, всякий раз понижает ее уровень, но чем-то ее и обогащает.
С появлением каждой новой технологии коммуникации, возникает ощущение утраты почвы. Оно случилось при изобретении печатного станка и при возникновении синема. (Толстой между прочим видел в синематографе угрозу роману). Оно посетило нас и в пору распространения ТВ и Интернета.
Но лично я спокоен за человеческую цивилизацию. Книге и книжникам ничто не угрожает, пока не наступило царство абстрактной «мировой души», в котором будут обитать одни человеческие голограммы.
Мнение автора может не совпадать с позицией редакции
