Нет больше Олега Янковского, артиста, к которому не одно поколение успело прикипеть душой, сердцем. Для моего поколения он – наша бесшабашная молодость («Гонщики») и наша беспросветная надежда («Полеты во сне и наяву»), и наш ироничный оптимизм («Обыкновенное чудо»).
А дальше: наши романтические ожидания («Тот самый Мюнхгаузен»), наши рефлексия и отчаяние («Зеркало», «Ностальгия» и «Храни меня, мой талисман»), наш философский стоицизм (Дом, который построил Свифт»), наш бездонный цинизм (адвокат Комаровский в «Докторе Живаго»)…
Наконец, наша усовестившаяся мудрость (митрополит Филипп в «Царе»).
Он из тех актеров, кто для режиссера были больше, чем исполнителями тех или иных ролей; они становились их альтер эго.
Три режиссера сделали Янковского своим исповедником: Роман Балаян, Андрей Тарковский и Марк Захаров. Он стал не только лицом их художественных миров, но и их душой.
Исполненные им роли сотканы из очень неверной, почти нематериальной ткани – из взглядов, пауз, каких-то неопределенных жестов... Все игралось «на тоненького». Даже в тех фильмах, где он был совсем молодым и вроде бы неопытным – «Щит и меч», «Служили два товарища».
Помню, как он поразил просвещенную публику именно в последней картине. Оказаться один на один с Роланом Быковым, артистом вулканического таланта, и не потеряться… Все сколько-нибудь знакомые с Роланом Антоновичем, этим Бармалеем отечественного кинематографа, с его способностью тянуть на себя одеяло, с его феноменальной жаждой забирать на съемочной площадке все внимание, легко представят каково в той роли пришлось Янковскому. Да и вообще рядом с характерным персонажем лирическому герою бывает особенно трудно заинтриговать зрителя. Но интеллигентный боец Некрасов по ходу повествования все больше и больше привлекал к себе интерес именно своей глубиной, своим сосредоточенным отношением к тому, что происходило.
Бог знает, как ему удавалось играть одинаково убедительно совершенно противоположные по характеру, по составу эмоций, по мироощущению роли. Что-то моцартовское было в его актерском даровании.
Оглядываясь, обращаешь внимание на его дуэты с Абдуловым, переходящие в дуэли.
Вот в «Обыкновенном чуде» первый играет сказочного волшебника, романтика с открытой и щедрой душой, а второй – мрачный, угрюмый романтик, страждущий любви и страшащийся ее.
Вот «Мюнхгаузен». Герой Абдулова прагматичен, с мерцающими вдали контурами последней его роли на сцене Кочкарева. Что-то дьявольское в этом персонаже уже тогда мерещилось. В то время, как барон Иероним Олега Янковского был лучезарен, хотя в какой-то момент и надломился и едва не впал в гордыню (или в грех?..) надмирности. Но какому великому человеку не приходилось надламываться и уходить в монастырь…
Вот «Храни меня, мой талисман», где они уже дуэлянты: шестидесятник Янковского, ушедший в Пушкина, как в монастырь, и идущий за ним по пятам абдуловский преемник Дантеса – амбицозная посредственность.
А вот «Дом, который построил Свифт», где посредственный обыватель под присмотром матерого несгибаемого романтика становится Гуливером, поднимающим паруса, чтобы объять необъятное – весь мир.
Наконец, их последняя совместная работа «Дракон» (если, правда не считать «Бременских музыкантов»), где роли актеров переменились, где Абдулов – Ланцелот, а Янковский – Дракон.
Роли-то переменились, а мы видим, что в драконе где-то там во глубине его биографии задавленным, поверженным доживает свои дни рыцарь печального романтического образа. Хотя бы и Ланцелот.
И мы знаем, мы чувствуем, что едва ли не в каждом отважном ланцелоте притаился свой собственный дра-дра. Об этом – фильм Марка Захарова, который когда вышел, казалось, утратил актуальность великой пьесы Евгения Шварца. Вышел он на экраны в 1988-м году. Тогда все думали, что с драконами покончено. Только сегодня, пожалуй, можно по достоинству оценить вещий смысл и пьесы, и фильма, и солидарного высказывания артистов Янковского и Абдулова.
Повторюсь «Дракон» - их последняя совместная работа в кадре. Теперь она будет смотреться, как их общее завещание, как их итоговое коммюнике о результатах художественно-исследовательской деятельности.
Они были счастливы и в дружбе, и в творчестве и умерли почти одновременно по замыслу ли свыше, или просто по иронии судьбы-индейки.
***
Все знали, что он умирает. И все надеялись до последнего его дыхания на обыкновенное чудо. Видимо, нужно было какое-то иное чудо. Необыкновенное, что ли…
Теперь ощущение такое, что он не ушел. Что его у семьи, у друзей, у всех нас, у живой жизни силой отняли. Безжалостно. И главное – бессмысленно.
Такое было настроение и год назад, когда не стало Александра Абдулова. А до этого – когда хоронили Евгения Леонова, Григория Горина, Андрея Миронова, Юрия Никулина, Ролана Быкова…
Но это – не нечаянные потери. Это – жертвенные утраты. Будто Смерть сводит счеты с Жизнью. Ведь все они, комедианты и шуты, сами по себе и по своим талантам были дерзким вызовом Небытию…
Быть может, то, что сделал Олег Янковский в кино, оказалось наиболее резким выпадом против всего Неживого.
Любить жизнь – это одно. И кто ж ее, по чести, не любит… Олицетворять жизнь в всех подробностях, как это выпало на долю Янковского, – нечто другое. Олицетворять жизнь – покушаться на территорию непостижимой Вечности, на отвоевание у нее тропинки в бессмертие.
Он позволял себе насмешничать над Вечностью. Как, например, в последних кадрах «Мюнхгаузена», когда поднимался в небо по веревочной лестнице и напутствовал оставшихся на земле: «Улыбайтесь, господа, улыбайтесь!».
Или, как в «Свифте», где его герой поставил сцену своих похорон.
- Вы, мистер Некто проводите меня печальным взглядом, но с легким оттенком зависти: мол, везет же людям… умирают! А мне еще жить и жить…
- Но я вам действительно завидую, декан. Вы умрете, все газеты напишут: «Умер Свифт!» А случись это со мной, что писать? «Такого-то числа умер Некто»… Все равно что «никто»…
Декану реплика из толпы понравилась, и он продолжил разводить мизансцену: «Подойдет доктор, констатирует смерть, составит протокол.После этого я исчезну. Совсем!».
- И даже не выйдете на аплодисменты?
- На этот раз – нет…
***
Умер Олег Янковский! Все газеты, все радиостанции, все телекомпании сообщили об этом.
И он на этот раз не выйдет на аплодисменты. Его под аплодисменты понесут на руках друзья и коллеги в последний путь.
…Он умер! А нам жить и жить…
***
В сценарии Григория Горина есть несколько стихотворных строк, не вошедших в фильм:
«…И понял я, что предо мной актер,
Достигший в лицедействе совершенства,
Который, если требует искусство,
И сердце и дыханье остановит,
А жив он или нет, не нам судить».
Сейчас эти строчки читаются как эпитафия.
