Завтра будет избран шестнадцатый Патриарх Московский всея Руси. Мы узнаем не просто имя нового святейшего; мы узнаем вектор движения страны и церкви. После возрождения патриаршества в 1918 году всякий раз выходило, что Святейший точно соответствует эпохе, рифмуется ей. Святитель Тихон совпадал со временем героического сопротивления, переходящего в тактическое равновесие. Сергий Страгородский – с периодом увиливания от государства внутри скользких, удушающих объятий сталинизма… И так – до патриарха Пимена, чья непроявленность в истории, закрытость и молчание с непонятной силой выражали общее бездействие застоя. И до покойного Алексия (Ридигера), который был образцовым первоиерархом переходной эпохи.
Вглядевшись в того, кто будет избран завтра, мы отчасти уясним, куда же будет двигаться страна. Не только Церковь.
Но кто бы ни стал Патриархом, мне кажется, ему придется поучаствовать в важнейшем социальном действии (о делах внутрицерковных пусть скажут другие). Том действии, которого все ждали от политиков, а они уклонились. Я не про выборы и демократию, не про реформы и компромиссы; я про нечто гораздо более важное. От чего все остальное производно. Я про неверие страны в себя.
Куда ни приедешь, с кем ни поговоришь, всюду наблюдаешь примерно одно и то же. Есть люди сильные, вполне способные к историческому творчеству, недовольные сиюминутным состоянием Отечества, устремленные в будущее. Этих людей где-то больше, где-то меньше, но они – повсеместно. Думают, пишут, зарабатывают деньги, растят детей. Казалось бы, при таких людях, образующих потенциальное ядро элиты, Россия давным-давно должна стать спокойно-свободной державой, самодостаточной, начисто лишенной истерического чувства уязвленности, на равных вписанной в мировое пространство; нам есть на кого опереться. Но! эти же самые люди, на которых можно делать ставку, эхом повторяют: да разве когда-нибудь что переменится? да народ настроен на Буданова! да у людей нет ни малейшего желания быть свободными и ответственными! да так было всегда! да никогда ничего не будет по-другому.
И разбредаются в разные стороны.
Но если мы заранее согласны с тем, что ничего не будет, значит, ничего и не будет. Конечно, практический опыт и здравый расчет подталкивают к невеселым выводам и скептическим прогнозам. Но кто же в истории опирается на данности? Кто же действует с оглядкой на социологию? С оглядкой вообще не действуют, а только прячутся по избам. А если действуют, то с твердой верой, что вопреки всему у нас – получится. По крайней мере, может получиться; надо пробовать. Вообще, весь опыт человечества нам говорит: удавалось в мире только невозможное. Не могли дикие племена стать народом Израиля. Не могло христианство восторжествовать в языческом мире.
Снизим планку, посмотрим на политику. Не могли шведы справиться с тотальным пьянством и разложением страны в конце 19 – начале 20 века. Треть населения, практически все трезвенники, эмигрировали. Оставшиеся деградировали. Церковь нищенствовала и не имела авторитета. Но ведь взяли – и поверили в себя. Поверив, нашли возможным объединиться в добровольные общества трезвости вокруг приходов, договориться, что государство выдаст церкви гранты на работу с бедными и пьяными. А значит, безо всякого найма и огосударствления даст ей источник независимого существования. И – вытащили себя за волосы из болота, как советовал великий барон Мюнхгаузен.
Не было шансов у испанцев стать современными испанцами. Не было у итальянцев середины 70-х возможности избавиться от власти мафии и хаоса красных бригад. Не было у немцев ни малейшей перспективы превратиться в самую упорядоченную демократию Европы… И так далее.
Но как только произносишь это, натыкаешься на однотипное уныние. Да ить оно как? у немцев были американцы. У испанцев король. У итальянцев… у них тоже что-нибудь наверняка было. А у нас ничегошеньки нет. Ни американского приказа. Ни испанского короля. Ни итальянского драйва.
Насчет приказов: хорошо, что их нет. Насчет короля: сказал бы кто-нибудь лет пятьдесят назад, что испанская монархия необходимое условие для перехода к полноценной демократии; засмеяли бы. Значит, дело не только в короле, с которым, разумеется, Испании очень повезло. Но и в том, что король принял на себя роль гаранта перемен немонархического свойства. То есть – совершил нечто, что считалось невозможным. А только невозможное в истории осуществляется. Когда же мы в очередной раз начинаем вздыхать: вот у нас, бедных, нет ничего, а у них, богатых, есть все, и король, и приказ, и энергия, то вспоминается гениальная формула одного маленького позднесоветского мальчика, который, пообщавшись с американскими сверстниками, философически заметил: нет иностранца, у которого ничего нет.
Так вот, смиреннейшая просьба к новому Святейшему. Понятно, что Ваше главное дело – вера в Бога. Но и вера в человека – тоже Ваше дело. Вера в то, что страна наша может изменяться к лучшему. Вера в то, что силы появляются в процессе работы над собой. Вера в то, что еще не поздно очнуться и начать восстановление себя, своей самобытной свободы и своей разветвленной культуры. Что любые комплексы побеждаются надеждой и трудом. Включая комплекс изгоя, ощущающего себя загнанным в угол и желающего всем доказать, что он уже большой.
Поговорите с людьми, не только религиозными, о том, что без этой веры нам никуда. Вдохните в них воздух творчества. Подайте пример неиссякающего упования. И люди ответят. Они отзовутся. Просто никто с ними про трезвое счастье исторической работы давно уже не говорил.
А после этого мы сможем обратиться к Президенту и Премьеру с просьбой провести еще одну реформу русского языка. Издать совместный указ о запрете к общему употреблению двух неприличных слов. НИКОГДА и НАВСЕГДА. Чтобы навсегда лишить себя возможности ссылаться на силу исторической привычки и толковать про то, что в России ничего не будет никогда.
Мнение автора может не совпадать с позицией редакции
