Вот это и случилось. В Мумбаи – террор. Конечно, в связи со вчерашними событиями встают насущные вопросы: кто скрывается за террористами, правда ли, что тут замешана Аль-Каида, сдетонирует ли пакинстано-индийский конфликт… Но мы о другом. С политической точки зрения о второстепенном. С символической – об очень важном.
Захвачены были не просто важные стратегические объекты, но прежде всего роскошные гостиницы сети «Оберои». Террористы ворвались в здания, которые казались отрешенными от роскошно-хаотической и неухоженной реальности. Быстро нейтрализовали многочисленную охрану, получили сведения о номерах, где проживают иностранцы. И устроили фронтальную проверку документов. Чтобы выявить англичан с американцами. Как наши славные милиционеры выявляют лиц приезжей национальности. Но в отличие от российских стражей порядка, индийские исламисты торговаться не желали, денег не просили. Они произвели селекцию по признаку гражданства, согнали часть туристов на крышу – прихватив с собой не только англосаксов: судя по всему, среди заложников есть россиянин – почему и зачем, непонятно.
Требования привычные, террористические. Выпустить товарищей из тюрем. Выполнить набор каких-то политических условий. Все как всегда. Уже приелось, отклика не вызывает. Непривычно только то, что жертвами террора в Индии последних лет становились свои же, причем небогатые, индусы; взрывы гремели на рынках, куда нормальный европеец вряд ли сунется, хотя бы из гигиенических соображений. И на эти взрывы мировое сообщество реагировало вяло; информационная ценность человеческой жизни разнится в десятки, сотни раз: если гибнут или попадают в переплет выходцы из «золотого миллиарда», это важно, это новость первого уровня; если местные, аборигены – это всего лишь новостной фон, острая приправа к основному блюду.
Так получилось, что этой осенью я был в «Обероях» – правда, не в Мумбаи, а в Дели и Шимле. Как раз в те дни, когда делийские рынки содрогались от ударных волн. Гибли жители убогих кварталов; в районе вилл, в дипломатическом квартале царил безопасный покой. Наблюдаемое в Индии казалось образом сегодняшнего мира: среди необустроенного, нищего пространства стоят настоящие крепости. Эти крепости никто не атакует; Индия страна самодостаточная, погруженная в себя: ты родился, чтобы жить в пыли и грязи? Ну и ладно. А ты – для ярко освещенного дворца? И хорошо. Вот место «Обероев». Вот место собачьей конуры, в которой живет иссиня-черный человек в лохмотьях. Рядом по дороге едут «Бентли» и трехколесный рикша; никто никому не должен уступать, никто никого не презирает, никто никому не завидует. Как не завидуют обитатели лачуг постояльцам «Оберо-ев».
Гость прекрасного отеля, в котором даже (даже!) можно полоскать рот водой из-под крана, попадает во внутренний двор за высоким забором, и необустроенная жизнь остается позади. Здесь высокие деревья, бурные цветы, английские газоны. Он делает следующий шаг, пересекает границу внутреннего входа – и влажная, липкая жара сменяется безупречной прохладой. Не верится, что где-то рядом густой и напряженный шум, после которого московские трассы покажутся примером деревенского покоя. Здесь вышколенная обслуга, атмосфера призвана напоминать о колониальном торжестве аристократии. В Дели окна «Обероев» выходят на чистенький гольф-клуб и городской парк, заросший, как джунгли. В Шимле отель этой сети расположен в сердцевине заповедника, на горе; на излете сезона дождей из долины может внезапно подняться туман, непроницаемый, как лица охраны; несколько секунд, и ты вообще перестаешь понимать: что вокруг? Не Волшебная ли это Гора? Есть ли какой-то другой, настоящий мир за пределами беспечной сказки? Что вы говорите? войны? Да не может быть. Полыхнуло на рынке? Это кто-то придумал. Есть только неподвижный бассейн и запах пряностей. Ничего другого просто нету.
И вот выясняется: есть. Даже в Индии, где, повторяю, социальная анархия, основанная на равнодушии к чужому, ослабляет чувство разрыва, смягчает ощущение непроходимой пропасти, которая раз и навсегда разделила преуспеяние и неудачу, успех и безнадежность. И можно сколько угодно утешать себя анализом произошедшего, говорить (справедливо) о том, что в Мумбаи, как ранней осенью в Дели, действовали исламисты, что бесчинствовали они не по социальным, а по религиозно-политическим соображениям, что это не классовый террор, но террор идеологический.
Все равно. Возникает новый образ: образ мира, разорванного на две неравные части; мира, который пробовал спокойно отделить успешное меньшинство от неуспешного большинства, и потерпел сокрушительное поражение. Как ни отгораживались, ни обосабливались, встреча все равно состоялась. Правда, не в том формате, на который рассчитывали.
Какое все это имеет отношение к нам? Да вроде бы никакого. Наши бедные все же не такие бедные, как в Индии. Наши неуспешнее все же поуспешней тамошних. Наша рублевская роскошь оторвана, конечно, от корневого устройства обыденной жизни, но даже тут контраст не такой вопиющий; это не контраст «Обероев» с трущобами. Отношения сильного (экономически) меньшинства и слабого (социально) большинства пока еще сбалансированы.
Но если продолжать политику доброжелательной сегрегации, обособляя первых от вторых, а вторых от первых; если откупаться от активных – правом на доступ к деньгам без права реального участия в политики, а пассивным рассказывать сказки о всемирном заговоре и усыплять их телевизионной сказкой, трещина будет нарастать.
И Мумбаи не Мумбаи, Оберои не Оберои, а что-то нехорошее случится. Не оранжевая революция. Не революция роз. А какой-нибудь выплеск скопившего раздражения, бессмысленный и беспощадный, как всякая расплата за раскол.
Мнение автора может не совпадать с позицией редакции
