Попадая в крупный европейский город – скажем, в Рим, Флоренцию или Милан, сходу замечаешь: вот. Вот регистрационные девушки в аэропорту, побросав неинтересную работу, шумно спорят; сквозь их душевный щебет прорывается колдовское слово Обама. Вот молодой интеллектуал в грохочущем трамвае пропустил свою остановку, потому что читал (уже потрепанную, переданную по цепочке) биографию Обамы. Вот лысоватый старичок, усевшись за уличный столик в кафе, с головой уходит в изучение газеты, на первой полосе которой – он, Обама.
С Америкой все вроде бы понятно; ей под Обамой жить как минимум четыре года, а то и восемь. Как не дискутировать? И как не размышлять. А что – Европе? Ну да, понятно, произойдет более чем значимая смена курса крупнейшей державы. Ну, появляется некая надежда на смягчение мирового политического климата. Ну, Буш, в конце концов смертельно надоел, и радостно думать, что скоро он сойдет с экранов телевизора. Все это очень важно, кто возражает. Но только маловато, чтобы страны и народы Старого Света в массовом порядке ринулись в объятия Обамы. Начали изучать его жизнь и судьбу. Стали думать о нем во время обеденного перерыва. Не пикейные жилеты, которых хлебом не корми, дай поговорить о выборном процессе и оттенках политических программ, а тусовочные девушки и наркотические юноши, пожилые синьоры инженерного типа и даже молодые синьориты – специфического вида, томящиеся на углу, в черных колготах и длинных сапогах с широким голенищем немного повыше колена.
Обама может быть прекрасен, может быть никчемен, может быть обычен, он может развернуть мир, может его обрушить, может ничего не изменить; мы пока Обаму в деле не видели. Если бы всеобщее обамофильство возникло в промежутке между первым президентским сроком и вторым, когда народы мира оценили действия молодого афроамериканца, это было бы понятно. Молодец, герой, вперед и с песней; мы ощутили следствия твоей политики, продолжай в том же духе, Обама, мы с тобой! Да, послевыборная речь его была прекрасна, фантастически прекрасна, но по существу никто о нем не знает ничего. И трамвайная проработка биографии или дискуссия за билетной стойкой тут ничего не изменит. Эпизоды прошлой обамовской жизни совсем не то же самое, что стратегия его будущих решений. Надо бы притормозить, задать вопрос: «Кто вы, мистер Обама?», а тем временем восторг уже распространился, упреждающая любовь волной разбегается по всей Европе. И это значит, что дело не в самом Обаме. И, может статься, не только в маленьком Буше, который довел мировое сообщество до точки кипения. А в чем-то другом. Глубинном, надличном.
Обама стал точкой притяжения давно вызревавшего чувства: так жить, как мы живем, нельзя. На его привлекательный образ напылилось массовое переживание. Мы устали сами от себя, от своих привычек, своей экономики, своего опыта решения накопленных проблем. Мы хотим перемен; не каких-то конкретных перемен в определенных областях социальной, политической, культурной жизни, а перемен как таковых. Тех перемен, о которых когда-то пел в котельной Виктор Цой. Того поворота, о котором ревела толпа на пригородных концертах начинающей «Машины времени»: «Новый поворот, что он нам несет, пропасть или взлет, аа». Вопрос о том, готовы ли мы платить за эти перемены, отказываться от своих удобных, давно прописанных ролей – ради внешних сдвигов и нового миропорядка, – лучше не задавать. Ответа на него никто и никогда не знает. Пока не начали, конечно, не готовы. А когда начнется, там увидим.
Всеобщее обамофильство стало мощным симптомом, далеко не выборного свойства. Мировоззренческим. Цивилизационным. Дело тут не только в кризисе, масштабы которого европейский обыватель только-только начинает сознавать. Отчаянная обамомания начала зарождаться еще в относительно диетические времена, когда в экономике лишь начинало погрохатывать. Она порождена не сиюминутной электоральной конъюнктурой, а давно копившейся усталостью от непонятной, непригодной жизни – в целом. Реальность все дальше расходится со стереотипами, а как в ней жить без этих стереотипов – непонятно.
Разумеется, любая историческая параллель хромает; параллель между распространяющимся умонастроением Европы и состоянием советских граждан перед началом перестройки – хромает на обе ноги. Здесь и сейчас никто не хочет рушить все до основания, никто не доведен до горячечного состояния, когда лучше прыгнуть в неизвестное, чем жить по-прежнему. Здесь и сейчас есть великая сила инерции, по-прежнему действуют институты, которые, подобно автопилоту, способны перевести движение стран и народов в автоматический режим, пока вожди не успокоятся, а массы не остынут. В позднем СССР ничего подобного не было. И все-таки. Все-таки. Нравится нам это или нет, но в Европе вызрел всеобщий запрос на полномасштабное обновление. Не на перекрас фасадов, а на переделку несущей конструкции. И неизведанный Обама – всего лишь имя, символ, олицетворение этого запроса.
Чем ответят европейские элиты на запрос по имени Обама? Попыткой сдвинуть ситуацию с мертвой точки, чреватой риском полного обвала, и в то же время – дающей шанс на переход хода? Или вновь попробуют затянуть историческое время, распылить сгущенную энергию избирателей, медленно выхолостить ее, потому что изменяться в глобальном смысле – некуда? И система допускает только донастройку, а не перестройку и не обустройство? Как бы то ни было, не считаться с этим вызовом они не смогут. Отделаться привычным стоянием на месте и вращением вокруг неизменного остова безыдеальной бюрократической прагматики – не удастся.
Мы не знаем, хорошо или плохо, что вызрел такой запрос. К добру он или же ко злу. Возможно, он вообще не подлежит оценочной характеристике, и достаточно лишь констатировать: он есть, и ничего тут не попишешь. Во всяком случае, мы присутствуем в начале важнейшего исторического про-цесса, ощущаем первые толчки тектонического сдвига. Который если и затухнет, то лишь для того, чтобы спустя какое-то время возвратиться с новой силой. Главное – не обамануться. Не допустить, чтобы энергическое обамофильство переродилось в обескровливающую обамофилию.
Мнение автора может не совпадать с позицией редакции
