Блог Александра Архангельского
9 сентября мы отметили 180-летие главного литературного долгожителя России Льва Николаевича Толстого. Родившийся в николаевский период, успевший поучаствовать в Крымской войне еще до воцарения государя императора Александра Николаевича, он развернулся во всю свою писательскую мощь при Александре Александровиче, тогда же начал ссориться с российским государством и русской церковью, а умер за десять лет до краха империи. Его жизнь, соединившая эпохи и правления, дает прекрасный повод оглянуться, понять, как и почему меняющиеся правители меняли направление своей политики, не меняя хода русской жизни.
Первый из царей толстовской эры, Николай, был намерен упорядочить государственную жизнь вверенного ему государства, вернуть ему простые основания, размытые в туманную эпоху Александра Первого. Правда, само его воцарение приняло извращенные формы, наметило первый сбой в ходе будущих событий. Потому что 14 декабря 1825 года взорвалась первая из мин, заложенных под русскую историю Александром Благословенным. Патриотическое поколение, вдохновленное Отечественной войной и европейским ее продолжением, было сдвинуто на обочину; обманутые надежды переродились в подпольное сознание; под имперским покровом полыхнул огонь. А запутанная ситуация с престолонаследием лишь усугубила печальное положение дел. Пришлось подавлять, ссылать, ужесточать внутреннюю политику сверх необходимой меры. После этого рванула вторая мина, начались бунты в военных поселениях: обессмысленный замысел, как всякая пустота, заполнился взрывоопасной смесью. Пришлось усмирять крестьян – и делать еще один шаг навстречу будущему «мрачному семилетию». Затем сработал польский детонатор; Польша, полувосстановленная в составе Российской империи, заявила о своих правах – и жестокое, кровавое подавление варшавского восстания оказалось неизбежной солдафонской платой за прекраснодушные мечтания коронованного гуманиста. После чего еще один винт во внутренней конструкции был завинчен до предела, со срывом резьбы, не считаясь с законами сопротивления исторического материала…
Николай во многом стал жертвой либеральной половинчатости; его сыну Александру Второму ничего не оставалось, как начать реформы – потому что он был жертвой консервативного провала. После поражения в Крымской войне, на фоне внутреннего раздрая и полной утраты доверия дворян к властям, властей к крестьянам, крестьян ко всем, будущий Освободитель обречен был спешно, не обращая внимания на законным поступательного развития и несогласованность системных реформ в разных сферах государства, менять конструкцию целиком. Времени в запасе не было; только бы успеть, пока не рухнуло, пока не началось… Крестьянская реформа должна и могла произойти после Отечественной войны, неспешно, шаг за шагом; теперь, в условиях цейтнота, ее пришлось осуществлять слету, идя на бесконечные взаимоисключающие компромиссы, лишь бы быстро, ибо поздно. Общинное владение землей (обо что потом расшибет себе голову Столыпин), обезземеленный пролетариат, бессильное дворянство… Военная реформа многое уточнила в армейском устройстве, но не решила главные проблемы массового комплектования в эпоху Большой Войны, которые аукнутся во время Первой мировой… И так далее. И это не вина Александра; это его беда, это цена, которую царственный сын заплатил за монаршего отца, в свою очередь платившего за коронованного брата. Быстро, быстро; успеть бы.
Но – не успели.
И получили реакцию Александра Александровича на реакцию Александра Николаевича на реакцию Николая Павловича на реакцию Павловича – Александра. Что было дальше, мы, конечно, помним. Можно, в принципе, и не продолжать.
Беда тут не в логике реформ-контрреформ; в конце концов, любая политическая система предполагает поочередную смену консерватизма и прогрессизма, левого и правого, распределительного и созидательного. Беда даже не в излишней долгосрочности монархических правлений, за время которых даже второстепенные проблемы успевают стать неразрешимыми. Беда – в родственной, династийной ответственности преемника перед его предшественником. Беда – в невозможности выскочить из родной трясины и развернуть ход истории без революционного ее слома или по крайней мере без дворцового переворота. Екатерина Великая – коварная жена и узурпатор власти; поэтому у нее имеется своя политика, не продолжающая ошибок Петра Феодоровича и не признающая его кредиторов. А Николай Первый – честный преемник и хороший брат; Александр – и достойный преемник, и положительный сын, и настоящий племянник; и так далее, по цепочке. Чужой, пришедший изнутри другой политической силы (или свой, предавший), может сказать: да хватит, да стоп, да куда завели. Свой, вылупившийся в том же гнезде, помнящий родство, включенный в систему, добровольно опутанный ею, обречен все время получать старые счета, доставать чековую книжку, оплачивать долг, хвататься за голову и делать новые долги, которые потом оплатят новые преемники.
Демократическая борьба элит, разумная сменяемость конкурентов, разрыв с предшественниками – не всегда симпатичное дело. Суетливое, крикливое, проявляющее худшие свойства человеческой натуры, обслуживающее самость и гордыню. Но устои семьи и законы политики, законы частного человеческого существования и правила дорожного движения сквозь мировую историю – слишком различны. Верность, взаимозащита, поручительство, плата по счетам – доблесть в пределах родимого дома. А в плясках возле властной вертикали – какая может быть верность? Все равно что верность девушки с шестом.
Рано или поздно все это заводит в тупик. И в собственно политический, и в информационный. Вместо того, чтобы обсуждать с обществом насущные проблемы, приходится рассказывать ему народные легенды о витязях, спасающих съемочные группы от уссурийских тигров. Потому что – как же обсуждать насущное? Так можно ведь и договориться до того, что сегодняшний день – расплата за вчерашний. А по этой расплате завтра нарастут проценты. И придется снова брать кредит…
Вывод простой. Оставим лучше долгожительство – Толстому. Мучения при мысли об измене – Анне Карениной. А политики пусть вообще не клянутся в верности. Чтобы не приходилось выбирать потом: либо предательство, либо провал.
Мнение автора может не совпадать с позицией редакции
