Многие талантливые мастера советской культуры в свое время оказались у времени в плену, и иные из них гордились этим обстоятельством. Иные гордились только на словах. Иные тяготились, но не признавались в том. Кому-то удалось полюбить свои кандалы и искренне к ним привязаться. Так или иначе они все стали заложниками Эпохи. Даже те, кто чувствовали себя ее избранниками, баловнями и героями. Не стану ворошить времена сталинизма. Не буду перебирать трагические судьбы Горького, Маяковского, Мандельштама... Или «счастливца» Демьяна Бедного, лично дружившего с Кобой.
Были же и времена вполне благополучные для инженеров человеческих душ. О сюжетах сожительства людей искусства с временщиками и Историей, о сюжетах их взаимодействия, противодействия, конформизма, паразитизма, бунтарства и т.д. уже не мало книг написано. Здесь пойдет речь об одной из них.
***
Шесть лет назад, в конце июня ушел из жизни кинодраматург Анатолий Гребнев. А через пару лет вышла его книга "Записки последнего сценариста".
Жанр мемуаров всегда в моде. Большая часть книг в этом жанре стандартна и не дает оснований для серьезных обобщений. «Записки» - не из их числа.
Мемуары по природе своей лишены интриги: большая часть жизни в прошлом, главные удачи в прошлом, а тут еще и страна со своим социально-политическим укладом в прошлом. Это, как кино, которое уже снято, почти забыто, но которое можно в случае надобности пересмотреть. И все бы ничего, да вот еще незадача: и профессия, которую мемуарист представляет, - в прошлом.
С объяснения на сей счет и начинает свою книгу Анатолий Гребнев.
"Есть в мире профессии, которым отмерен срок "от" и "до" - пишет он.- Например, паровозный машинист".
Другой, следовательно, пример - кинематографический сценарист.
Сценаристу в особом значении этого понятия, оговаривает Гребнев, был отмерен срок от тридцатых годов, когда народился звуковой кинематограф, до нынешней поры, когда штучный профессионализм кинематографического писателя сменяется высокотехнологичным ремеслом подмастерья, находящегося на службе у режиссера и продюсера.
В теории сменяется. На практике все сложнее. Но не в этом дело. А в том оно, что на каком-то историческом этапе в кино отпала надобность в паровозной тяге с ее очень индивидуальным коэффициентом полезного действия, и явилась тяга электрическая с ее несравненно более массовым КПД.
Фильм - это котел, в котором намешано и варится множество замыслов, профессий, творческих амбиций. Кто мешает и варит, тот и демиург, тот и автор кинематографического произведения.
"Мешают" либо режиссер, либо продюсер.
Сценарист не мешает. Его "мешают".
В истории зарубежного кино, впрочем, были исключения. Гребнев вспомнил Чезаре Дзаваттини, "отца итальянского неореализма". Я бы добавил Жака Превера, сценариста фильмов Марселя Карне. В советском кино исключений много больше. Назову самые яркие: Евгений Габрилович, Александр Володин, Геннадий Шпаликов, Евгений Григорьев, автор воспоминаний Анатолий Гребнев. И т.д. Они создали кинематограф, который назывался "писательским", по выражению Габриловича.
Нынче "писательский кинематограф" - утопия, сознает Гребнев, для которой нет места в современном кинематографическом процессе. Может быть, потому, что рухнула социальная утопия, теплившаяся в рамках советского режима?
Прощание с профессией в книге Гребнева как бы метафора, своего рода иносказание. Может быть, и вполне нечаянное. Оно о расставании с тем устройством жизни и мышления, что было порождено социалистической идеократией, контролировавшей мысль и творчество в слаженном сотрудничестве с советской бюрократией.
Устройство по-своему специфическое и в известной мере уникальное. Потому и дороги свидетельские показания человека, который мог вблизи, а часто и изнутри наблюдать, как работала машина, отслеживающая творческий процесс, как крутились там функциональные педали, как художник, оказываясь ее колесиком или винтиком, либо смиряется со своей участью, отыскивая для этого массу внутренних оправданий, либо рефлексирует по поводу своей несвободы, либо бунтует.
В поле зрения автора несколько поколений кинематографистов. Это прежде всего те, которые родом из 30-х годов, киноклассики сталинской выучки Юткевич, Ромм, Райзман, Габрилович, Каплер... Они были почетными пленниками времени, точнее Системы. Их компромиссы с ней овеяны героико-романтическими мотивами. Тот же Райзман, автор фильмов "Коммунист" и "Твой современник", или Юткевич, создатель глубоко партийных картин о Ленине, чувствовали себя не просто воспитанниками советской власти, но тешились иллюзией, что являются ее воспитателями, моральными наставниками и просветителями. Такого рода романы с властью - самые разрушительные по своим последствиям для художника - отказывает либо сердце, либо голова.
Послевоенные поколения кинематографистов строили свои отношения с властью более прагматично. Во-первых, время от времени удавалось отдельно взятых функционеров образовать, цивилизовать и т.д. Все памятные случаи автор фиксирует. Во-вторых, жизнь была большой. Она не исчерпывалась проблемами партийного строительства, героической ролью в нем коммуниста и рабочего класса, преимуществами социализма, производственными коллизиями и т.д. Были еще история, замечательная литературная классика, приключенческий жанр, и, наконец, морально-бытовые темы. Другое дело, что и эти темы каким-нибудь боком обязательно задевали генеральную линию партии, и в этом случае приходилось авторам искать компромиссные варианты.
Как раз эти случаи более всего и выдают степень идеологизированности мастеров советской культуры. Недаром сквозная тема и красная нить воспоминаний Анатолия Гребнева - компромисс с его лабораторией, техникой, удачами, трагическими и комическими последствиями. Кульминацией интриги стало описание знаменитого Пятого съезда кинематографистов. Многие его участники вспоминают сегодня это событие как наваждение, как несчастие, предопределившее все последующие беды кинематографа. Но для Гребнева, как и для автора этих строк, те дни стали счастливейшими мгновениями сознательной жизни. То был не просто праздник непослушания, но праздник торжества над Компромиссом. То было публичное и коллективное расторжение брачного союза с советской властью большого отряда творческой интеллигенции.
Другое дело, что творческие интеллигенты, оставшись наедине с реальностью, с публикой обнаружили, что им особенно нечего сказать.
Сегодня иные из них говорят: "Тогда я снимал то, что хотел".
"А что хотел?"- спрашивает Гребнев.
Драма и травма тех мастеров состояли в том, что их художественные "хотения" были по преимуществу коротенькими, узенькими - школа конформизма разъедала талантливого человека изнутри.
Теперь выяснилось (и об этом книжка Гребнева), что несвобода сплачивала и вдохновляла людей свободных профессий, а свобода - это сплошные обязательства. Перед историей и самим собой. Но это уже требует такого уровня индивидуализма, какового в прошлой эпохе достигли немногие.
Золотая рыбка, послужившая на посылках у владычицы морской, предпочитает пучине аквариум.
Анатолий Гребнев - один из немногих, кто остался верным ценностям 5-го съезда и, кто не попросился обратно. В аквариум.
Мнение автора может не совпадать с позицией редакции
