Часть XV читайте здесь
Владимир Ленин сделал себя преемником сам, последовательно победив для этого оппозицию в собственной партии, Советы рабочих и солдатских депутатов, Временное правительство, Учредительное собрание, белых генералов, зеленых, интервентов, своих единственных союзников - левых эсеров, придушив с помощью Тухачевского русское крестьянство и, наконец, расстреляв свою собственную преторианскую гвардию в Кронштадте. Причем, все это делалось не ради России, Ленин был истинным интернационалистом, а ради утопической мировой революции. Так что это был великий тактик и никудышный стратег.
Сталин не забывал старых разногласий, Ленин сошелся бы и с ненавистным ему Каутским, если бы тот вдруг встал на ленинскую позицию. Примером тому Троцкий, с которым Ильич так упорно воевал в дореволюционный период. Загадочный Февраль 1917 года с его невнятным буржуазно-советским характером, да еще и короткой жизнью, просто снял старое противоречие - спор об этапах. Когда Ленин и Троцкий добрались до дома, им не о чем было спорить. Как блестяще заметил кто-то из аналитиков, «Февраль просто съел их противоречия». Вот они и взялись дружно делать мировую революцию. В важнейший исторический период «измы» ленинизма и троцкизма сошлись с точностью стыковочных механизмов космических аппаратов.
В этот момент Троцкий твердо поддерживает Ленина, отвергая вслед за ним любые аргументы колеблющихся. Отвечая критикам Троцкого, Ленин заявлял: «Троцкий давно сказал, что объединение (с соглашателями) невозможно. Троцкий это понял, и с тех пор не было лучше большевика».
Ленин после возвращения в Россию говоривший людям неправду о том, что «заря всемирной социалистической революции уже загорелась», искренне верил в то, что если пожар еще и не загорелся пока он ехал в своем пломбированном вагоне, то завтра, уж точно, полыхнет. Он действительно считал, что на Финляндском вокзале его встречает «передовой отряд всемирной пролетарской армии!» Примерно те же «глюки» преследовали и Троцкого.
Судьба России энтузиастов волновала не сильно. На законный вопрос: что же будет, если чуда не произойдет, борцы за справедливость гордо отвечали, что все погибнут, зато хоть немного двинут вперед великое дело, начатое Парижской коммуной. Помните знаменитые строки: «Гвозди бы делать из этих людей»?
Несмотря на все свои многочисленные и блистательные победы Ленин в силу своих стратегических просчетов проиграл на самом главном для него направлении. Поскольку надежда на «международный авось» не оправдалась, с конца 1917 года для Ленина, а с марта 1918 года и для остальных большевиков, приоритеты изменились. Мировая революция и борьба за счастье всего человечества не отменялись, но (вынужденно) откладывались (до первого удобного случая).
Впрочем, и новые задачи впечатляли. Большевики готовились одновременно и социальную справедливость в России установить, и воевать на два фронта, с внутренним и внешним классовым врагом. Новая ленинская концепция предлагала русским невиданный дотоле продукт: рай и ад в одной упаковке.
Видимо, недаром Марина Цветаева однажды написала: «Связь кровная у нас с тем светом: на Руси бывал - тот свет на этом зрел».
Эскиз будущего создавался в цейтноте, на ленинском колене, прямо на стройплощадке. Причем частями, которые не всегда удачно стыковались друг с другом. Отсюда огромное число переделок, лишней суеты и неоправданных жертв. Ошибки начались буквально сразу же, еще на этапе сноса старого строения. Сразу же после революции Ленин уже сетовал, что «больше нанационализировали, наконфисковали, набили и наломали, чем успели подсчитать», не говоря уже об эффективном управлении отобранным у буржуа имуществом.
Впрочем, «научного социалиста» цена эксперимента не смущала ничуть, наоборот, он неоднократно подчеркивал преимущество именно экспериментального метода. «Здесь конкретного плана нет и быть не может, его никто не может дать», подчеркивал вождь. Впервые после Парижской коммуны, говорил Ленин, коммунисты могут не на книжном материале, а практически, путем проб и ошибок творить социализм, давая пищу для размышления будущим западноевропейским революционерам.
«Мы делаем ошибки, но мы надеемся, что пролетариат Запада их исправит», - указывал великий интернационалист. И добавлял: «Я прекрасно знаю... что знамя (международной социалистической революции) в слабых руках, и его не удержат рабочие самой отсталой страны, пока не придут рабочие всех передовых стран им на помощь. Те социалистические преобразования, которые мы совершили, они во многом несовершенны, слабы и недостаточны: они будут указанием западноевропейским передовым рабочим, которые скажут себе: «русские начали не так то дело, которое нужно было начать».
То, что России при таком подходе отводилась роль подопытной лягушки, которую бьют током, чтобы другим жилось лучше и легче, вождя не смущало. Расстрел Парижской Коммуны дал богатейший материал для анализа Марксу, Энгельсу и самому Ленину. В случае чего, размышлял он, даже если русский эксперимент закончится крахом, на этом опыте будут учиться новые вожди мирового пролетариата. А это важнее всего. «Русский начал, - писал Ильич, - немец, англичанин, француз доделает, и социализм победит».
Все равно по ленинской формуле получалось, что «окончательная победа социализма в одной стране невозможна», следовательно, если не удастся победить, следует хотя бы полноценно использовать русский полигон, чтобы провести максимальное количество опытов.
Рассуждать о национальных интересах в партии ленинцев было просто неприлично, на любую подобную попытку вождь сразу же отвечал обвинением в великорусском шовинизме. Его ничуть не пугали ни территориальные, ни экономические потери России, лишь бы хоть на полметра приблизиться к революции на Западе. В 1918 году в период краткого существования советской власти в Финляндии Ленин тут же заключил договор с финскими товарищами, пойдя при этом на крайне невыгодные для русских условия.
Отвечая на критику в свой адрес по этому поводу, Ленин на VIII съезде РКП (б) довольно пренебрежительно прокомментировал: «Мы... пошли на известные территориальные уступки, из-за которых я слышал не мало возражений: «Там, дескать, хорошие рыбные промыслы, а вы их отдали». Это такие возражения, по поводу которых я говорил: поскрести иного коммуниста - и найдешь великорусского шовиниста».
Буквально все поставленные большевиками задачи отвечали, прежде всего, интересам укрепления первого социалистического бастиона и подготовке к будущему наступлению. Если русский солдат при жизни Ленина не двинулся на Европу с революционной миссией, то вовсе не потому, что эта авантюра противоречила интересам России. А лишь из-за того, что, с точки зрения вождя мирового пролетариата, наступать (в силу неподготовленности революционных сил на Западе и слабости самой Красной армии) было преждевременно, а, значит, и нецелесообразно. Известный кавалерийский наскок на Варшаву, выражаясь большевистским языком, это всего лишь попытка «прощупать штыком» мировую буржуазию, что-то вроде разведки боем.
Другое дело, если бы судьба пролетарской революции в Германии реально зависела от помощи большевиков. В этом случае Ленин, не колеблясь, готов был разменять всю Россию на Советы в Берлине: «Если мы верим в то, что германское движение может развиться немедленно, то мы должны пожертвовать собою, ибо германская революция по силе будет гораздо выше нашей». Да и экспериментировать в развитой Германии было бы значительно легче и интереснее хотя бы потому, что сам немецкий пролетарий, с точки зрения Ильича, был на порядок «качественнее» отсталого русского пролетария.
Как всякий проповедник, Ленин пытался научить паству смотреть на мир его глазами, а главное с помощью учеников поменять скверное настоящее на прекрасное будущее. Как большинство проповедников, Ленин потерпел фиаско. Как обычно бывает в подобных случаях, не очень ясно, то ли учитель подвел учеников, то ли нерадивые ученики подвели своего учителя.
Как бы то ни было вождю мирового пролетариата «повезло» дожить до краха своей наиглавнейшей утопии.
Ленинские тезисы, подготовленные к первым двум конгрессам Коминтерна, в полной мере подтверждают правоту старого, еще дореволюционного высказывания российского премьера Витте о марксизме: «Силен отрицанием, но ужасно слаб созиданием».
Нужно было быть бесконечно верующим в Ленина европейцем, чтобы, исходя из уже известных на тот момент итогов эксперимента в России, продолжать думать, будто «советская демократия» чище и гуманнее, чем западная «демократия вообще» (ленинский термин).
В конце концов, Ленин разуверился в том, что европейский пролетарий способен понять и применить на практике русский опыт.
В своем последнем выступлении на заседаниях Коминтерна вождь с нескрываемой горечью констатирует: «В 1921 году на III конгрессе мы приняли резолюцию об организационном построении коммунистических партий и о методах и содержании их работы... Резолюция составлена прекрасно... но мы не поняли, как следует подходить к иностранцам с нашим русским опытом. Все сказанное в резолюции осталось мертвой буквой... Учиться должны также и иностранные товарищи... Как это произойдет, этого я не знаю. Может быть, нам окажут большие услуги, например, фашисты в Италии, тем, что разъяснят итальянцам, что они еще недостаточно просвещены».
По поводу фашистов Ленин, вероятно, иронизировал, но лучше бы он этого не делал, учитывая всю дальнейшую мировую историю. Со словом нужно обращаться осторожно.
Как бы то ни было, малограмотный дореволюционный русский пролетарий перелопатил всего Маркса, Энгельса и Ленина. Все прочел, все понял. И все сделал так, как понял.
Образованный западноевропейский пролетарий, которого очень долго восхвалял Ленин, не смог одолеть даже одной резолюции Коминтерна.
Ничего не понял и ничего не сделал. Счастливчик!
Мнение автора может не совпадать с позицией редакции
