Памяти Лучано Паваротти
15 октября - 40-й день со дня кончины Лучано Паваротти, а 40-й день всегда день особенный по принятому мироощущению, представлению о ходе дел в христианском и православном мире. Если полагать, что именно на 40-й день душа человеческая расстается с землей, то вместе с нашими молитвами об ушедшем человеке мы конечно и размышляем о нем, может быть, с особой интенсивностью.
Паваротти, конечно же, фигура уникальная в современной культуре, современной художественной жизни, да и просто в современной жизни. Это все разные ипостаси существования художника в мире, его существования в мире культуры, его существования в мире художественной или даже во внутрихудожественной жизни и просто в жизни, т.е. со своим народом, и просто с людьми, которым его искусство что-то говорило и продолжает говорить.
За эти 40 дней, которые прошли с момента кончины артиста, было высказано немало суждений о нем, интересных и не столь интересных. Когда я говорю о не столь интересных, то имею ввиду не столь интересные для искусства, потому как за эти дни я прочитал, помимо серьезных материалов, еще и о том, сколько у него денег на счетах, и перессорилось ли или не перессорилось его семейство из-за наследства, да и про жен, и про возлюбленных, все это конечно информация так скажем занимательная и имеющая конкретный смысл для очень узкого и конкретного круга людей для меня как-то это все мало. Меня это все мало трогает, потому как в моей душе живет живой Паваротти, человек, которого я много слушал, слушаю и буду слушать, с которым мне посчастливилось общаться.
Я трижды виделся с Паваротти лично. Первый раз это было очень давно, в 1964-м году, и эта личная встреча происходила так: он был на сцене, я был в зале. В 64-м году состоялись знаменитые гастроли театра ЛаСкала в Москве, со знаменитейшим тогда спектаклем "Богема", которым дирижировал Герберт фон Карайан, а режиссером выступил Франко Дзефирелли. Однако в этом спектакле Паваротти не участвовал, тогда он был лишь стажером в театре, и участвовал в концерте артистов Большого театра. И вот в этом концерте я его слушал. Этот молодой и неизвестный мне в то время певец обратил на себя внимание каким-то необычайным артистическим обаянием, скромностью и трепетностью звучания очень красивого голоса.
Затем формировалась и развивалась уже его артистическая деятельность, сложилось его имя, в 1990 году Паваротти приехал в Москву, чтобы дать концерт на сцене большого театра. И в этот его приезд состоялось уже наше непосредственное личное общение. В ту пору я оказался в должности заместителя министра культуры Советского Союза, министром был Николай Губенко, а мне был поручен большой участок работы, связанный непосредственно с искусством, и вот в качестве заместителя министра культуры СССР я встречал Лучано Паваротти в аэропорту, провел вместе с ним первую пресс конференцию, был на концерте в Большом театре, участвовал в официальном ужине, который был дан в его честь в ресторане «Савой», теперь всякий раз проходя по Пушечной улице, мимо ресторана «Савой», я с трепетом вспоминаю этот вечер, этот ужин вместе с Паваротти.
А ужин этот запомнился мне невероятной доброжелательностью со стороны этого удивительного артиста. Я в частности, спросил у него, знает ли он, "Очи черные". Выяснилось, что слышал об этой песне, но не знает ее. И тогда я за этим ужином, как говорили в старину, "списал ему слова". И впоследствии "Очи черные" появились в репертуаре ставшего знаменитым трио Паваротти-Доминго - Каррерас.
Паваротти, он запомнился как личность, одновременно погруженная и в искусство, и в жизнь. Жизнь для него состояла, насколько я могу об этом судить, в наблюдении за людьми, и в общении с ними, причем это наблюдение было растворено в самом акте общения.
Мне посчастливилось общаться в жизни со многими уникальными людьми искусства, и все они очень разные, одни вас рассматривают, умеют вас расспросить и все им интересно, но вы сами может быть им не столь интересны, а вы как источник информации, источник наблюдений, как некая питательная среда.
Паваротти не был, не принадлежал к числу этих людей. Он весь светился интересом к своему собеседнику, и он тоже раскрывался ему навстречу и сам был изумительно питательной натурой, изумительной художественной материей. Его концерт в Большом театре произвел тогда сильнейшее впечатление не только тем, что на сцене стоял певец невероятного масштаба, уникального голоса, и очень большой культуры, но и каким-то особенным надартистическим ощущением сцены и зала, слитых вместе. Было такое ощущение, что он даже не на сцене стоит, а находится в самом зале, такое ощущение, что он поет посреди зала.
Не было никакой дистанции между артистами и публикой и не было такого вещательного нравоучительного тона, не было ощущения демонстрации, показа своего искусства, а просто было пение, как выражение внутреннего очень высокого накала чувств.
Такое было внутренне его состояние, и он пел, не потому что он певец, а он пел, потому, как его состояние не могло быть выражено одними словами, но словами, погруженными в музыку, и как бы летящими к нам и к небу посредством музыки, через музыку.
У меня остались фотографии, одна из них надписана, Лучано Паваротти как раз с той первой пресс-конференции, прямо в аэропорту, когда я его встречал. Сейчас я рассматриваю ее с особым чувством , эта фотография надписана с очень добрым напутствием.
Прошло еще 7 лет, это был 90-й год, и состоялся концерт Лучано Паваротти на Красной площади.
С некоторой долей смущения я отношусь к концертам на Красной площади, для меня это не до конца убедительное дело. Однако в отдельных случаях действительно возникает некая органика между историчностью, исторической обстановкой и нашими мыслями о том, что с этой исторической площадью связано, что на ней происходило и происходит. И вот у Паваротти была та органичность, та естественность, которая была частичкой живой истории, и это был тот случай, когда у меня не возникло внутреннего ощущения неестественности пения, во всяком случае, выступления артиста на Красной площади.
В 1997 году я уже не занимал никакой должности, оставался просто художественным критиком. Когда я зашел к нему за кулисы вместе со своим младшим сыном, я не ожидал быть узнанным, ведь прошло 7 лет, ну мало ли? У него было много поездок, и много встреч, и с официальными людьми рангом повыше, тем не менее, он меня узнали встретил невероятно тепло, даже эпизод со словами "Очи черные" он вспомнил сам.
В этот раз Лучано оставил моему младшему сыну роскошный автограф на программке, красиво расписавшись прямо поперек своей особенной фигуры и тем самым добавив еще больше улыбки и радости.
Тогда в антракте я заметил чрезвычайно усталый вид Паваротти на его лице, даже почти изможденный.
Лучезарность на сцене достигалась большим внутренним напряжением, и в те несколько минут, пока наступала пауза, можно было понять, что ему все это дорого обходится, что это дорогое искусство, и дорогое по своему результату, и дорогое для его здоровья.
Более у нас не было личных встреч, всего лишь встречи с его искусством.
Несколько слов о его искусстве. Я все время возвращаюсь к откликам, которые были на его кончину за эти дни. Среди них наиболее выразительным показался мне краткий отклик на кончину Лучано Паваротти папы римского Бенедикта 16-го, который сказал, что у Лучано Паваротти был божественный голос. Вот что это значит? Если бы кто-то другой сказал "божественный голос", ну была бы метафора в разряде "архитектура - застывшая музыка". Однако, когда эту фразу, эту мысль, эту формулу произносит Папа Римский, она наполняется особенным смыслом. Да, это божественный голос не только и не столько в том плане, что это голос природной красоты, и особого масштаба, но это голос от Бога, посредством которого была возможность в течение жизни Лучано Паваротти говорить с людьми на языке гармонии.
В чем же, на мой взгляд, особенность Лучано Паваротти? Пел он вместе и с Доминго, вместе Каррерасом, каждый из них выразил свои скорбные слова в эти дни. И Доминго, и Каррерас замечательные певцы, мировые знаменитости, мне доводилось бывать и на их концертах и спектаклях в Москве, и не только в Москве, Каррераса я слушал и в Карнеги-Холле в Нью-Йорке, а спектакли Доминго слушал и в Кировском театре, и в Мариинском театре, и в театре Ла Скала, в Вагнеровской опере...
Чем же отличается, на мой взгляд, от них Лучано Паваротти? Лучано Паваротти, на мой взгляд, отличается от них тем, что это не академическое пение, т.е. оно обладает всеми достоинствами академического пения, но при этом несет в себе еще некое не только национальное, но и народное начало. Ведь народ, это не население, народ - это лучшее, что есть в каждом из нас, и это ощущение, духовное присутствие в певце, в артисте - оно всегда ощутимо, и это нечто, что выделяет таких - немногих совсем - больших художников среди артистов тоже замечательных, но академического плана. Паваротти - это нечто, что было над академическим пением, над профессией, при том, что профессия была освоена в высшей степени совершенства.
Я задавал себе вопрос: с кем бы я мог сопоставить из русских артистов? Потому что в искусстве никого нельзя сравнивать, но можно сопоставлять для выяснения каких-то принципиальных моментов. Я мог бы сопоставить Паваротти с одной стороны, с И.С.Козловским, великим русским певцом, тенором, человеком огромной внутренней духовной интенсивности, а с другой стороны, с Шаляпиным, с его тоже грандиозной внутренней интенсивностью, человеком более народного склада, нежели Козловский (Козловский был человеком духовного склада). Однако и Козловский, и Шаляпин - это русские явления. Паваротти, явление итальянского искусства, но мне кажется, что в России его любили и оценили еще и потому, что он очень многое сумел сказать русскому сердцу. И думаю, что в русском сердце он останется надолго.
Когда Паваротти пел в опере, участвуя в оперных спектаклях, и когда он оперный репертуар вместе с песенным перенес на концертную сцену, он сохранил присутствие народа в искусстве. Народное присутствие, ощущение причастности к народу оно в той или иной мере присуще людям всех сословий и всех степеней богатства. И может быть такой артист, такой певец как Паваротти, не заботился ни о чем, кроме того, чтобы достойно представлять избранный репертуар людям. Тем не менее, он является магическим соединяющим началом в очень разрозненном и очень противоречивом современном обществе.
Андрей Андреевич Золотов, профессор, заслуженный деятель искусств, член-корреспондент Российской Академии художеств
