Геннадий Бордюгов, член Экспертного Совета РИА «Новости»
Политическая пауза, возникшая в Польше в период роспуска Сейма, позволила задуматься о странностях отношения к общему прошлому в наших странах. Ведь едва ли еще какое-либо соседство в Европе было так явно отмечено притяжением и отторжением и так сильно повлияло на ход европейской истории, как русско-польское, а ещё русско-немецкое, немецко-польское, а также трёхсторонние конфигурации. Эта комплексная история обладает неизменно актуальным воздействием на ход политических процессов в Европе. Сегодня она ещё больше, чем ожидалось 10-15 лет назад, находится под влиянием образов, стереотипов и предрассудков. Мифологизация, политизация и исторические аналогии в отношениях между немцами, русскими и поляками переживают в начале нынешнего столетия своё возрождение. Иногда вновь преобладает антипросветительская тенденция, и, кажется, что молодые готовы повторить ошибки старшего поколения.
Почему так происходит? Почему политики в сиюминутных целях обращаются к старым предубеждениям, используют живую традицию памяти о нанесённых обидах? Ответы на эти вопросы пытались найти польские, российские, немецкие историки и журналисты, собравшиеся на днях на Волге по инициативе Фонда Фридриха Науманна, руководителя его Московского бюро Фалька Бомсдорфа и Ассоциации исследователей российского общества (АИРО-XXI).
Крайне неожиданно было услышать от некоторых польских коллег упрёк в адрес нынешних своих правителей о том, что они стали своеобразными носителями всех наихудших фобий, возникших вследствие существовавших в XIX и XX веках предубеждений в отношении Германии и России. Из всего этого возникла «романтично-националистическая» мания и образ Польши, как находящейся в изоляции в Европе и мире, сражающейся с подстерегающими её мнимыми врагами. Такая «чёрно-белая» картина трагична не только сама по себе, но и с точки зрения современной идеи объединённой Европы. В то же время она поставила под серьёзную угрозу возможность найти какой-либо Модус вивенди с современной Россией.
Российские историки, в свою очередь, признали, что польский обыватель вряд ли осознаёт, как именно новый официальный российский праздник 4 ноября связан с событиями польской истории, относящимися к началу XVII в. Простые люди крайне далеки и от понимания проблемы юридической ответственности властей Речи Посполитой за массовую гибель красноармейцев и красных командиров в польском плену в 1920-1921 годах. На российско-польские отношения существенно влияют и различия в трактовке преступления в Катыни, пакта Молотова-Риббентропа, действий Красной Армии в 1939 г., значения освобождения Польши советскими войсками в 1944-1945 гг. В отношениях же между Россией и Германией и в исторической памяти двух народов до сих пор значимы вопросы возвращения перемещённых в годы войны культурных ценностей, оценка германских преступлений в России и советских преступлений в Германии под конец Второй мировой войны.
Немецкие учёные поставили такой вопрос: почему критическое осмысление прошлого легче для проигравших, чем для победителей? Ведь при определённых условиях возникает контекст, названный «культурой поражения». В частности, полякам после Второй мировой войны трудно признать, кто оказался побеждённым, кто победителем: принадлежа de jure к победителям, de facto они ощущали себя потерпевшими поражение. Однако из этого совсем не обязательно следовало осмысление истории. Ситуация могла способствовать и сложению мессианских картин прошлого («Польша Сенкевича»), однако есть и контрпримеры: фильм Вайды «Канал», «Два отечества, два патриотизма» Липского.
В рамках немецко-польско-русского исторического дискурса сегодня возникло три культуры воспоминаний.
В немецкой культуре воспоминаний центральную роль играет негативное отношение к нацистской диктатуре и её преступлениям. Критическое осмысление прошлого привело к выработке у немцев антиавторитарного консенсуса. Даже стойкие легенды, культивировавшиеся в ФРГ на протяжении десятилетий, как легенда о «незапятнанном вермахте», якобы не имевшем никакого отношения к уничтожению евреев и славянского населения Восточной Европы, отвергаются сейчас и наукой и общественностью. Однако, чтобы добиться этого, потребовалась постоянная, тяжёлая борьба за трудное дело освоения прошлого. В то время как одни стремились к умолчанию, стремились вытеснить из памяти, «забыть», другие ратовали за работу над ошибками прошлого, за критическое осмысление истории.
Польская культура воспоминаний определяется в настоящее время различными традициями. Доминирующим оказывается поддерживаемое антикоммунистической версией истории стремление представить историю Польши как историю борьбы за свободу, героического сопротивления иноземному владычеству (прежде всего, русскому и немецкому). В то же время плюралистическая историческая культура трансформационного периода, начавшегося после 1989 года, опирающаяся на субнациональные темы и пытающаяся демифологизировать национальную историю, ушла в оборону.
В России приметы возвращения к советской версии истории ещё больше бросаются в глаза, чем польский вариант к националистической версии. При этом критическому осмыслению переломных моментов в истории мешает не столько ситуация на местном и региональном уровне, сколько положение в общенациональном пространстве идей, страдающем одновременно как от политической инструментализации, так и от комплексов национальной истории.
Как точно заметил директор Польского института в Германии профессор Дитер Бинген, «укрощение прошлого» всегда было и есть «укрощение современности». Действительно, вопросы, поднятые прошлым, нагоняют и накрывают вопросы, поднимаемые современностью. Получается, что невозможно совместить исторические версии русских, немцев и поляков, трудно справиться и с проблемными зонами трёхсторонних отношений. Не все учёные согласились с такой ситуацией и предложили для будущего развития триалога обсудить проблемы соотношения национальных историй и европейской истории, которая способна преодолеть доминирование политики в отношении прошлого того или иного государства.
Мнение автора может не совпадать с позицией редакции
