Сейте разумное, доброе, вечное,
Сейте. Спасибо вам скажет сердечное
Русский народ.
(Н. А. Некрасов)
Один из читателей предложил мне заняться, наконец, общественно-полезным делом, то есть сеять разумное, доброе, вечное. Планировал, как и положено, начать новую жизнь с понедельника, однако смутил знакомый скептик, заметивший, что в одиночку не справиться, да и вообще «сеятелю» нужен для начала хотя бы семенной фонд. И то правда, вот посадил я в одиночку уже с десяток деревьев, даже три оливы, а с экологией все та же беда. Да и семян осталась лишь пригоршня. Оглянувшись окрест себя в поисках семенного фонда, я его не обнаружил. Гениального музыканта, развлекающего на Лазурном берегу VIP-тусовку, разглядел. Писателей, что творят по законам маркетинга, читал. Политиков-демагогов - без счета. Растерянных педагогов, не знающих, что сказать ученику об отечественной истории, хватает. Имеются в избытке также дилеры, киллеры, маклеры и брокеры. А вот семенного фонда - для посева разумного, доброго и вечного - не нашел.
В принципе семена эти, конечно, где-то есть, просто по близорукости я их не увидел. Может, ждут своего часа в провинции? А что, вполне рабочая гипотеза. Это революции делаются в столице, а разумное, доброе, вечное на затоптанном и заплеванном асфальте прорастает плохо.
Вспоминаю, кто в нашей истории последним - не как личность, а как общественное явление - пытался всерьез взрастить эти золотые семена. В результате упираюсь в земство - великий, так до конца и не оцененный, подвиг русской интеллигенции.
Хотя это и звучит сюрреалистически, я тем не менее с земцами в своей жизни сталкивался. Дед был земским врачом, но умер задолго до моего рождения, а вот двух его младших сестер - тетю Таню и тетю Тасю (земские учительницы) совсем маленьким, но помню, с отцом часто ездили летом в город Наровчат, где они доживали свой век.
Отец не раз вспоминал старую поговорку: «Наровчат - одни колышки торчат». Как и многие русские города, Наровчат, а он упоминается уже в летописях 1627 года, лиха хлебнул немало. Судьба его то чуть приподнимала, то беспощадно топтала. В знаменитой «Книге Большого Чертежа» местечко носит славное имя «Наровчатского городища». Позже Наровчат побывал и уездным городом, и заштатным поселком и снова уездным центром. Городок не раз сгорал «до колышков», будучи, естественно, совершенно деревянным, но с мужеством, достойным уважения, снова вставал на четвереньки и полз, пусть и с грехом пополам, по русской истории из века в век. И даже подарил России Куприна.
В свои лучшие годы Наровчат мог похвастаться населением в шесть тысяч православных душ, с которыми кое-как уживались, согласно переписи, 42 раскольника, 20 иудеев, 3 протестанта и несколько католиков, не говоря уже о сотне гордых, но бедных, как церковные крысы, дворян. После революции Наровчат снова захирел и едва ли насчитывал в середине пятидесятых прошлого века пару тысяч населения. Дворяне, иудеи, протестанты и католики уж точно его покинули. В июле-августе это был очаровательно сонный, немного пыльный, но зеленый поселок. Кривоватые улицы, по которым за сутки проезжало три телеги, пара велосипедов и один мотоцикл, за лето плотно зарастали мхом, аптекарской ромашкой, белой и сиреневой кашкой, васильками и еще какой-то желтой дребеденью.
Отцовская родня была немолода: совсем древняя тетя Таня, ей было далеко за восемьдесят, и ее младшая сестра тетя Тася. На младшей сестре, хотя и ей было уже немало, держалось все хозяйство: замшелый, но вместительный дом с таким же просторным садовым участком. Где все росло, правда, само по себе.
Тетя Таня, которую я мысленно называл «черепахой Тортиллой», на двор выползала редко. Обычно она проводила день, сидя в своей темной комнатке, заваленной книгами и подшивками дореволюционных газет и журналов. Несмотря на свой преклонный возраст, старушка все время читала. Уже с лупой. Чаще всего на столе я видел томик Леонида Андреева и газету «Правда» - тетя Таня все еще считала своим долгом приглядывать за Россией. В очень темной, даже в солнечную погоду, комнате, ярким лучом горела только настольная лампа, освещая книгу и горбатую спину, склоненную над страницами.
Когда тетя Таня чувствовала себя бодрее, она призывала меня к себе «в нору», усаживала на неудобную подставку для ног - лишний стул в маленькую комнатку просто не вмещался - и вела со мной назидательные беседы. Как раз о разумном, добром и вечном. Потому и вспомнил. Примерно те же мысли, как я полагаю, она внушала десятилетиями и всем своим многочисленным ученикам. Какой процент из них потом попал в Красную армию, а какой в Белую, не знаю, но многие, видимо, так и остались жить в Наровчате. Что и спасло нашу семью от крупных неприятностей.
Причиной происшествия стал отец, довольно легкомысленно решивший среди белого дня научить меня стрелять, да еще из трофейной малокалиберной бельгийской винтовки, которую он (понятно, нелегально) привез из освобожденного им то ли Будапешта, то ли Бухареста. Он умудрился успеть всюду. Палили, если мне память не изменяет, сначала по бутылкам, а затем перенесли огонь на скворечник, стараясь «перерубить» пулями от «мелкашки» палку, на которой едва держался уже давно необитаемый, сгнивший птичий домик.
Между тем безнаказанно палить из винтовки, даже в самом сонном городке Советского Союза, было, конечно, нельзя. Кто-то доложил участковому и тот отправился с понятыми (слава Богу, по жаре очень неспешно), чтобы произвести в доме теток обыск и арест.
Тут и спасли семена разумного, доброго, вечного, что когда-то бросили в наровчатскую землю тетя Таня с тетей Тасей. Еще до появления милиционера один из их бывших учеников постучал в окно и предупредил о незваных гостях, так что к «часу Х» винтовку уже разобрали и спрятали, разбитые бутылки убрали и даже скворечник со следами попаданий забросили через забор в крапиву.
К приходу сил правопорядка семейство уже сидело в саду под вишнями и мирно пило чай с вареньем. Меня, от греха подальше, чтобы ненароком не брякнул лишнего, заперли в доме. Впрочем, я все равно подглядывал из окна, а потому весь этот исторический разговор запомнил хорошо.
Беседа длилась долго. Опытного участкового, естественно, заинтересовал отец. Тетки на «ворошиловского стрелка» явно не тянули. Между тем отец держался спокойно и даже не без нахальства доказывал, что стреляли не здесь, а где-то дальше у реки. Версию полностью подтверждали и невинные глаза тети Тани с тетей Тасей. Именно тогда я и усвоил, что абстрактные принципы - типа «никогда не врать» - нередко пасуют под напором действительности.
Много позже, вспоминая инцидент, отец объяснил, почему милиционер колебался. Смущало то, что выстрелы, как подтверждали соседи, были не очень громкими. То, что речь шла о малокалиберной винтовке, никто не догадался. Так и пронесло.
В конце концов, милиционер удалился, неофициально порекомендовав теткам на прощанье, как можно быстрее отправить беспокойного племянника домой. «Чтобы еще чего-нибудь не учудил», - многозначительно кивнул он им уже из-за калитки. Лица теток не выразили ничего, кроме горячего желания видеть участкового у себя дома, как можно чаще. На чай с вареньем. И лучше с женой и детьми.
Таким образом, поэт Некрасов оказался прав. Русский народ (в лице бывшего ученика тети Тани и тети Таси), предупредив их о визите участкового, выразил тем самым сердечную благодарность всему дореволюционному русскому земству. За то, что оно щедро сеяло разумное, доброе, вечное.
Это я к тому, что вполне согласен с уважаемым читателем. И готов приступить к полевым работам хоть завтра. С надеждой, что благодарный народ в будущем спасет от неприятностей моих детей и внуков. То, что они во что-нибудь, да влипнут, у меня нет ни малейших сомнений. Это наследственное.
Единственная загвоздка с семенным фондом.
Мнение автора может не совпадать с позицией редакции
