В рамках Выборгского кинофестиваля «Окно в Европу» кинематографическая общественность отметила 10-летие балабановского «Брата». В тот же день показывался последний фильм этого режиссера - «Груз 200». Кажется, что между двумя картинами дистанция в столетие.
Впечатление, будто годы не бегут, а скачут. Особенно, если вести отсчет от нашего советского прошлого.
...Есть такая забытая картина 72-го года прошлого столетия «Брат мой», снятая, между прочим, по сценарию незабытого Василия Шукшина.
Она о том, как победительный горожанин похитил у своего деревенского родственника любовь. Точнее, надежду на взаимность. Не нарочно, конечно. Скорее по причине стечения обстоятельств и темного наваждения...
Как водится, краденые поцелуи не пригодились счастливчику.
Шукшин как бы говорил: «Брат мой...». А обделенному герою ничего не оставалось, как досказать: «...враг мой».
Смотрелась эта история, как притча о равнодушно-безжалостном Городе, надсмеявшимся над Деревенской Простотой.
А у Балабанова в 97-м речь о том, как Город-хищник начинает пожирать собственных детей. Не город вообще, а город эпохи только-только народившихся рыночных отношений.
Питер обессилил и обезличил старшего Багрова. Он, профессиональный киллер, на поверку оказался - мокрой тряпкой, висящей на плече у преданного им брата.
Другое дело, что хищнику-мегаполису не по зубам оказался Багров-младший... Так, впереди Москва, на пути в которую мы и расстаемся с киллером - братом киллера.
То, что столица его выпотрошит и размажет по какой-нибудь из своих многочисленных стенок или в прямом, или в фигуральном смысле, я не сомневался в конце 90-х. Такова была логика, во-первых, жизни, во-вторых, фильма. Или наоборот.
Но я ошибся. В Москве Данила Багров не задержался и транзитом последовал в Нью-Йорк, откуда вернулся с убеждением, что правда на его стороне.
О правде реванша шла речь в продолжении - «Брат-2». Данила Багров в том фильме пришел дать волю нашим реваншистским чувствам. Они к тому времени созрели и приобрели массовый характер.
А первый «Брат» при своем появлении казался откровением.
Открыточный Питер в картине Балабанова - всего лишь обрамление того града, что состоит из грязных подворотен, облупленных стен, темных подъездов, базарных пятачков, запущенных жилищ...
Если попробовать изобразить карту города сразу после просмотра фильма, то она в воображении зрителя должна нарисоваться следующим образом. В центре - лютеранское кладбище. Непосредственно к нему прилегают рынок, дискотека, киллерский офис с компьютером и секретаршей, вокруг лепится скопище домов-склепов, разбавленное дворами и проулками... Перепоясано все это неряшливое пространство маршрутом товарного трамвая "Желание"- этого ангела-хранителя балабановского героя.
Что же касается Невы с ее державным течением и прочими архитектурными красотами, то все это периферия, окраина и, может быть, даже предместье того самого "Петра творенья", о котором один из героев мимоходом пробросил: "Город красивый, но провинция...".
Стало быть, реальная топография Петербурга вывернута на изнанку. Фильмом прежде всего. Или самой жизнью?
Действительность новая, а прием, посредством которого она "откупоривается", достаточно древний и затертый от частого употребления.
Стоит чуть абстрагироваться от облика главного героя, от самой постсоветской реальности, как легко все свести к многократно апробированной схеме: в испытуемую среду погружается герой в меру простодушный и достаточно цельный. В результате проявляется характер, проясняется действительность...
Это схема "Я шагаю по Москве". Или вспомним для примера еще более архаичную картину - "Человек идет за солнцем".
Вроде бы где вода и где имение, а между тем...
Во всех случаях и при всех обстоятельствах лирический герой занимается пионерской работой: первооткрыванием мира. При нем что-то вроде лирического посоха. Идущий за солнцем наставляет на действительность разноцветные стеклышки, шагающий по Москве шагает в ритме песенки про летний дождь и хорошее настроение.
Брат Данила шагает по Питеру в ритме песенок из репертуара "Наутилуса". А Бутусов с его агрессивной тоской для героя - солнце, за которым он идет по дороге, обращая внимание на частности бытия - на клипмейкера, скомандовавшего "фас" охранникам, на бесприютную и забавную наркоманку, с которой он "оттопыривался", на мелкого торговца Гофмана, рискнувшего опровергнуть своей жизнью пословицу: "Что для русского здорово, то для немца - смерть", на вагоновожатую, что его приютила, на тех, кого "мочил", на тех, с кем "мочил", и т.д.
Проверенные на практике лекала, сколь бы ни казались универсальными, не безотказны. Лирическое сознание в качестве ключа подходило как нельзя лучше для понимания советской реальности, тотально регламентированной и страшно пересушенной идеологией. Тогда довольно было на съемочной площадке добавить немного света, толику цвета, изменить ракурс, ускорить или замедлить бег человека с киноаппаратом, смочить мостовые (так, чтобы они слегка бликовали) - и рассеивались тучи, и открывался горизонт, и объяснялся внутренний мир героя того времени...
Наконец, обнаруживался некий смысл повседневного бытия... Он состоял в том, чтобы оживить и одушевить этот малоприспособленный для жизни советский материк. И кое-что из этого мартышкиного труда получилось, если мы так живо ностальгируем по отдаляющейся от нас во времени советской цивилизации.
Сегодня лирика глухо молчит в ответ на сакраментальный вопрос: зачем живем, куда бредем?
Старая лирика все - о прошлых надеждах и былых самообольщениях. Новая - о чем-то потустороннем, метафизическом...
Старая - открывала глаза... Новая - служит затычками в ушах.
Претензии не к поэтам и бардам. Сомнения в возможностях лирического мироощущения. Уже в советское время можно было почувствовать их ограниченность.
Лирика нам добрый спутник, когда индивидуальное сознание только пробуждается. Тут она - квалифицированный гид и добрая гувернантка.
Тогда ее - звездный час. В бардовской песне - Окуджава, Визбор, Ким... В кино - Хуциев, Калик, Соловьев... Самое большее, на что она способна - подвести к черте, за которой начинается темная бездна индивидуального и массового подсознания.
Мы к ней подошли, чуть заглянули в нее и растерялись. Растерялись и мастера культуры.
Черная комедия «Механическая сюита» Михаила Месхиева обернулась грустной песней ямщика, в которой что-то слышится родное и неизбывное. И все с вопросительным знаком. Было, не было? Есть мы или нет нас?
Люди еще кое-как живы и даже сохраняют колорит характерности, а отношения меж ними неживые: одни отсырели от слез, прочие засохли от их отсутствия. Человек человеку друг, в крайнем случае, - по пьянке. И что странно, этому человеку - будь он Васей или Женей - хочется быть в глубине души настоящим другом, хочется чувствовать себя человеком.
...Много воды утекло с той поры, когда сочинилась "Пьеса для механического пианино". Красивые русские интеллигенты собирались в красивом заповедном месте на земле и размышляли о своем высоком предназначении, о смысле жизни - тоже достаточно высоком. Потом дико ссорились, злобно ругались. И вдруг пианино начинало само по себе играть бравурно, железно, но по нотам и складно.
Музыка отделилась от человека и стала правильно механической.
Смысл отделился от человека и стал социалистическим Молохом.
То была драма минувшего века. Сейчас век другой, драма иная. Сейчас она в том, что человечность отделилась от человека, как свидетельствует новейшее постсоветское кино.
Нечто бессмысленное - смысл. А справедливость - нечто беззаконное. И нечто совершенно отдельное - надежда.
Отдайте человеку надежду! - требует население вместе с правительством от кинематографистов. Надежду дать несложно. И облагодетельствовать ею трудящихся ничего не стоит. Как ничего не стоит подарить брату моему лунный свет.
Надежду, когда она нечто отдельное от человека, можно штамповать и складировать штабелями из фильмов, подобных «Жаре». И крутить по телевизору с утра до вечера.
Балабанов - один из немногих кинематографистов, кто пытается исследовать бездну бесчеловечности и бедность отчужденного человека. И только ему удалось сделать это так бескомпромиссно и так страшно. Я имею в виду его последний фильм - «Груз 200».
Забавно и примечательно, что на отношении к этому фильму переругалась и перецапалась вся культурная элита страны.
Мнение автора может не совпадать с позицией редакции
