Анатолий Королев, обозреватель РИА Новости, писатель.
Часть I читайте здесь.
Но для сфабрикованной улики такая нелогичная смена языка на обороте диплома была, конечно, необходима: - только так, через демонстративную ошибку в элементарном написании имени Пушкина надпись выдавала в авторе иностранца, чужака плохо владеющего письменным русским.
Одним словом, подправленная таким образом бумага, уже вполне годилась для дискредитации иностранца голландского посланника Геккерна.
Спросим снова и снова, кому это было выгодно? Только Пушкину.
Кем же конкретно был написан диплом?
Как литератор и издатель журнала Пушкин имел дело с десятками переписчиков. Заранее найти за плату безымянного исполнителя нескольких списков ему б не составило большого труда. В пользу переписчика говорит и тот факт, что оба уцелевших экземпляра диплома, написаны одним почерком. Но диплом написан человеком, который знает французский язык. Значит, он должен быть человеком светским, которому текст был продиктован вслух.
Вчитаемся еще раз в злополучный диплом.
Здесь, в намерено вычурной речи пародийного канцелярского уведомления, наш внутренний слух притягивает один явно пушкинский оборот языка - в неожиданном назначении рогоносца - историографом ордена. Вот уж этого в венских образчиках, которые вошли в петербургскую моду злобы, никогда не бывало, тут явно досочинил сам автор диплома!
В этом месте ломаный язык пасквиля вдруг трезвеет. Смею думать, что здесь вновь виден пушкинский коготь.
Ведь само назначение жертвы одновременно и вторым лицом Ордена (коадъютором) и его первым историографом все-таки несколько смягчает температуру оскорбления; спросим себя: стал бы учитывать эту щекотку самолюбия истинный Враг Пушкина? Конечно же, - нет. В тоне диплома опять проступает Пушкин, его неравнодушие к тому, как должно выглядеть собственное оскорбление.
(Кстати, само количество дипломов, тоже выдает пристрастия автора, ведь 7 - одно из самых любимых мистических чисел Пушкина).
Диктовать переписчику опасную бумагу с собственным именем, возможно ли такое на глазах постороннего? Разумеется, нет. Следовательно, переписчик был не посторонним лицом, а соучастником интриги.
Словом, после размышлений безымянный оплаченный переписчик испаряется, а возникает сообщник, соучастник, умеющий писать по-французски, и безоглядно преданный Пушкину. Кто же он? Может быть, гением диплома была старшая сестра Натали - «бледный ангел» Александрина? Есть основания считать, что они были в любовной связи, а ведь это одно и тоже, что быть в тайном сговоре.
И еще.
Поддержкой Александрины мистически уравновешивается участие сестер Гончаровых в судьбе поэта, - одна (Екатерина) станет его врагом и женой Дантеса, другая (Александрина) сохранит верность до конца жизни. Миром правит гармония. Не могут все фигуры стоять на одной половине шахматной доски.
Дело сделано!
И вот тут-то, шлифуя пером роковой диплом, ликующая рука поэта и сорвалась в одно стремительное лассо. На оригинале диплома, любой ценитель пушкинских рисунков увидит под чертой на листе лихой тройной росчерк, арабеску, каких много на рисунках и рукописях поэта. К когтям поэта добавились бакенбарды.
«Письмо это было сфабриковано с такой неосторожностью, что я с первого взгляда напал на следы автора», писал Пушкин Геккерну /[1]/ в гневном письме от 21 ноября.
Тут надо взять паузу и бросить взгляд с высоты.
Роняет ли честь Пушкина наша версия? На мой взгляд, нисколько не роняет! Он поставил себя под удар судьбы, в конце концов, погиб. Нестерпимое положение, обостренное чувство чести, африканская ревнивость крови, страстный поиск повода для дуэли - все это делает Пушкина мучеником собственной интриги. Ведь она же не удалась. Наш гений был Моцартом страсти, а не Сальери расчета. Изготовление компрометирующей бумаги подручными домашними средствами выглядит даже наивным. Бешеной шпорой он принялся торопить судьбу. Недаром, больше всего наш гений любил у Вяземского эти строки и бесконечное число раз их повторял:
«В волненьях рока - твердый камень, в волненьях страсти - легкий лист».
Это Пушкин говорил о себе.
Итак, к середине дня большая часть дипломов уже уничтожена.
Друзья встали на сторону поэта: экая мерзость, дело зашло слишком далеко! Интрига явно приносила Пушкину барыши. Он наконец-то, долгожданно объяснился с женой, объяснился, имея в руках реальный повод для разговора - бумагу. Исповедь Натали была ужасной для его сердца, поклявшись в ненарушенной верности, она не стала скрывать, что влюблена в Дантеса первым зрелым чувством женщины.
Вечером поэт послал вызов Дантесу.
Между тем, все в том же письме к Геккерну поэт пишет:
«После менее чем трехдневных розысков я уже знал положительно, как мне поступить»,
Пушкин в порыве ярости не замечает, что противоречит сам себе.
Ведь вызов Дантесу был послан вечером того же дня, утром которого был получен диплом. Не было никаких «трехдневных розысков».
Словом, меньше всего поэт искал истину, все проще - он хотел иметь формальный предлог для дуэли и только.
Наконец скажем то, что специально утаивали.
Письмо к Геккерну, которое мы цитировали, от 21ноября 1836 никогда не было отправлено адресату), оно было обнаружено в архиве поэта лишь после смерти) /[2]/.
Так же никогда не было отправлено и письмо Бенкендорфу, где Пушкин писал:
«Граф! ... по виду бумаги, по слогу письма, по тому, как оно было составлено. Я с первой же минуты понял, что оно исходит от иностранца, от человека высшего общества, от дипломата» /[3]/.
Вот, где ключ к сердцу поэта, он сам - сам! - отказался от собственной затеи. Спрятал бумаги подальше от глаз совести.
Думаю, что, не отправив эти письма, Пушкин тем самым дезавуирует свои же обвинения.
(В том письме, которое все же было отправлено Геккерну, - только не в ноябре, а через два месяца, в роковом письме от 26 января 1837 года, - поэт, долго и жестоко оскорбляя барона, уже ни разу не упоминает об анонимных письмах и не обвиняет барона в составлении диплома).
В общем, Пушкин своим молчанием снял обвинения с барона (и укрепил наши подозрения против себя).
Слава богу, нашему гению не хватило терпения вынашивать козни, плести паутину, кудахтать над змеиным яйцом.
Что ж, подведем черту.
Пушкин мог гениально придумывать на бумаге, - интрига «Пиковой дамы» или «Капитанской дочки» выше всяких похвал. Увы, в жизни все оказалось не так блистательно, к нашему счастью, он не смог стать злодеем. Нам повезло - ведь Пушкину не посчастливилось.
Вернемся к шагам судьбы.
3.
Наступил день второй, четверг 5 ноября 1836, утро.
Тут пушкинская интрига впервые дает осечку, в дело вступает прожженный дипломат барон Геккерн Луи Борхард де Беверваард. О, это был серьезный соперник. Паук. Гений низких расчетов, и он сумел переиграть гениального дилетанта, который не умел, - да и не хотел! - плести сети интриг с маниакальной выучкой голландского черта.
Вечерний вызов Пушкина приходит по городской почте Жоржу Дантесу.
Явившись днем к Пушкину, барон спокойно сказал, что по ошибке вскрыл конверт, адресованный сыну, но, разумеется, принимает от его лица вызов, но только лишь просит отсрочки дуэли всего на 24 часа. Заминка в том, что Дантес дежурит по полку. (Здесь главное - выиграть время).
Пушкин согласился отложить, и партия началась, черная чертова пешка тронулась в путь... Далее все известно, за первой отсрочкой последовала вторая (уже на две недели), шах!
В дело примирения включился Жуковский, и, наконец, последовал гениальный ход Геккерна - Дантес женится на сестре Натали Пушкиной Екатерине Гончаровой беременной от Дантеса. Мат!
Жуковский сохранил в записках и донес до нас ярость Пушкина, когда тот понял что все его ковы, от покупки трости и сочинения диплома, до выбора адресатов и сортов бумаги, весь его рассчитанный, казалось бы, до мелочей, подкоп с дуэлью вдруг провалился. «Его бешенство» записал Жуковский с недоумением, не понимая причин для ярости Пушкина из-за того, что смерть отступила /[4]/.
И последнее.
Я нахожу еще две пушкинских царапины во всей этой мрачной истории...
Интересно узнать, а чем был занят поэт в день посылки рокового диплома по городской почте? Раз письмо получено 4 ноября, следовательно, его отправили накануне. Что ж, заглянем в скрупулезную летопись жизни поэта, читаем: «Ноябрь 3. Вторник. Пушкин покупает в магазине Беллиазара, вышедшую в 1836 г. в Париже книгу «Остроги, тюрьмы и преступники» в 4 томах».
Смею предположить, что совесть его была неспокойна. Он думает о преступлении, о грехе злодейства.
А вот след этого же смятения в четверостишии поэта за тот же злой год (недатированный текст пушкинисты осторожно относят к лету 1836 года, когда замысел убийства соперника на дуэли стал созревать):
«Напрасно я бегу к сионским высотам,
Грех алчный гонится за мною по пятам...
Так, ноздри пыльные уткнув в песок сыпучий,
Голодный лев следит оленя бег пахучий».
Пушкин сам был высший судия своей жизни.
Как античный храм, залитый солнцем, стоит он посреди лесной чащи русского духа, как золотая рыбка плывет в океан-море, перед носом российского Левиафана указывая верный путь, о, Пушкин, без него наша история была бы еще более страшной.
Мнение автора может не совпадать с позицией редакции
[1] ПСС в десяти томах. Т. 10. С. 691-692.
[2] Летопись жизни и творчества Александра Пушкина. Т. 4. С. 650.
[3] ПСС в десяти томах. Т. 10. С. 693.
[4] Пушкин в воспоминаниях современников. Т. 2. С. 391.
