В году 1814-м Константин Николаевич Батюшков, трогательный поэт наш и пуще того романтик, написал очерк «Прогулка в Академию художеств». Собственно, тогдашний президент академии А.Н. Оленин намекнул, а Батюшков написал. Так что «джинса» - сленг для заказной публикации - существовала и во времена оные. Тем не менее знатная получилась проза в альманахе «Сын отечества». Знающие люди не устают наслаждаться очерком и по сей день.
И я подумал: а отчего бы не отправиться в новую прогулку? Туда же. Визит к тем же мушкетерам кисти и резца, только два века спустя.
Тем более, что упустить момент было бы непростительно. Императрица Елизавета Петровна послушалась совета Ломоносова и утвердила устав Императорской академии художеств аккурат в 1757 году. Так что ее славная преемница - Российская академия художеств (РАХ) пышно отмечает сегодня 250-летний юбилей со дня основания.
Да что это я разъясняю. О событии не знает разве что редкий глухонемой, да еще впавший как раз в эти дни в кому.
Сама Академия постаралась. Как рассказал один из ее начальников, к юбилею провели 92 заседания президиума, 29 пресс-конференций, устроили 652 выставки в Академии и в провинции, открыли три музея и галерею, а также написали 500 статей. Уф!
Меня даже наполнила смутной тревогой такая официальная цифра: к тому же юбилею она, Академия, установила по всему миру... 72 памятника. Вдумаемся. Это, значит, чуть ли не в каждом втором государстве планеты - по российскому изваянию? Немножко страшновато. После нефтяной и газовой экспансии не обвинят ли нас в бронзово-гранитной? Так и мерещатся заголовки разных там таймс: «Путин использует монументальное искусство в качестве политического оружия!».
Между прочим, я бы на месте соответствующих надзорных ведомств Запада задумался. По миру катится поразительная, возможно, сознательно спровоцированная Кремлем волна ажиотажа вокруг русского искусства.
В аукционных домах Лондона являются в мягком сиянии на фоне красного бархата полотна Репина, Айвазовского, Шишкина, Кипренского, Поленова, Маковского, то есть столпов Академии художеств. Уж не к юбилею ли? И тут же расхватываются налету дилерами и просто людьми с большими деньгами и большими, но, видимо, пустоватыми домами. Причем, главный покупатель - наш человек, россиянин...
Иностранный коллекционер должен чувствовать себя Западной Европой, которой эти проклятые русские опять перекрывают кран.
Рекорды здесь ставятся каждый день и бьются каждый час. Вот в конце прошлой недели на русских торгах аукциона Christie's выставили было марину, то бишь морской пейзаж, Ивана Айвазовского в робкой надежде выручить за него 800 тыс долларов. Удар молотка - и полотно уволокли неизвестно куда за 5,3 млн.
Рекорд! До этого самой дорогой русской картиной считалась «Русская пастораль» Константина Сомова, проданная прошлой осенью за 5,2 млн. Но Сомов тут же нанес ответный удар. На тех же торгах в Christie's его небольшой пейзажик «Радуга» втянул коллекционеров в такую азартную бойню, что ушел по нереальной цене 7,3 млн. Теперь наш Сомов - считай, их Гоген.
Существуют три теории, почему русская Рублевка бьется сама с собой до изнеможения за русскую же живопись.
Первая - экономическая. Купить Шишкина - это вроде бы выгоднее, чем инвестировать в нефтяную скважину. Не поверите: только с 70-х годов по начало ХХ1 века цены на русскую живопись подскочили примерно в 100 раз! Правда, теперь взлет затормозился. Признав русские торги своей любимой забавой, мировой рынок искусства распространил на них общий, хотя по-прежнему очень неплохой коэффициент доходности. Скажем, в 2006 году средний рост цен был 25,4%. Сбербанк такого не дает.
Но все равно эти рассуждения кажутся мне сомнительными. Помимо Ильи Ефимовича Репина полно ведь и других инвестиционных инструментов.
Больше греет душу теория №2 - патриотическая. Русскому богатею вроде бы наплевать на инвестиции. Для него главное - психология. Трепещи мир: вот идет новая сила современности, новое соцветье имен из списка миллиардеров "Форбс". Мы олицетворяем новую империю. Мы служим Отчизне - возвращаем художественные сокровища, унесенные ветрами эмиграции, растащенные фрицами в Великую Отечественную, раздаренные разным там хаммерам в обмен на карандаши.
Звучит складно. Только опять меня грызут сомнения. Возвращают-то они возвращают, да только куда эти сокровища потом сгинут? Яйца Ваксельберга - на них все-таки удалось одним глазком взглянуть простому люду - редкое исключение.
В своей «Прогулке в Академию художеств» Батюшков размышляет как раз на эту тему. Один богатей заказал картину его приятелю, художник получил за нее кучу золота. Но почему-то пребывал в отчаянии. «Ты недоволен платою? - спросил его поэт. - «О, нет! Я награжден слишком щедро!» - "Что же огорчает тебя?" - "Ах, любезный друг, моя картина досталась невежде и сгниет в его кабинете: что мне в золоте без славы...»
А еще жалко, что жирные сливки с круговорота русского искусства снимаем не мы, а иностранные аукционы. Такое у нас пока пещерное законодательство. Обладатель очередного Айвазовского, если он не ку-ку, никогда не повезет продавать в Россию. Кому хочется, чтобы наша таможня содрала с вещи дикий НДС и пошлину, перехлестывающие за треть цены.
Так что мне ближе теория №3 - конспирологическая.
Кремль инициирует бум на массовую скупку за рубежом русской живописи, чтобы а) - духовно обескровить и дестабилизировать Запад; в) - обосновать свои новые имперские амбиции ссылкой на величие русской культуры, и с) - отвлечь внимание от поисков третьего кандидата в президенты, о котором так энигматически обмолвился в Вашингтоне Игорь Шувалов.
С этой мыслью я и отправился по стопам поэта на прогулку в московский Манеж, где обосновалась в эти дни грандиозная юбилейная выставка Академии художеств.
Двух дюжих охранников и металлодетектор у входа миновал в задумчивости. Всяк знает, что история Академии нашей щедра на противоречия. Да, Академия учила европейской школе живописи, но она же терзала своих учеников пыльной обязаловкой классицизма. Здесь творили скорый и часто неправый суд, что хорошо, что плохо в изобразительном искусстве. Короче, Академия служила цензором хуже Бенкендорфа.
Отсюда ее тяжба с Александром Ивановым, отсюда бунт передвижников - они устали писать бесконечные божественные чресла, отсюда еретический жест Валентина Серова, сбросившего с себя мантию академика.
Так что, не питая особых надежд, я прогулялся по Манежу с единственной целью: вчерне присмотреть, что бы стоило такое купить, дабы выгодно выставить на Sotheby's где-нибудь в конце столетия.
Конечно, полотнам Брюллова, Репина, Левитана, Заболотского и других мэтров пришлось только поклониться. Надеюсь, эти великаны вечно останутся с нами.
Но и без классиков глаза разбегались. Мы сидим, тупо маясь поисками национальной идеи, а в это время Академия выплескивает духовную сущность нашего общества на холсты. Взгляните и все поймете.
Во-первых, нас поглощает религия. Художники-передвижники, будь они живы, пришли бы в ужас от числа распятий, крестов, куполов и святых дев с младенцами, взирающих на оробевшего посетителя со стен Манежа. Я не знал, что гимн России - колокольный звон.
Поскольку Рублевых среди академиков мало, Спасителю остается, как советовал колоссянам апостол Павел, «укрепляться в терпении и великодушии с радостью». А как иначе. Скажем, один живописец, тоже, видимо, академик, изобразил только что снятого с распятия Христа с чем-то вроде обнаженной женской груди. И с ногами чуть ли не короче торса. Это, кажется, как раз тот случай, о котором Батюшков писал в своей «Прогулке»: «...в фигуре нет ни соразмерности, ни согласия. Это туловище небольшого фавна, приставленное к ногам Боргезского борца».
Прошло 193 года, а всё приставляют - только наоборот.
И мелькает опасливая мысль: а не боится Академия, что ее «Снятие с креста», 2007 год, вызовет у православных такой же позыв, как печально знаменитая выставка «Осторожно, религия»?
Другое наблюдение: сегодняшние академики мужественно несут крест творческих концепций прошлого. Вот, например, полиптих, простенько нареченный «Стена». В самом сюжете мало нового. У меня у самого дома висит «Стена» литовского скитальца Жиромскиса. Но куда ей до юбилейной «Стены» в Манеже. С каким глубоким, так и просится сказать, социалистическим реализмом почтенный член Академии выводит на холсте: «Люся и Соня здесь были», «Катя и Вася здесь тусовались». И прочие, более лапидарные сентенции. Боюсь, в Sotheby's эта вещица рекордов не побьет.
Кстати, академики теперь меньше пишут маслом, больше - словами. Образ-то доходит лучше, если уложить его в пару предложений, начертанных поперек картины. Идешь и шевелишь губами, читая по буквам: «... И будит лай собак уснувшие дубравы». Дубрав на холсте, правда, ноль. А собак таких последний раз мы рисовали в яслях.
Нет, вообще-то не все так уныло. Радует, например, как за два с половиной столетия в Академию ворвался тунгусским метеоритом технический прогресс. Ведь раньше, что мы читали на подписях к картинам по части технологии? «Холст, масло», «Картон, темпера». Скучища. А теперь в Манеже? «Стекло, спекание». Или как вот под «кинетическими игрушками-каталками», озаглавленными «Собак-Собакевич» и «Кот-Котофеич»: «Дерево, токарная обработка».
Давайте пойдем дальше. Большой любитель электродрелей, я заметил в ушах Собак-Собакевича аккуратные отверстия. Почему же не написать полностью: «Дерево, токарная обработка, сверление, сверло 17 мм»?
Что не вызвало у меня ничего, кроме восхищения, так это холсты, точнее большой юбилейно-выставочный набор самого Зураба Константиновича Церетели, президента Российской Академии художеств. Собственно, с его работами я не расстаюсь ни днем, ни ночью. Это какая-то круглосуточная Церетелиана. Так было и в тот день. С утра я взирал из окна своей квартиры на дерьер его бронзового Петра Первого с воздетой к небу дланью, потом шел по Патриаршему мосту с фонарями его работы, потом шествовал мимо его фонтанов на Манежной площади, где утка с утятами подавляет своим масштабом царевну, а медведь задирает лапу точно, как тот же Петр Первый.
А потом плавно влился в его зал, открывающий юбилейный вернисаж. Врезалось в память полотно «Семечки», вызывающее у многих зрителей устойчивые ассоциации с «Подсолнухами». «Наш Ван Гог...», - с гордостью прошептал кто-то рядом.
Не удивлюсь, если все 72 памятника, установленных Академией к юбилею по всему миру, окажутся работами ее президента.
«Я часто захожу в музеум... и, как от беседы мудрого мужа и милой умной женщины, лучшим возвращаюсь», - писал Батюшков.
Возвращается ли зритель лучшим из прогулки в Манеж? Проверь на себе.
Мнение автора может не совпадать с позицией редакции
