Перед славным праздником 12 июня замглавы АП Владислав Сурков прочитал в Академии Наук лекцию «Русская политическая культура - взгляд из утопии». Текст лекции пока не опубликован; приходится пользоваться тезисным конспектом, который составлен писателем Андреем Левкиным и вывешен на «Полит.ру». Конспект и есть конспект; даже самый надежный и по-левкински объективный не передает всего объема мысли и неизбежно смещает акценты; нападать на тезисы Суркова, не им составленные и выправленные, все равно что им рукоплескать: и то и то одинаково нечестно. (Понимаю, что сегодня говорить о честности публично, да еще применительно к журналистике, да еще при политическом поводе - смешно; нынешняя медийная система не предполагает шкалы этических оценок, она держится на других понятиях: верность, союзничество, враждебность, радикальность, лояльность.) Поэтому пишу не комментарий к лекции, а параллельные замечания - на заданную тему.
Главной бедой политического класса в 90-е годы была гуманитарная неукорененность, отсутствие вкуса, желания и умения размышлять о темах и мотивах, выходящих за рамки экономики, идеологии, стратегии и тактики. Во многом это объяснялось обстоятельствами; времени работать с общественным сознанием просто-напросто не было; нехорошо, когда вождям 90-х их преуспевающие наследники бросают упрек: нигде в мире, кроме как в России и Латинской Америке, не было такого, чтобы все раздать и понадеяться, что рынок сам преобразует жизнь. Нехорошо, потому что наследники прекрасно помнят, почему пришлось - раздавать, не слишком-то заботясь о последствиях. Одно дело - управлять при цене на нефть по 70 долларов за баррель, при золотовалютных запасах размером с хорошую гору, при задышавшей, начавшей расти экономике (и все равно не справляться с задачей). И совсем другое - брать на себя ответственность за страну, в которой резервов ноль, в долг не дают, продуктов на неделю, а сырье на нижней точке. Брать - и не бояться при этом свободы, рисковать на выборах и проч. Другой вопрос, только ли во внешних обстоятельствах причина; только ли в том, что было не до жиру. Или также в том, что менталитет казался производным от формации; что в умах вождей жила марксистская идея - сломаем распределительную систему, высвободим личность из тисков социалистического рабства, втащим в процессы зарабатывания денег, в демократические процедуры, и постепенно, медленно, мучительно, но неизбежно страна поднимется над прошлым, войдет в сияющее будущее, станет вольной, открытой, динамично развивающейся. Главное, как можно дольше продержаться в новосозданных условиях, не сползти под давлением косных привычек и сиюминутных интересов в прошлое, не сдаться на милость Руцкого. Ради этого можно опереться на кого угодно. Хоть на ЧК. Лишь бы не на ЦК.
Нынешние сменщики над гуманитарными проблемами - задумались. Прочитали огромное количество хороших и не очень хороших книжек. Продумали то, что обязательно нужно продумать человеку власти: даже если потом он от этих раздумий откажется, сделает следующий шаг во внутреннем развитии. Этап размышлений о корнях русской демократии, о вековых основах традиции, о своеобразии национальной политической культуры, о влиянии этих вековых основ на творящееся здесь и сейчас, миновать невозможно. Цитата из конспекта Суркова/Левкина: «Является ли русская политическая культура тем, что надо преодолеть и забыть? У Достоевского герой застрелился потому, что "русским быть не стоит". Все, кто хотел что-то переделать, не смогли преодолеть национальное. Реформы проходят только те, в которых находится "свое".» Другое дело, что это - лишь этап, через который любой сколько-нибудь внятный гуманитарий проходит на первом-третьем курсе; его восхищает и пугает наблюдение Данилевского о замкнутых монадах национальных миров, философское шаманство Шпенглера на тему безысходности цивилизаций, манит интеллектуальное колдовство Льва Николаевича Гумилева с его расчисленными по календарю периодами спада и подъема пассионарности, которые сменяют друг друга четко, как уроки в школьном расписании... Потом до гуманитария доходит, что Данилевский это как ни крути вторая половина 19 века, поезд немножко ушел; гуманитарий читает убийственную рецензию Германа Гессе на Шпенглера: главная беда этой книги не в том, что ее автор переврал все на свете (кто из историков не врет?), главная беда этой книги не в том, что ее автор шовинист (любой здоровый национализм рискует скатиться к шовинизму), а главная беда этой книги в том, что ее автор слишком серьезно к себе относится. Гуманитарий понимает, что и его беда - в том, что он слишком серьезно отнесся к себе и теории «культурных матриц», которые неизменны и от которых не отойдешь. Ни в жизнестроительстве, ни в политике. И уже Гумилева он начинает щелкать, как орешки; это же не теория, это роман! Захватывающий, всемирный, но - роман.
После чего гуманитарий делает простейший вывод - на будущее; культурную почву, стереотипы национального сознания, зафиксированные словесностью, искусством, бытом, обычаем, желательно учитывать при любых переменах. Хоть семейных, хоть государственных. То есть не спешить, не ломать об колено, а медленно менять вместе с окружающей жизнью. В прямом смысле слова готовить почву. Потому что матрицы становятся неизменными только тогда, где и когда люди сами, в своих интересах воспроизводят условия существования этих матриц. Тираническую, персонализированую власть. Общественное безгласие. Тупое безразличие к личности. Не потому что матрицы вечны, а потому что так управлять - проще. И прикрывать тотальное, беззастенчивое воровство элит - легче. И самих себя оправдывать - приятней. Что же до страны и ее движения/застоя/распада, то страна здесь ни при чем. Не захотим распада - будем двигаться. Оглядываясь на прошлое, но постепенно меняя его вместе с настоящим. Поскольку прошлое тоже изменчиво.
Такой вот элементарный вывод делает к четвертому курсу нормальный гуманитарий, и переходит к более важным проблемам. Описывает материальную культуру народов севера, изучает документооборот петровской эпохи, а то и пишет диссертацию про Пушкина. Другой вопрос, что у гуманитария, пока он проходит через этот неизбежный этап личностного развития, нету в руках инструментов власти. И он не в состоянии налететь и расшибиться о прошлое в надежде проскочить в грядущее без долгой и упорной работы по модернизации культуры, по смене ее долгоиграющих стереотипов. И он не может поломать об колено будущее ради сохранения иллюзии о какой-то неподвижной матрице. А политики, как правило, не гуманитарии по образованию и складу ума (в этом смысле даже юриспруденция - наука относительно точная). И когда они запоздало ввергают свое сознание в студенческую проблематику, это и благо - ибо есть шанс, что прорастут на следующий уровень, и зло, поскольку слишком велик соблазн царящую общественную ложь, бутафорскую демократию, практику тотального передела и безудержного самудержания власти как таковой - описать в терминах американских этнокультурологов («культура имеет значение») и русских кинорежиссеров («культура это судьба»). Подкрепить цитатами из Ильина, который был достойным человеком и отличным публицистом, но даже не Шпенглером. И поставить точку в развитии.
Культура - это не судьба. Культура - это почва, которую нужно беречь, возделывать, но не обязательно засаживать из года в год, из века в век одними и теми же сорняками. А судьба - это непредсказуемость исторической жизни, эта та сила, которая меняет обстоятельства и понуждает нас к движению. Культура охранительна; судьба непредсказуема. Они очень нужны друг другу. Без опоры на медленно меняющуюся культуру скорострельная судьба - все равно что перекати поле. Без готовности ответить на вызов судьбы культура - засохшее, безжизненное поле; только ветер приносит новые семена и дает шанс на постоянное обновление.
Автор - обозреватель газеты «Известия»
Мнение автора может не совпадать с позицией редакции
