Моя журналистская судьба неразлучна с похождениями этого человека, как неразлучны жизнь и смерть.
Он убивал или помогал умирать - в зависимости от того, кто что о нем думал. Я писал, как он убивал или помогал умирать, не делая из него ни героя, ни злодея. Честно говоря, я тогда еще не решил для себя, кто он такой.
В пятницу на прошлой неделе он явился на белый свет из тюрьмы в штате Мичиган, пошатываясь и спотыкаясь на ровном месте. В своем неизменном небесного цвета кардигане, в столь же неизменной рубашке в полосочку, со скромным галстуком. Как будто не было восьми лет на тюремных нарах. Сберег от моли старый боевой камуфляж, старина Джек? Или успел обзавестись новым?
Все начинается сначала. Не одному мне - всей журналистике мира придется опять писать о Джеке Кеворкяне, великом и ужасном проповеднике права человека на то, чтобы не ублажать смертельную болезнь бессмысленным долготерпением, не гореть заживо в адских муках, а расстаться с этим миром с достоинством. И главное, расстаться тогда, когда именно ты - а никто другой, включая Господа, - решишь: нет, жить больше невмоготу.
В середине 80-х я работал в Нью-Йорке, и из окон корпункта АПН на Бродвее, казалось, было видно, как доктор Кеворкян начал оставлять за собой горы трупов.
Бывший патологоанатом стал лечить неизлечимо больных проверенной панацеей от всего на свете - смертью. Он называл это умерщвлением из сострадания, эвтаназией. Его противники по всей Америке, включая активистов «Движения за право умереть», называли это разновидностью серийных убийств и шарахались от безумного доктора, как от киллера, состоящего в розыске.
Активистам казалось и кажется до сих пор: Кеворкян дискредитирует их великую идею помощи несчастным в переселении на тот свет. Доктор Смерть, как его прозвали, делал все наоборот. Они добивались легализации эвтаназии, чтобы ее практиковать. Он практиковал, чтобы легализировать.
И для пущего эффекта устраивал из сумрачного, для многих святого таинства смерти чуть ли не балаган. Кеворкян оказывал умирающим желанную для них услугу не таясь, у всех на виду. Причем буднично и деловито, будто доставлял пиццу. Мчался по вызову на своём миниавтобусе «Фольксваген», порой тут же, в автобусе, колол в вену хлористый калий и отбывал под благодарственный хор родственников и прерывистый шепот пациента:
«Да хранит вас Господь, доктор. Вы подарили мне избавленье...»
С 1990-го по 1998-й Кеворкян - он потом сам в этом не без гордыни признался - помог уйти из жизни более чем 130 безнадежно больным американцам. Насколько более, уже не помнит. В конце концов его моральная миссия превратилось в такую изматывающую, круглосуточную мясорубку умерщвления, что доктору пришлось изобрести даже не одну - сразу две машины смерти. Одна сама отмеривала точную дозу химической отравы, другая - усыпляющего газа. Вручную творить благодать эвтаназии сил уже не хватало.
Это была настоящая скорая помощь в переезде на ПМЖ в мир иной. А Кеворкян - её диспетчер, шофер, медбрат и служитель морга в одном лице.
Д-р Смерть дразнил власти: ну, арестуйте меня, арестуйте, слабо? Четыре раза оказалось слабо. Обвиненный в убийстве, содействии самоубийству или в двух преступлениях сразу, Кеворкян срывался с крючка правосудия. И только в 1999-м его наконец посадили на 10-25 лет (есть в Америке такие резиновые сроки) за убийство Томаса Йоука, 52-летнего ньюйоркца, страдавшего неизлечимым поражением центральной нервной системы.
Все было, как всегда. Йоук мечтал оставить этот бренный мир, но собственноручно не мог. Геворкян безукоризненно сыграл роль Бога. А потом - дьявола-искусителя. Отснял агонию Йоука на видео, послал запись в «60 минут», популярную программу телесети CBS, и тем самым словно подмигнул властям с экрана: вот он я, хватайте меня, если посмеете.
Те посмели. Схватили. Сегодня, восемь лет спустя, Джек Кеворкян шагнул из тюремных ворот в Америку, которая сильно изменилась в своем отношении к эвтаназии и к смерти вообще. В том числе благодаря его, Кеворкяна, безумствам.
Один штат, Орегон, уже легализировал медицинскую помощь при самоубийстве, приняв так называемый Death With Dignity law, «Закон о смерти с достоинством». Если человеку осталось жить, по оценкам врачей, менее шести месяцев, он может потребовать прописать себе таблетки, которые нежно отправят его в вечность. Любопытно, что никакого массового паломничества самоубийц в Орегон закон не спровоцировал. После вступления его в 1998 году в силу, им воспользовались 292 американца. Тихо, без публичной суеты, без крикливых заголовков в газетах.
Как раз на этой неделе за схожее законодательство, озаглавленное Compassionate Choices Act, «Акт о выборе из сострадания», может проголосовать парламентская ассамблея Калифорнии. Говорят, губернатор - Терминатор не против. Похоже, Америка вступает на этическую тропу, уже пройденную Бельгией, Нидерландами и Швейцарией, странами, где эвтаназия перестала быть услугой из-под полы, сродни аборту в Ватикане.
Ну, а как дела в этом смысле у нас, в России? Оказывается, доктор Джек Кеворкян мог бы помахать нам своей слабой, старческой ладошкой в знак одобрения и солидарности.
Нет, конечно, такого жутковатого термина, как «умерщвление из сострадания» российская юриспруденция знать не знает. Более того, закон 1993 года «Об охране здоровья граждан» четко запрещает в России эвтаназию при любых обстоятельствах. Болен ты смертельно или страдаешь, как на дыбе средневековой инквизиции, - закону нашему наплевать. Терпи, казак.
Конечно, и православие с правом на смерть на ножах. Читайте «Основы социальной концепции Русской православной церкви», принятые Архиерейским собором еще в 2000 году. Конкретно, раздел «Проблемы биоэтики». Эвтаназию там предают анафеме как «форму убийства или самоубийства в зависимости от того, принимает ли в ней участие пациент».
Если принимает, грех его, пациента, во сто крат тяжелее, учит нас церковь. Вообразил себя Владыкой жизни и смерти - значит, дерзнул замахнуться на служебные обязанности Господа. Тогда расплата настигает автоматически. На христианские похороны и поминальную литургию теперь надежды нет.
Но Россия - не остров. Как ни пытаются в последнее время затолкнуть нас в пустоту международной изоляции, мы как народ живем пока болями и страхами остального человечества. Когда самолеты врезаются в башни-близнецы Нью-Йорка, мы - быть может, не признаваясь себе в этом - примеряем эту немыслимую беду на московскую высотку на Красной Пресне или на колокольню Ивана Великого. Когда свинцовые гробы летят в Америку из Ирака, нам снится груз 200 из Чечни. Когда в Интернете мы натыкаемся на исламистский клип, где заложнику режут горло в приличном цвете и с приличным звуком, нас мутит не меньше, чем американцев или западных европейцев.
Это я к тому, что настали странные времена: смерть, похоже, теряет свою сакральность - везде и каждую секунду. Она входит в каждодневность человечества в мягких домашних тапочках, и Россия здесь не исключение. Мысль о смерти теперь труднее загнать в дальний закоулок сознание, оставить на потом, как приторно сладкий десерт. Смерть требует говорить о ней рационально, бесстрашно, честно. И, извините, сейчас.
Поэтому мало кто в общем-то удивился, когда летом 2004 года две несовершеннолетние девчонки, Марта и Кристина, сотворили в Ростове-на-Дону со своей соседкой Натальей Баранниковой то, что можно назвать первым известным случаем эвтаназии в новейшей истории России.
Помните эту дикую историю? Смертельно больная Баранникова их попросила - они сделали. Сделали по-нашенски, коряво. Баранникову битый час кололи пустым шприцем в вену, чтобы закупорить пузырьком воздуха кровоток - не закупорили. Тогда, не долго думая, взяли веревку и в четыре руки задушили. Узнай об этом доктор Кеворкян, еще неизвестно, что бы с ним в его зрелом возрасте 79 лет стряслось.
Ростовский суд рухнул тогда в тяжелый ступор. Эвтаназии по закону нет, а труп есть. И жалость девичья, искренняя, насмерть перепуганная жалость к несчастному человеку налицо. Что делать, как судить?
Замороченных наших юристов спасла тогда удача. Девчонки сдуру взяли от Баранниковой за свою услугу гонорар: колечек, сережек и прочей медной чепухи на 4750 рублей. И всё. И подписали себе приговор. Какие они к чёрту гуманистки, будто бы действовавшие из сострадания?! Убийство из корысти лица, заведомо находящегося в беспомощном состоянии, совершенное группой лиц по предварительному сговору, - вот что это такое.
Кристина и Марта, может быть, до сих пор в воспитательной колонии. Мотают свои сроки - 6 и 4 года соответственно.
Но их печальная, скомканная попытка наделить соседку правом на смерть до сих пор аукается взрывом полемики вокруг эвтаназии в России. Страна вдруг вспомнила: тысячи неизлечимо больных жаждут покончить со своими муками - одновременно с самой жизнью. А опросы общественного мнения подтверждают нечто неожиданное: более 80% россиян были бы сегодня не прочь её, эвтаназию, легализировать.
Собственно, мы в России, похоже, куда больше готовы к этому, чем какой-нибудь Орегон. Рухнувший в одночасье советский образ жизни оставил старшее поколение россиян с таким пронзительным чувством незащищенности, какое никакими национальными проектами не вытравишь. Я боюсь заболеть. Я боюсь одиночества. Меня все забудут. Я стану никому не нужен. Не хочу быть своим детям обузой... Этот нарастающий, многослойный ком страха гонится по пятам за стариками, больными, неудачниками, заставляя многих задуматься о некой руке сострадания, сжимающей шприц.
Мрачная, конечно, тема. Но есть мысль еще мрачнее. Не потому ли так привлекательна для миллионов россиян эвтаназия, что у нас не развит важный компонент любого цивилизованного общества - культура смерти?
Вера П., добрая знакомая моей жены, платила фантастические гонорары российским врачам за мучительные, бессмысленные в ее состоянии анализы и процедуры, когда бы любой медик в США или Британии профессионально мягко, но четко сказал ей: дорогая моя, мне очень жаль, но вам осталось жить пару месяцев. Насладитесь в свои последние часы теплом родных, приведите в порядок дела, походите босиком по росе...
Мы в России не знаем и не хотим знать, как можно уйти из жизни достойно, без унижения.
На Западе для этого существуют, в частности, хосписы. Первые хосписы открылись и у нас, но их встретили в штыки. Сама философия естественного «умирания с улыбкой» под пассивным, казалось бы, созерцанием родственников и медиков представляется нам каким-то безвкусным авангардистским трюком вроде знаменитых консервов Пьеро Манцони.
Мы вряд ли когда-нибудь дождемся, чтобы наш Ваганьковский погост устроил день открытых дверей, как его ежегодно устраивает лондонское кладбище в Манор-парке. Тысячи англичан приходят, присматривают себе местечко впрок. Откуда солнце встает. Куда надо головой, куда ногами. Нет, здесь панорама города перекрыта платаном, надо бы в сторонке...
Тем более когда еще у нас появится научное учреждение вроде «Центра естественной смерти» в Лондоне, основанного Николасом Элбери, знаменитым английским психотерапевтом. Предмет исследования ученого: эстетика домашней смерти. Цель исследования: как сделать так, чтобы человек переживал это событие, как одно из самых прекрасных мгновений своей жизни.
Впрочем, мне больше нравится глава в каталоге одной крупной британской похоронной фирмы: «А что, если я передумал?»
Мнение автора может не совпадать с позицией редакции
