Петр Романов, политический обозреватель РИА Новости.
На дворе апрель 2007-го, следовательно, самое время вспомнить о ленинских апрельских тезисах 1917 года. То, что такие были, большинство из тех, кто когда-то изучал историю КПСС, естественно, помнит. А вот то, какая жесточайшая схватка разгорелась вокруг них, знают немногие: официальная история большевизма внимание на этом, мягко говоря, не акцентировала.
Между тем, иначе, вероятно, и быть не могло. Большинство русских революционеров учились у Маркса, Энгельса и западных социалистов, а потому революционная схема и, следовательно, последовательность революционных шагов выглядела для всех примерно одинаково. Сначала в стране осуществляется буржуазно-демократическая революция, а уже затем, используя демократические свободы, по мере развития капитализма и роста пролетариата, начинается борьба за социалистические преобразования. Крестьянская среда, а она в те времена в России была куда шире пролетарской, по мнению большинства социалистов, считалось инертной, ненадежной, если не предательской по отношению к идеям социализма. И чтобы изменить ситуацию требовалось время.
Именно поэтому Георгий Плеханов, который знал о марксизме все, что только может знать глубоко образованный социалист, первую знаменитую ленинскую речь после возвращения из эмиграции на Финском вокзале назвал «бредовой».
Капитализм должен был перемолоть крестьянское зерно в пролетарскую муку, из которой и можно будет в будущем испечь социалистическую булку. Так формулировал мысль Плеханов. Так завещали Маркс и Энгельс. (Об опасности забегания вперед в революционном вопросе Фридрих Энгельс писал, например, в «Крестьянской войне в Германии» и в своем послании к Вейдемейеру.) Так делалось в Европе, так, вроде бы, должно было происходить и в России.
Именно поэтому Советы и проявляли столько терпимости в отношении Временного правительства и тех немногих министров-капиталистов, что оставались там к Октябрю 1917 года. Русские социалистические партии готовились не к вооруженной борьбе за власть, а к будущим парламентским схваткам между собой. К выборам в Учредительное собрание социалисты шли спокойно, понимая, что при свободном волеизъявлении народа получат там твердое большинство. В силу теоретических воззрений, они добровольно признавали лидером русской революции буржуазию, правда, лидером, который обязан думать не только о своих интересах.
Если бы не ленинцы, Россию на ближайшее после 1917 года время ожидало социал-демократическое будущее. Главными задачами новой, уже полностью легитимной власти (скорее всего, это была бы президентская республика) стали бы: земельная реформа по эсеровской программе, укрепление профсоюзной базы и упорядочение отношений работодателей и рабочих, постепенное создание полноценного гражданского общества, правового государства и т.д. Иначе говоря, страну ждало бы далеко не бесконфликтное, но цивилизованное, рыночное и демократическое существование. Причем, чем быстрее и основательнее решались бы социальные вопросы на начальном пути (а социалистическое большинство в Учредительном собрании говорит в пользу именно такого варианта), тем быстрее Россия обрела бы стабильность.
Примерно в ту же сторону, что и прочие социалистические партии, какое-то время глядели и большевики. Пока их не переубедил Ленин.
Первое столкновение с большевиками-«соглашателями» получилось заочным и закончилось не в пользу вождя. Газета «Правда», с марта оказавшаяся под влиянием Каменева и Сталина (они вернулись из ссылки быстрее, чем Ленин из эмиграции), занимала умеренную позицию. А потому первые ленинские статьи, поступившие в редакцию из-за рубежа, где речь шла о необходимости вооружаться и делать социалистическую революцию немедленно, показались газетному руководству утопическими. Сталин, не обладавший в то время большим теоретическим багажом, ориентировался на каменевские воззрения, а воззрения Каменева в тот период оказались куда ближе к Плеханову, чем к Ленину. Лишь по приезде Ленина, Сталин начинает дрейфовать в сторону вождя, ориентируясь не столько на теорию, сколько на расклад сил в руководстве партии.
Ленинский «утопизм» объяснялся в редакции «Правды» длительной оторванностью вождя от родины. Самое первое из полученных «Писем издалека» (всего их пять), вышло в газете с существенными купюрами. Второе просто бросили в корзину, или, точнее, отправили в редакционный архив, что почти одно и то же. Остальные письма, судя по всему, до газеты не дошли, однако можно предположить, что Каменев не пропустил бы и эти статьи.
Бомба в партии разорвалась после речи Ленина на Финляндском вокзале, где вождь отверг всякое соглашательство с Временным правительством, оборонцами и какие-либо компромиссы в вопросе о предстоящей социалистической и мировой революции. Ленин приехал навести порядок в собственной партии, создать мощный рычаг, способный развернуть страну в совершенно ином направлении.
Если Каменев, как и многие другие лидеры большевизма, увидели в Ленине после долгой разлуки отчаянного утописта, оторвавшегося от родных корней, то Ильич, наоборот, нашел своих старых друзей замшелыми провинциалами, слишком много времени, проведшими в ссылке далеко от Европы. А только там, считал Ленин, и бьет из земли ключ свежей марксистской мысли. С точки зрения вождя, «старые большевики» прозевали в феврале возможность взять власть в свои руки и сразу же двинуть вперед дело пролетарской социалистической революции. Более того, и после Февраля 1917 года они продолжали оперировать, по мнению Ленина, бесконечно древними понятиями. Он привез им из-за границы самые новые идеи и рецепты. Правда, это был уже не классический марксизм, а марксизм-ленинизм.
В одно мгновенье ставки в политической игре были повышены многократно. Речь шла уже не о буржуазно-демократическом правительстве под контролем социал-демократии, а о грандиозном социальном взрыве, который потрясет всех, все и вся и станет прологом мировой социалистической революции.
Более подробно, уже не в митинговом стиле, а в виде тезисов, Ленин изложил свою позицию в апреле, особо подчеркнув, что ситуация для переворота самая благоприятная, какая только может быть. «Россия сейчас самая свободная страна в мире из всех воюющих стран», страна, где «отсутствует насилие над массами». То есть, предлагалось делать вторую революцию подряд за три месяца в «самой свободной стране мира».
И все это для того, чтобы: а) взять власть в свои руки и б) спровоцировать мировую революцию, иначе эту власть не удержать!
Реально о построении пролетарского государства и социализма в тот момент Ленин не задумывался, а потому в апрельских тезисах об этом и не говорится. Задачи на обозримое будущее были совершенно иными: переворот, удержание власти, участие в мировой революции, создание нового боевого Интернационала и параллельно слом старой буржуазной машины: «устранение полиции, армии и чиновничества», «слияние всех банков в один» и «контроль за общественным производством и распределением продуктов». Об аграрной программе, в отличие от детального эсеровского проекта, всего несколько слов (о необходимости опираться в деревне на самых бедных - сельских пролетариев - батраков).
Никаких конкретных созидательных задач не ставилось, предлагалось лишь в принципе рассмотреть вопрос о «государстве-коммуне», прообразом которого должна стать Парижская коммуна. Вот и весь чертеж будущей России.
Вокруг этих апрельских тезисов и развернулась борьба.
Как справедливо пишет американец Роберт Слассер, «утверждение Ленина об ошибке пролетариата в феврале перечеркивало положение Маркса о том, что рабочие могут осуществить пролетарскую революцию только тогда, когда существуют объективные условия». Хуже того, как верно подмечает Слассер, неожиданно для всех Ленин в своих теоретических построениях вдруг теснейшим образом сблизился с изгоем Троцким, которого как раз и обвиняли в основном в авантюризме и нежелании учитывать «объективные условия».
«Лев Троцкий, - пишет Роберт Слассер, - в своей теории перманентной революции изобрел весьма хитроумный механизм, посредством которого отсталая Россия обойдет этот, казалось бы, непреодолимый исторический закон: действия рабочих России, утверждал Троцкий, могут способствовать возникновению волны революций, которые быстро распространятся по развитым капиталистическим странам Запада, и тогда незначительный по численности, но боевитый пролетариат России обретет могущественных союзников в лице братьев-рабочих Западной Европы. Отнюдь не признавая ссвоих интеллектуальных долгов перед Троцким, Ленин выдвинул поразительно сходную теорию «непрерывной революции». Даже если эти вопросы и не затрагивались в «Апрельских тезисах» специально, они, безусловно, лежали в основе ленинского анализа «текущего момента в России». Надо ли удивляться, что его аудитория, взращенная в традиционном марксизме, встретила столь явно пренебрежительное отношение Ленина к этим основополагающим марксистским истинам с изумлением, потрясением и недоверием».
Безоговорочно и сразу принять столь резкую перемену курса оказались способными далеко не все большевики. Кстати, в «Правде» апрельские тезисы Ленина были опубликованы лишь как его частное мнение. Редакция от вождя открыто отмежевалась. «Что касается общей схемы т. Ленина, - писала «Правда», - то она представляется нам неприемлемой, поскольку исходит из признания буржуазно-демократической революции законченной и рассчитывает на немедленное перерождение этой революции в революцию социалистическую».
Проще было с низами партии, слабо подготовленными теоретически, зато привыкшими подчиняться приказам. А наибольшие сложности возникли в Центральном Комитете среди ближайших партийных друзей Ленина. При всем уважении к Ильичу, они привыкли мыслить самостоятельно, многие и сами считались в социалистических кругах крупными теоретиками, а потому просто взять под козырек не хотели и не могли.
Подробно о развернувшейся после возвращения Ленина борьбе среди большевиков написал в своей «Истории русской революции» тот же Троцкий. Особых передержек там нет. Это куда более честное повествование о подготовке и ходе октябрьского переворота, чем все многочисленные труды на ту же тему, выпущенные в период от «генсека» Сталина до «генсека» Горбачева. Другое дело, что все перипетии этой борьбы описаны автором не без цинизма, вообще свойственного Троцкому. Не говоря уже о нескрываемом удовольствии автора от рассказа о внутрипартийных склоках. Что, впрочем, понятно: именно Троцкий - дважды блудный сын партии (до революции при Ленине, а затем при Сталине) оказался в решающий исторический момент ближе всех к вождю и считался тогда Ильичем лучшим из большевиков.
Троцкий, в частности, цитирует красноречивые высказывания одного из старейших большевиков, члена партии с 1898 года, Ольминского: «Предстоящая революция может быть только революцией буржуазной... Это было обязательное для каждого члена партии суждение, официальное мнение партии, постоянный и неизменный лозунг, вплоть до Февральской революции 1917 г. и даже некоторое время после нее... Мы (или многие из нас) бессознательно держали курс на пролетарскую революцию, думая, что держим курс на революцию буржуазно-демократическую. Иначе говоря, мы готовили Октябрьскую революцию, воображая, что готовим Февральскую».
На апрельской конференции Ленин попытался перевести партию из состояния революционно «бессознательного» в революционно «сознательное», но получил отпор.
Дискуссия вокруг апрельских тезисов развернулась нешуточная. Феликс Дзержинский, будущий создатель ВЧК, намекая на оторванность Ленина от реальной России, потребовал от лица «многих», которые «не согласны принципиально с тезисами докладчика», выслушать содоклад «от товарищей, которые пережили революцию практически». Будущий «всесоюзный староста» (председатель Президиума Верховного Совета СССР) Михаил Калинин возмущался: «Удивляюсь заявлению тов. Ленина о том, что старые большевики стали помехой в настоящий момент». А будущий первый председатель ВЦИК Лев Каменев снова и снова объяснял Ленину, как способному, но прогулявшему важнейшие уроки ученику, какие объективные условия (строго по Марксу) мешают немедленной реализации пролетарской революции в России. Против Ленина был и будущий герой гражданской войны Михаил Фрунзе. Если в гражданской войне вообще могут быть «герои».
Согласно некоторым мемуарам, в партийных кулуарах тогда и вовсе говорилось о вожде непотребное, вроде того, что Ленин в эмиграции просто обезумел и толкает партию к гибели. Член ЦК Шляпников, вспоминая о тех временах, признавал, что среди большевиков началась «смута великая».
Апрельские тезисы пробивали себе дорогу с огромным трудом, о чем свидетельствуют, в частности, итоги голосования по ним в Петроградском комитете: тринадцать членов комитета против, один воздержался, и лишь двое - за. Та же самая картина и в руководстве других партийных организаций, особенно в провинции.
Иначе говоря, прежде чем совершить октябрьский переворот Ленину предстояло совершить переворот в собственной партии и если пристально вглядеться в историю, то окажется, что этот переворот дался вождю, может быть, сложнее, чем сама революция. Но об этом позже.
Мнение автора может не совпадать с позицией редакции
