В последнее время то ли от того, что сгустились в весеннем календаре круглые даты крупных мастеров культуры (Ростропович, Капица, Чуковский, отец и сын Тарковские), то ли по какой другой причине, участились разговоры о пользе духовных авторитетов в обществе. На эту тему даже было сделано телевизионное шоу, где вопрос, как водится в подобного рода спектаклях, был поставлен ребром: «Нужны ли в России духовные лидеры?»
Выяснилось, что нужны, но не всем. Во мнениях разошлись люди культуры. В значительной степени по тому, что склонны смешивать понятия «духовный лидер» и «политический вождь».
Иногда их смешивала сама жизнь. Как во благо нациям (Ганди, Неру, Гавел), так и во зло им (Сталин, Гитлер). Но сегодня в мире что-то не видно примеров совмещения столь высоких должностей. Наверное, в этом есть своя правда. Или, по крайней мере, логика исторического процесса. Не случайно же в христианском мире уже несколько веков как светская власть отделилась от власти духовенства. У католических пап и первых лиц европейских государств разные сферы компетенции.
В 91-м с благими намерениями писатели, артисты и режиссеры бросились в политику, но от этого она ни стала моральнее, чище, светлее.
Ну а то, что сегодня нередко путают божий дар с яичницей, то есть духовных лидеров с ньюсмейкерами из мира шоу-бизнеса и шоу-политики, так это, увы, неизбежные сопутствующие обстоятельства процессу массовизации человеческого сообщества.
Человеку, помимо неба над головой и солнца в космосе, надобны свечи, факелы и фонарики.
Племенам надобен вождь.
Нациям - общенациональный образец духовного величия.
Но хорошо это или плохо, такого лидера, чтобы один - на всех, и, чтобы один - за всех до одного, в наши времена не находится.
Скажут: «А Солженицын?». Достойная кандидатура, но и с ним многие не согласны.
Как многие возражали против лидерства Андрея Тарковского при его жизни. И не только советские функционеры, коим это велела их богиня - госпожа идеология.
Впрочем, о чем мы говорим. Духовных лидеров не выбирают и тем более не назначают. К ним прислушиваются и приобщаются.
...Телевидение отметило 75-летие Тарковского, как и следовало ожидать, показом его фильмов.
Фильмы Тарковского не связаны с наружной реальностью; они к ней привязаны. Как прикреплены стропами к земле до поры до времени - до момента взлета - большие и малые воздушные шары.
«Иваново детство» - печально грозный реквием по душе человеческой.
Когда экран затопляет сновидение Ивана, историческая конкретность реальной войны уступает место войне ирреальной: между личным и надличным.
Сновидения теснят явь. А последняя в свою очередь дырявит сновидческие пейзажи то чернотой колодца, то обугленным деревом.
«Андрей Рублев» - череда катастроф и возрождений.
Автобиографический фильм «Зеркало», снятый следом за «Рублевым», антибиографичен по построению. Детство существует одновременно со зрелостью. Зеркало в фильме не удваивает реальность, оно ее сгущает.
Планета Солярис не множит нравственность, она ее концентрирует. И все разновременное и разно пространственное собирается в одной точке. Призраки материализуются, и избавиться от них нет никакой возможности: они реальнее и прочнее любой реальной и сверхпрочной материи. Вблизи Соляриса нравственность ни на секунду не отстает от рассудка. Ее не отогнать, не задушить, не расстрелять, не аннигилировать.
Солярис - зона насыщенной, концентрированной целостности бытия. В «Сталкере» эта зона расположена на Земле. Она так и называется: «Зона». Она засекречена и огорожена. Ее посещение - нелегальное и рискованное предприятие. Оно требует от человека, вступающего на ее территорию, внутреннего преображения, воссоединения в себе инстинкта и разума.
В «Ностальгии» мир распадается, рассыпается беззвучно... Под акомпонимент сочащейся воды.
Мир водоточит - это один из самых навязчивых мотивов в фильмах Тарковского. Природа истекает водой. Как живое существо кровью. Жизнь, живое становится беднее, прерывистее, дискретнее...
Навязчивой идеей главного героя как раз и становится непрерывное действие - пересечение с зажженной свечой бассейна святой Катерины.
Идею он реализует с третьей попытки. Это сцена-метафора - что-то вроде молитвы о непрерывной жизни.
Поэт Арсений Тарковский, чьи стихи звучат с экрана на свой лад замаливает дискретность своего бытия:
«Я свеча, я сгорел на пиру,
Соберите мой воск по утру,
И подскажет вам эта страница,
Как вам плакать и чем вам гордиться,
Как веселья последнюю треть
Раздарить и легко умереть
И под сенью случайного крова
Загореться посмертно, как слово».
Но это все разговоры и заговоры. Стихи, мольба, магия красоты, волшебство музыки, непогасшее пламя свечи - это все не решение вопроса нескончаемого бытия, это не спасение от небытия.
На пороге бездны небытия безумец зовет человечество вернуться к той точке, откуда началось движение по ложному пути, который и привел к отчуждению человечности, к обособлению нравственности, к разрыву с будущим.
По случаю юбилея были продемонстрированы документальные ленты о режиссере и его творчестве. Делились воспоминаниями о нем его друзья и знакомые. Кто ограничивался дежурными словами, кто счел своим долгом намекнуть на романтические с ним отношения. Но главное - это поминальные сюжеты в информационных программах.
Если о Мастере вспомнили во "Времени", в "Вестях", а также в "Новостях", значит, он со своими фильмами пригодился быстротекущей и неверной Повседневности. Это то, чего ему не хватало при жизни. Не хватало признания «здесь и сейчас». Он из тех, кто сочинял, создавал, мучаясь над вечными вопросами бытия, свои послания до востребования, и желал немедленного, сиюминутного отклика. Желал его страстно и потому страшно переживал невнимание критики, косые взгляды коллег, размолвки с друзьями, недоброжелательство сильных мира Сего. Вернее, Того - советского.
Когда он ушел и от Бабушки, и от Дедушки, и от Серого Волка - Советской власти, то остро почувствовал зависимость от Лисы-бюрократии международных кинофорумов. Второстепенная награда на первостепенном западном фестивале его терзала не меньше, чем идеологическая травля на Родине. Сегодня-то можно точно сказать, что дело было не в скверном характере Мастера и не в его болезненном тщеславии. Дело было в его ощущении трагического разрыва между Вечностью и Повседневностью.
Разрыв с годами только увеличился. Чем была удобна Советская власть для художника? Свою внутреннюю несвободу можно было списывать на внешние ограничения, накладываемые режимом, цензурой. Тарковский в последние годы жизни был лишен этой возможности. И он с достоинством выдержал испытание, которое оказалось впоследствии непосильным для большей части советских художников.
Нынешняя Повседневность, полоненная поп-культурой, утилизировала непреходящего Тарковского. И вот в каком смысле. Во-первых, нет более востребованного продукта, чем история о непризнанном и затравленном при жизни пророке, к тому же изгнанном из своего отечества.
В жизни Тарковского есть все: и талант от природы, и драматизм непонимания, и заведомая несправедливость, и разлука с отчим домом, и катарсис признания, хотя бы и посмертного. Частная история покоится на фундаменте подсознательного мифа о его Величестве Успехе, который не просто является результатом безотчетной, необъяснимой любви и поклонения народных масс, но санкционирован свыше. Его триумф - от Бога, а не от толпы. И не от власти. В сюжетах новостных программ 4-го апреля этот мотив превалировал, подчеркивался.
Во-вторых, нам "нонешним", коим всегда "ну-тка", лестно оказаться современниками и соплеменниками великого человека. Ведь Тарковский - в ряду с Бергманом, Висконти, Феллини... - легендарными мастерами второй половины ХХ века. Ну, кто еще из отечественных кинематографистов этой поры мог бы вклиниться в когорту избранных европейцев... Он - предмет национальной гордости среднестатистического великоросса и объект штудий недюжинных интеллектуалов всех стран и во все времена. Он - фрагмент общенациональной идеи, если таковая имеется. Его уважают, чтят, почитают, иные перед ним преклоняются, для иных он давно и навсегда - икона. Его имя стало знаком и даже знаменем высокой культуры, великой духовности.
Он нам льстит, и мы ему льстим, почти истово. Но едва ли любим как родного. Как Шукшина или как Высоцкого. Все-таки, он как планета Солярис - далекая, притягательная и безжалостная.
Но подсказать, как нам плакать и чем нам гордиться могут только его фильмы, страницы которых мы перелистываем раз в пять лет к юбилейным датам.
Мнение автора может не совпадать с позицией редакции
