Автор Петр Романов.
О том, что считать последней точкой в победе большевиков, можно спорить долго: взятие Зимнего дворца, II съезд Советов, окончание Гражданской войны - вариантов, по правде говоря, тьма.
Я определяю время по своему, на мой взгляд, это пять утра 6 (19) января 1918 года, когда большевики силой разогнали Учредительное собрание - форум, о котором лучшие русские люди мечтали веками.
Правда, одно, но крайне важное дело выборы все же сделали: показали истинное отношение российских граждан к сложившейся в стране ситуации и главным политическим партиям. Эти результаты самое достоверное свидетельство того, чего русский народ хотел в конце 1917 года на самом деле.
Как и ожидалось, выборы убедительно выиграли левые, прежде всего эсеры, за которых проголосовало 59% избирателей, что, пожалуй, естественно, для крестьянской страны. Эсеры наиболее полно и последовательно, с точки зрения рядового крестьянина, отражали интересы деревни. Стоит, однако, отметить, что за эсеров-радикалов, то есть за левых эсеров (союзников большевиков), из 59% крестьянских голосов было отдано лишь 6%.
За самих большевиков, фактически уже стоявших у власти, проголосовало 25% избирателей. Эта немалая, но, если разобраться, в значительной мере «дутая» цифра. Результат объяснялся главным образом поддержкой большевиками эсеровского Декрета о земле. Ленин откровенно признавался, что только благодаря этому хитроумному политическому маневру партия и удержалась у власти. И, конечно же, обещаниями скорого мира. Так же не искренними. В ленинском понимании мир русского человека ждал лишь после победы в мировой революции, а это, согласитесь, не близкий путь к родному очагу.
Меньшевики получили 3% голосов: их теоретические рассуждения о марксизме истинном и марксизме ложном, мало, кто понял. Наконец, кадеты и прочие либеральные партии сумели собрать примерно 13%. Либералы проиграли. И потому, что уже совершили немало ошибок в составе Временного правительства, и потому, что не умели работать с массами, и потому, что их электоральное поле, а это в основном средний класс, в России еще не подросло.
Итак, три четверти страны проголосовало против большевиков, но в целом за социал-демократический путь развития России.
Ленин, однако, полагал, что голоса следует считать совершенно иначе. Он обращал внимание на результаты в Петербурге и Москве. Здесь картина действительно была
иной: за эсеров проголосовало 218 тысяч избирателей, за кадетов - 515 тысяч, а за большевиков - 837.
Комментируя эти цифры, Ленин
пишет: «Город не может быть равен деревне. Город неизбежно
ведет за собой деревню. Деревня неизбежно идет за городом. Вопрос только в том, какой класс, из городских классов, сумеет вести за собой деревню».
Наконец, в еще большей степени Ленина интересовал вопрос о том, как голосовала армия, причем не далекие фронты вроде кавказского, а те, что рядом с Питером и Москвой и могут вмешаться в политическую драку: «Имея почти половину голосов в армии вообще, мы имели
подавляющий перевес на фронтах, ближайших к столицам. А если взять Северный и Западный фронты, то у большевиков свыше 1 миллиона голосов против 420 тысяч у эсеров. Следовательно, в армии большевики тоже имели к ноябрю 1917 года политический «ударный кулак», который обеспечивал подавляющий перевес сил «в решающем пункте в решающий момент».
Именно эти результаты и давали Ленину основание заявлять, что на выборах в Учредительное собрание большевики
победили. Для большевиков не имели значения мнение
деревни, голосовавшей за эсеров, и мнение примерно половины населения двух российских столиц. Все решал штык, он в
реальной политике весил в то время значительно больше, чем демократическая формула «один человек - один голос». Именно поэтому историческая фраза матроса Железняка к депутатам Учредительного собрания: «Караул устал, расходитесь!» прозвучала столь веско.
Впрочем, штык - только инструмент ленинской политики, что же касается судьбы Учредительного собрания, то ее решал, естественно, не Балтийский флот. Не имел значения даже большевистский ультиматум, категорически отвергнутый Учредительным собранием - немедленно принять ленинскую Декларацию прав трудящегося и эксплуатируемого народа. Хотя именно этот отказ использовался в советскую эпоху как оправдание разгона форума.
На самом деле это, естественно, не оправдание, а предлог. Учредительное собрание - единственный легитимный институт власти в России на тот момент - было вправе принимать или отвергать любое предложение. Не говоря уже о том, что у большинства делегатов имелся свой взгляд на то, как следует защищать интересы трудящихся.
На самом деле судьбу русского Учредительного собрания за семьдесят лет до того решил еще Карл Маркс, а Ленин стал всего лишь прилежным душеприказчиком своего учителя.
6 июня 1848 года, анализируя в «Новой Рейнской Газете» итоги революционных событий в Германии, Маркс бичевал буржуазных демократов за «конституционные иллюзии» в эпоху революции и прямо писал о бессмысленности учредительных народных собраний. По крайней мере, до тех пор, пока победа не будет в кармане у пролетариата. «Допустим, - писал Маркс, - что этому ученому собору удалось бы после зрелого обсуждения выработать наилучшую конституцию. Какой толк будет от наилучшей конституции, если... в это время поставили уже штык в порядок дня?»
«Вот каков смысл лозунга, - сделал из этой статьи еще в 1905 году вывод Ленин, - диктатура. Можно видеть отсюда, как отнесся бы Маркс к резолюциям, называющим «решение организовать учредительное собрание» решительной победой»! Раз восстание оказалось необходимым и неотложным, - тогда конституционные иллюзии и школьные упражнения в парламентаризме становятся только прикрытием буржуазного предательства революции».
Иначе говоря, судьба Учредительного собрания в России была предрешена дважды, сначала в 1848 году Марксом, а затем в 1905 году Лениным. Все обещания большевиков, что они созовут Учредительное собрание, и будут уважать его вердикт, являлись лишь дымовой завесой.
Любопытно в связи с этим свидетельство Н. Суханова - автора известных «Записок о революции», которому повезло присутствовать на первой закрытой встрече Ленина со своими ближайшими сподвижниками в день приезда вождя из-за границы: «Насколько помню, Ленин не употреблял термина «Учредительное собрание». Едва ли это была дипломатия. Ленин был еще совершенно свеж, абсолютно свободен и чужд всяких дипломатических соображений: он еще чувствовал себя за границей, где не было вокруг никакой реальной сферы политической работы, не было никаких объектов воздействия и было естественно - что на уме, то и на языке. Дипломатия с Учредительным собранием началась позже и с сугубой осторожностью проводилась до самого его разгона: ведь в течение ряда месяцев борьба с Керенским и советским мелкобуржуазным большинством велась под флагом защиты Учредительного собрания... Для него само собой разумелось, что подобному учреждению нет места в его государственно-правовой системе».
Слушать рекомендации политических противников по поводу будущего государственного устройства России, после того как большевики взяли Зимний дворец в Петрограде и Кремль в Москве, было бы для Ленина верхом «парламентского кретинизма».
Мнение автора может не совпадать с позицией редакции
Блог Петра Романова
