Беловежская пуща 15 лет назад - это, конечно, символ. Символ распада прежде всего. А цена распада СССР оказалась огромной. Это была не только «крупнейшая геополитическая катастрофа ХХ века». Каждый из нас чем-то поплатился за него: и потерянными сбережениями 90-х, и товарами, которых не стало в 80-х, и социальными гарантиями 70-х, и иллюзиями 60-х. Но все мы заплатили эту цену за свободу и справедливость, за то, чтобы жить в нормальном современном обществе.
Но Беловежская пуща - это еще и символ времени. Времени, в котором можно было «с голоса» принять важнейший закон или «на коленке» (хорошо, не на коленке - на трибуне) подписать указ о роспуске крупнейшей политической партии. Наскоро отпечатанный на машинке короткий текст, в котором «республики-основательницы Союза» высокопарно (и смешно) объявляли «о прекращении существования СССР как геополитической реальности», не значил ровным счетом ничего. Именно поэтому никто в мире глав РСФСР, УССР и БССР главами суверенных государств не признал - даже после случившихся 8 декабря 1991 года судьбоносных посиделок. Полагаю, и Борис Ельцин, и Леонид Кравчук, и Станислав Шушкевич хорошо понимали: чтобы стать легитимными, надо следовать закону и процедуре.
Процедура же, в которой так поднаторел к концу своего правления президент Советского Союза Михаил Горбачев, брала их в тиски. 3 апреля 1990 года законом СССР был определен порядок выхода республики из состава Союза. Им были предусмотрены референдумы и другие сложные процедуры, а продолжительность процесса, которому явно не хотел давать хода Горбачев, должна была составить 6 лет. 17 марта 1991 года на референдуме, который, правда, проводился только в 9 республиках из 15, абсолютное большинство граждан высказались за сохранение СССР как «обновленной федерации». Наконец, еще в 1975 году СССР подписал Заключительный акт Совещания по безопасности и сотрудничеству а Европе, гарантировавший нерушимость установленных в Потсдаме границ.
Но был путч, и он, казалось, снял с «незалежной» республиканской элиты эти вериги. Снял ли? Хотя международное сообщество уже в начале 92-го признало каждую из республик как независимое государство, легитимация распада СССР до сих пор затруднена хотя бы тем, что границами новоиспеченных субъектов международного права стали республиканские административные границы, сложившиеся к декабрю 1991 года. А они пересматривались союзными органами без согласия республиканских в отношении 11 (!) республик.
Исторически распад СССР был неизбежен. Советский Союз был замкнутой системой. Хотя эта система позволяла достигать колоссальных успехов (геополитические позиции, промышленные прорывы 30-х и 50-х, развитие наукоемких технологий, бесплатное образование и здравоохранение), для граждан, полностью исключенных из процесса принятия решений, она была несвободной и несправедливой. Будучи закрытой, страна не смогла должным образом воспринять инновации постиндустриального общества. Отсутствие конкуренции негативно сказывалось не только на состоянии экономики, но и на формировании эффективного правящего класса, и на его способности управлять кризисами. Производство средств производства, лежавшее в основе экономики, лишало людей элементарных возможностей (дефицит) и стагнировало с конца 1970-х годов. В 1982 году, по данным советской статистики, экономический рост в стране прекратился. Попытки модернизировать систему без изменения ее основ («ускорение» и «перестройка») ускорили ее агонию.
Катастрофический распад СССР угрожал основам существования России как целостного самостоятельного государства. Но Россия не ушла в небытие вместе с Советским Союзом. Российская Федерация стала правопреемницей СССР. Россияне поддержали реформаторский курс, заявленный Борисом Ельциным. Дальнейшая модернизация страны была возможна только в условиях радикальной политической реформы, прежде всего - новой Конституции. Проблема конституционного устройства страны была решена в декабре 1993 года. Народ создал новую политическую систему, основанную на разделении властей, и подтвердил свой выбор: свобода, справедливость, единство, суверенитет.
То, что произошло в 1991-1993 годах, несомненно, было революцией. В логике марксистской социологии - «буржуазной» революцией. Однако «буржуазная» революция в России произошла «без буржуазии». Приватизация создала в России институт частной собственности. Но слоя мелких и средних собственников, готового взять на себя реальную ответственность за нее, в стране в начале 90-х не было. А были - энергичные и предприимчивые люди, действовавшие по обстоятельствам. Этот наиболее динамичный слой элиты сразу сделал заявку на реальное лидерство.
Деятельное меньшинство, которое проводило преобразования, было неоднородным изначально и быстро менялось. «Идеалисты», стремившиеся создать демократическую власть и эффективный бизнес, уступали место «реалистам», делавшим ставку на эксплуатацию природных ресурсов и административной ренты. Поэтому с началом приватизации собственность попала под контроль олигархов - лидеров крупных финансово-промышленных групп, которые откровенно использовали власть в собственных целях и коррумпировали ее.
Нестабильность стала главной отличительной чертой возникшей системы. Внутренний рынок очень скоро оказался перенасыщен импортом, экономика долларизирована, рубль многократно обесценен, а антимонопольное, налоговое и таможенное регулирование - разрушено. К середине 90-х объем ВВП упал по сравнению с 1989 годом почти наполовину, а инвестиции - более чем на две трети. Зависимость от нефтяных доходов, сложившаяся еще в советские времена, достигла опасных масштабов. Важнейшие экономические решения начали приниматься за пределами страны. Возникла оффшорная аристократия.
Большинство населения потеряло накопления и обеднело, а часть граждан была ввергнута в нищету. Следствием проводимой экономической политики стало гигантское социальное расслоение. Соотношение доходов 10% самых состоятельных граждан России и 10% самых бедных к концу 90-х превысило 14 (а в Москве - 40). Средний класс советских времен - учителя, врачи, офицеры, творческая интеллигенция - по доходам и самоидентификации превратился в низший класс Новой России. В то же время в стране появилась дюжина долларовых миллиардеров.
Сложившийся в 90-е годы политический режим не был демократическим - прежде всего из-за разобщенности правящего класса, сконструированного олигархами. Попытки демократизации режима предпринимались, но его общественная поддержка почти всегда была ничтожной. «Привычку к демократии» граждане осваивали - и освоили - стихийно, не благодаря, а вопреки ему. Именно поэтому демократические институты оказались столь несовершенными, а политический кризис продолжался явно или скрыто все 90-е годы.
Сегодняшнее стремление населения к стабильности, а правящей элиты к политической модели суверенной демократии - очевидное следствие как хаотичного распада Советского Союза, так и «ревущих 90-х». Социальный маятник продолжает движение в сторону, противоположную распаду. Его вряд ли можно остановить - сколь бы сильным ни было «обаяние энтропии» (Венедикт Ерофеев), рано или поздно его сменяет воля к жизни.
Мнение автора может не совпадать с позицией редакции
