И сам сериал, и ропот возмущения ему сопутствовавший, требуют послесловия. Довольно много было читательских откликов на мою предыдущую колонку об экранизации. Да и в других СМИ хор несогласных и недовольных не умолкал ни на один день, пока текло повествование.
Между тем, публика продолжала смотреть. Да, рейтинг первой серии (он считается рейтингом ожидания) рухнул с высоты 20% до 10% уже к концу первой недели показа. Но и эта планка зрительского интереса, по нынешним меркам, довольно приличная. Она на уровне добротного мелодраматического сериала. Для сравнения заметим, что одна из заключительных серий экранизации Шолохова имела показатель на пять процентов меньше, чем одна из первых серий экранизации прозы Татьяны Устиновой «Всегда говори всегда». Не так плохо, если принять во внимание уровень раскрученности модной сочинительницы книжных текстов.
В отношении же немодного сочинителя сработал еще и чисто психологический фактор восприятия: единодушная брань раздражает нормального читателя-зрителя почти так же, как агрессивная рекламная кампания. Потому, наверное, ближе к финишу все чаще то тут, то там стали раздаваться голоса в защиту сериала. Кстати, тоже довольно раздраженные. Логика здесь такая: критики нам не указ, фильмы снимаются для нас, нам и судить.
Резоны в пользу сериала следующие.
Что это все критики судачат об этнографических подробностях в романе и в фильме. Сейчас на дворе не ХХ, а ХХI век. Что нынешнему молодому человеку до того, на какую сторону зачесывал свой смоляной чуб Григорий. И что француженка Аксинья неловко несет коромысло с пустыми ведрами и выходит на улицу с распущенными волосами, а в постель ложится полуголой. И какое значение имеет то, что донские казаки поют песни кубанских казаков. И т.д.
Далее, бондарчуковский «ТД», может, и дальше от Шолохова, чем герасимовский «ТД», но зато ближе к нашим реалиям. И ничего нет дурного в том, что он в определенной степени вживлен в западно-европейские стереотипы масскульта. Интегрироваться в Европу, так интегрироваться. А глобализироваться, так глобализироваться.
Наконец, непременный и ходовой довод: посмотрев даже неудачную экранизацию великого литературного произведения, массовый читатель обратится к оригиналу. Все польза.
Думаю, что сомнительная. Почему-то иные интеллектуалы уверены, что среднестатистический читатель умнее и пытливее среднестатистического зрителя. Я-то убежден, что, листая книгу и старательно вникая в ее содержание, такой зритель вычитает в ней не более того, что уже увидел на экране. Посмею высказать в качестве железной аксиомы предположение: всякая популярная экранизация классики является всего лишь экранизацией массовых представлений о ней. Так что здесь не стоит обольщаться относительно просветительской миссии телевизионных культуртрегеров.
Есть, впрочем, более сильный аргумент у тех, кто возвысил голос против единодушных нападок на произведение Сергея Бондарчука.
Мне позвонил давний хороший приятель, вдумчивый артист и серьезный режиссер. До этого мы уже успели в унисон обменяться неблагоприятными впечатлениями о сериале.
- Ты знаешь, - говорит он чуть виновато и в то же время с вызовом, - я как-то втянулся в это зрелище. Меня это даже стало трогать... Волнует частная судьба интеллигентного казака Руперта Эверетта, полюбившего вполне интеллигентную казачку Дельфин Форест... Задевает их неприкаянность в нашей стране, в нашей буйной истории... Как это в сущности верно. Ты будешь смеяться, но я по ассоциации подумал и о столичных интеллигентах Живаго и Ларе. И за тех больно, и этим сочувствуешь. Быть может, я стал слишком сентиментальным?..
Сделав паузу, прибавил, чтобы, видимо, разбавить свой пафос самоиронией: «А, может, чересчур интеллигентным?.. С возрастом это бывает».
Сентиментальность, должен признать, не только застилает слезами глаза, но и способствует иногда прозрению. Я посмотрел иначе: с точки зрения натерпевшегося от жизни человека.
Нет, после этого звонка я не переменил отношения к созданию Сергея и Федора Бондарчуков. Хотя вполне мог бы согласиться с доводами о несущественности тех или иных исторических накладок. В конце концов ими переполнена и сама классика.
Я легко мог бы отвлечься от читаного и перечитанного первоисточника, от виденной не один раз хрестоматийной киноверсии романа, снятой Сергеем Герасимовым... Я мог бы даже выкинуть из памяти еще более удачную экранизацию, осуществленную Ольгой Преображенской в пору царствования Великого Немого. Я готов все это сделать, чтобы расчистить в своей голове пространство и уголок в сердце для непредубежденного восприятия сериала Сергея Бондарчука как такового.
Считайте, что я это уже сделал. И что я вижу? Тривиальная история вроде бы рокового чувства на фоне исторического задника. Изобразительная ткань как неживая. Сюжет развивается скачкообразно, мотивировки поступков героев неотчетливы. Большой фильм смотрится как большой клип о человеке, который сильно пострадал от Жизни с большой буквы.
Но, дав волю своему сентиментальному чувству, я понимаю сентиментальные чувства своего приятеля, переживающего за Григория Мелехова, который не в силах победить обстоятельства и уклониться от наезжающего колеса истории. А заодно и за Сергея Бондарчука, которому мучительно давалась работа над сериалом. Можно представить, в какое отчаяние впадал режиссер, когда останавливалось финансирование... Или когда он видел первые монтажные сборки сцен...
Моему приятелю это особенно легко было представить, поскольку он сам переживал все эти проблемы неоднократно. Он только что измучился от того, что не находил средства на реализацию замысла. Нашел, снял, но теперь отчаивается потому, что не может пробиться к зрителям.
Одна несчастная судьба проецируется на другую драматическую участь, и обе - на третью, трагедийную, коллизию. Таков механизм благосклонного приятия нынешнего «Тихого Дона» моим приятелем.
На другой день я ему звоню.
- Знаешь. Представь, что Сергей Бондарчук ко всем трудностям материально-финансового толка в момент съемок испытывал упадок духовных сил, ощутил творческую немощь. Представь: вот он твой самый сокровенный замысел, мечта последних лет, почти в яви... Но не дается. А все вокруг хлопочут. Одни подначивают из корыстного интереса: давай, давай бери Мечту замуж! Ты еще о-го-го. Другие осаживают: зачем тебе это нужно? побереги здоровье, будь благоразумнее.
- Это другая история. Это не «Тихий Дон».
- Эта история называется «Дядюшкин сон».
У Достоевского князь К, оказавшись на краю жизни, воспринимает ее как сон. Во всяком случае, он не способен увидеть границу между сновидением и действительностью. Потому становится объектом жестоких манипуляций. Его, было, женили на юной особе. Он, было, дал своей суженой родовой титул, родовое наследство. Над ним посмеялись. Затем разженили. Снова посмеялись. Затем он умер.
Мнение автора может не совпадать с позицией редакции
