Автор Петр Романов.
О последних годах царствования Александра II точнее всего сказал Фридрих Энгельс, который русских (на пару с Марксом) не любил, но отслеживал все происходящие в России события весьма внимательно. «В России в те времена, - писал Энгельс, - было два правительства: правительство царя и правительство тайного исполнительного комитета заговорщиков-террористов. Власть этого второго, тайного правительства возрастала с каждым днем. Свержение царизма казалось близким».
Под «исполнительным комитетом» Энгельс подразумевал Исполнительный комитет «Народной воли», революционной организации, которая после безуспешного «хождения в народ» взяла на вооружение тактику террора, пытаясь таким образом утопить корабль самодержавия. «История движется ужасно тихо, - говорил один из наиболее известных русских террористов Андрей Желябов, - надо ее подталкивать».
Тот же образ нередко использовался тогда и самой властью: правительство и разнообразная оппозиция взаимно обвиняли друг друга в попытках «раскачать лодку». Этот тезис-клише во времена Горбачева обрел в России новую жизнь. Беспокойство по поводу телодвижений в лодке каждый раз возникает, когда «плавсредство» ненадежно.
Следует, однако, учесть, что «раскачивать лодку» совсем не равносильно желанию утопить ее. Александр II вывел страну из привычного равновесия, потому что занимался ее ремонтом. Герцен, потому что энергично бил в «Колокол», стремясь привлечь всеобщее внимание к рифам и мелям. Славянофилы сильно накренили судно, перегнувшись через борт, чтобы помочь утопающему славянскому брату. И только «Народная воля», а затем и пришедшие им на смену марксисты-ленинцы, не раскачивали, а целенаправленно топили лодку. По идейным соображениям.
Эпоха Александра II совпадает с эпохой политической мысли, порожденной опытом Парижской коммуны 1871 года. А главный вывод, сделанный Марксом из этого революционного эксперимента, заключался в том, что целью революции должна стать «не передача военно-бюрократической машины из одних рук в другие, как это бывало до сих пор, а разрушение этой машины». То есть борьба шла не за место у руля, а за то, чтобы пустить судно на дно.
Народовольцы в силу того, что еще не полностью избавились от иллюзий по отношению к «пассивному» крестьянству и не успели еще всем сердцем прикипеть к новому объекту любви - «активному» пролетариату, не могли столь подробно теоретически обосновать необходимость пустить на дно весь российский государственный корабль. Зато само по себе инстинктивное желание «утопить» было уже необоримым.
Считать Россию родиной политического терроризма нельзя, поскольку этот способ борьбы против власти (и за власть) известен с библейских времен. Но у русского терроризма были и свои национальные особенности. Если террористические акты в те времена и имели место (убийство Линкольна, террористические акты Геделя и Нобилинга против императора Германии, Монкаси - против короля Испании, Пассананте - против короля Италии), то носили они все же единичные случаи. В России терроризм приобрел широчайший размах, поскольку это стало делом не одиночек, а дисциплинированной революционной партии. «Народная воля» не только брала на себя ответственность за террористические акты, но и, как правило, мотивировала и даже анонсировала их. (Партия рассылала предупреждения о вынесенном приговоре будущим жертвам).
На Александра II было совершено свыше десятка покушений: в него стреляли, его пытались убить кинжалом, минировали столовую Зимнего дворца, взрывали царский поезд, в императорский экипаж бросали бомбы и т.д. По своей настойчивости и изобретательности охота на царя-освободителя не имеет себе равных. К тому же охотились не только на царя, но и на «дичь» поменьше: министров, губернаторов, градоначальников, жандармов и их агентов. Чаще террористы охотились на конкретного человека, приговаривая его к смерти за конкретные действия, но бывало, человек становился мишенью и просто «по должности». Смертный приговор был вынесен даже Дмитрию Милютину, одному из самых порядочных и умных людей в царском правительстве, политику либеральных взглядов, реформатору. Его вина состояла лишь в том, что он являлся военным министром.
Еще одной особенностью русского терроризма можно считать то, что он очень долго не вызывал в образованном обществе ни малейшего отвращения. Напротив, тогдашний русский терроризм окутывала некая романтическая дымка, ее не могли разогнать даже сообщения о том, что в результате террористических акций наряду с царскими чиновниками и жандармскими чинами часто гибнут и посторонние, ни в чем не повинные люди. Почему это происходило, хорошо видно из истории самого первого громкого политического покушения, когда Вера Засулич ранила столичного градоначальника Трепова. Градоначальник вызвал в обществе глубокое возмущение тем, что приказал жестоко высечь одного из политических заключенных (тот не захотел в его присутствии снять шапку).
Суд присяжных террористку оправдал, Вера Засулич была освобождена из-под стражи, сразу же спрятана товарищами и нелегально переправлена за границу. Газета «Голос» очень точно передала эмоциональный настрой общества, рассказав о том, как завершился процесс: «Вдруг раздался не то стон, не то крик. Разом ахнула толпа, как один человек. Точно вам не хватало воздуха, вас душило что-то, какой-то страшный кошмар, и вдруг вы стали дышать, вдруг тяжелый камень свалился с плеч... Крики радости, аплодисменты, топот ног, пронзительные возгласы: «Браво! Молодцы!» Многие крестились, демократически настроенная молодежь обнималась... Судебные приставы вначале бросились успокаивать. Кони (председатель окружного суда) запретил это делать».
Как видно из этого описания, никто из присутствующих не понял, что вместо тяжелого воздуха самодержавия, которым люди дышали до сих пор («не хватало воздуха», «душило что-то»), они с лихвой глотнули в зале суда не менее опасного веселящего, угарного революционного газа. Окончательную точку, абсолютно уверенная в своей правоте, поставила либеральная газета «Санкт-Петербургские ведомости»: «Поднявши меч - от меча и погибнет. Кто нарушает закон - тот и себя ставит вне закона». Таким образом, революционный самосуд получил двойную поддержку: сначала от присяжных, а затем и от прессы. Засулич, по словам одного из тогдашних оппозиционеров, являлась «ангелом мести».
Ну а то, что главной мишенью в тире стал царь-освободитель, раскрепостивший русские суд и прессу, было по-своему логично: с революционной точки зрения Александр II, будь он хоть тысячу раз реформатором, по-прежнему олицетворял собой самодержавие. В годы советской власти к народовольческому террору сохранялось примерно такое же отношение. «13 марта (1879 года) в Петербурге, - пишет Николай Троицкий в своей книге «Безумство храбрых», - Леон Мирский на коне догнал карету, в которой ехал шеф жандармов Дрентельн, и выстрелил в него через окно кареты. Только непостижимый промах помешал Мирскому. А через три недели, 2 апреля, Александр Соловьев вышел с револьвером на самого царя. Долгие минуты гонялся он за самодержцем по Дворцовой площади, расстрелял в него всю обойму из пяти патронов, но лишь продырявил высочайшую шинель».
Легкий и ироничный тон этих «охотничьих рассказов», где царь изображен в виде обезумевшей от страха куропатки, а народовольцы в роли еще неопытных стрелков, далеко не случаен. Такой тон делает неуместными рассуждения о великих реформах в России, да и самой цене человеческой жизни.
Борис Савинков приводит два любопытных высказывания другого известного русского террориста Ивана Каляева. Первое из них взято из официального документа - кассационной жалобы на вынесенный приговор, где Каляев, придерживаясь партийной дисциплины, формулирует свое отношение к парламентаризму таким образом: «В государственном вопросе партия социалистов-революционеров стоит на точке зрения европейской социал-демократии, проповедующей участие рабочего народа в государственном управлении посредством выборов в парламент».
Но это декларация для чужаков, для внешнего потребителя. Важнее второе заявление, где Каляев в кругу друзей на этот раз вполне искренне высказывается по поводу попыток успокоить европейское общественное мнение следующим образом: «Я не знаю, что бы я делал, если бы родился французом, англичанином, немцем. Вероятно, не делал бы бомб, вероятно, я бы вообще не занимался политикой... Но почему именно мы, партия социалистов-революционеров, то есть партия террора, должны бросить камнем в итальянских и французских террористов? Почему именно мы отрекаемся от Лункена и Равашоля? К чему такая поспешность? К чему такая боязнь европейского мнения? Не мы должны бояться - нас должны уважать. Террор - сила. Не нам заявлять о нашем неуважении к ней... Я верю в террор больше, чем во все парламенты в мире».
Общественное мнение в Европе слышало только то, что хотело услышать от русских революционеров, а сами русские революционеры с удовольствием Европе подыгрывали.
Между прочим, бомба, брошенная в императора, убила не только Александра II, но и мальчишку подмастерье, случайно проходившего по улице, но радости Маркса и Энгельса - «вождей мирового пролетариата», как, впрочем, и всего западного социалистического движения это ничуть не омрачило. Орган немецких социалистов газета «Der Sozialdemokrat» вспоминала слова Шиллера из «Вильгельма Телля»: «Смотри, дитя, как умирает изверг!» «Не было еще смертного приговора столь справедливого, как этот, - утверждали авторы. - С кощунственным высокомерием Александр II дерзал распоряжаться не только телом, но и духом миллионов и десятков миллионов людей. Не было таких жестоких безобразных средств, которыми бы он не воспользовался, чтобы насильственно подавить дух прогресса в своем народе».
Газета французских социалистов Ni dieu, ni maitre («Ни бога, ни хозяина») вообще заявила, что «казнен человек, который как император олицетворял собой рабство». Об отмене крепостного права в России во Франции, естественно, знали, но идеологическая ненависть удивительно легко помогает обходить факты.
Когда радость русских и зарубежных социалистов прошла, выяснилось, что многолетний террор в России на революционную ситуацию в стране повлиял мало. Специалист по этому вопросу Николай Троицкий, анализируя результаты террористической деятельности «Народной воли», признает: «Активность масс в 1879 -1881 годах была... меньшей, чем в годы первой революционной ситуации (1859 -1861 годы). Несравненно слабее выступало на этот раз крестьянство... Если на рубеже 50-60-х годов число крестьянских волнений выражалось ежегодно в сотнях и даже тысячах, то в годы второй революционной ситуации крестьянские волнения исчислялись лишь десятками... Размах и воздействие рабочего движения на политику верхов до середины 80-х годов тоже оставались слабыми... Событие 1 марта 1881 года явилось кульминационной вехой второй революционной ситуации в России. Оно завершило собой восходящую фазу демократического натиска, период непосредственно революционной ситуации. После 1 марта сохранялась еще до середины 1882 года общая революционная ситуация, но в нисходящей фазе».
Проще говоря, Александру II благодаря отмене крепостного права удалось, как минимум, на порядок снизить напряженность в русской деревне: до этого волнения исчислялись «сотнями и тысячами», теперь «десятками». Не было при Александре Николаевиче чрезмерного социального напряжения и в промышленных центрах: «размах рабочего движения оставался слабым».
К моменту прихода Александра II к власти страна была тяжело больна, но, как показали реформы, все же излечима. Единственным результатом террора стало то, что европейские реформы в стране остановились, а вслед за этим началась и реакция. Для больной страны, у которой отобрали лекарство, это было смертельно опасно. Для революции - замечательно.
Мнение автора может не совпадать с позицией редакции
Блог Петра Романова
