Петр Романов
Писатель Василий Розанов, свидетель предреволюционных событий, своеобразно, но точно описал попытки предпоследнего русского государя совладать со своей империей, проведя параллель между «Медным всадником» Этьена Фальконе и не менее гениальным, но уже в своей нелепости памятником Александру III, созданным русским итальянцем князем Трубецким (Paolo Trubezkoi).
«К статуе Фальконета, этому величию, этой красоте поскакавшей вперед России... как идет придвинуть эту статую... Россия через двести лет после Петра, растерявшая столько надежд... Огромно, могуче, некрасиво, безобразно даже... Конь уперся... Голова упрямая и глупая... Конь не понимает, куда его понукают. Да и не хочет никуда идти. Конь - ужасный либерал: головой ни взад, ни вперед, ни в бок. «Дайте реформу, без этого не шевельнусь» - «Будет тебе реформа!»... Хвоста нет, хвост отъеден у этой умницы... Громадное туловище с бочищами, с брюшищем, каких решительно ни у одной лошади нет... Бог знает что... Помесь из осла, лошади и с примесью коровы... «Не затанцует». Да, такая не затанцует; и, как мундштук ни давит в небо, «матушка Русь» решительно не умеет танцевать ни по чьей указке, и ни под какую музыку... Конь, очевидно, не понимает Всадника... предполагая в нем «злой умысел» всадить его в яму, уронить в пропасть... С другой стороны, видя, что конь хрипит, всадник принимает его за помешанную, совершенно дикую и опасную лошадь, на которой если нельзя ехать, то хоть следует стоять безопасно и неподвижно. Так все это и остановилось, уперлось...»
«Дайте реформу!» - «Будет тебе реформа!» Огромный неуклюжий всадник на такой же огромной неуклюжей лошади. Оба не понимают и боятся друг друга. «Остановились и уперлись», - точнее не скажешь об эпохе Александра III. Это лишь короткая по историческим меркам пауза перед тем, как лошадь понесла и сломала шею уже другому, куда более слабому седоку - Николаю II.
Тяжеловесный Александр II вечно мучился со своими брюками и мундиром - все жало. В конце концов, по совету жены он просто переделал всю русскую военную форму, подогнав ее под свои габариты, чтобы нигде не защемляло. Впрочем, и это не очень помогало, поэтому император, ценя удобство, с огромной неохотой избавлялся от старых изношенных вещей. Сергей Витте (в разные годы - министр путей сообщения, министр финансов и премьер), служивший и отцу, и сыну, вспоминает: «Когда мне приходилось сопровождать поезд императора, то, конечно, я ни днем, ни ночью не спал: и постоянно мне приходилось видеть, что, когда все уже лягут спать, то камердинер императора постоянно штопал его штаны, потому что они у него рвались. Как-то раз... говорю ему: «Что вы все штопаете штаны? Неужели вы не можете взять с собою несколько пар панталон, чтобы в случае, если окажется в штанах дырка, дать государю новые штаны? - А он говорит: «Попробуйте-ка дать. Если он наденет какие-нибудь штаны или сюртук, то кончено: пока весь по всем швам не разорвется, он ни за что не скинет. Это для него самая большая неприятность, если заставить его надеть что-нибудь новое».
Примерно также обстояло дело и со страной, где самой большой неприятностью для власти было «надеть что-нибудь новое». После гибели Александра II реформы остановились на полпути: везде и все жало, трещало и расходилось по швам. Стране приходилось донашивать старое, а если власть что-то в этот период и решалась переделывать, то лишь по своей собственной фигуре, исходя из своего представления о комфорте, а не так, как это было удобно и необходимо России.
Ничего принципиально нового Александр III в русскую жизнь не внес. Над этой эпохой, как справедливо замечали многие, витала тень Николая I, с той лишь разницей, что идейным противником Николая был Петр Великий, а император Александр III боролся с реформами отца, не сумев их полностью сломать, но, успев изрядно исковеркать. Сомнение у царя вызывала даже целесообразность отмены крепостного права, он искренне подозревал, что отмена рабства «ослабила народную силу». Оба контрреволюционера и начали одинаково - с пяти виселиц. Один казнил декабристов, другой наследников декабристов - террористов из «Народной воли», хотя призывов прервать цепь насилия раздавалось в то время немало, этого открыто требовали писатель Лев Толстой и философ Владимир Соловьев.
Мечты о продолжении реформ новый император развеял быстро. «Я слишком глубоко убежден в безобразии выборного представительного начала, - заявлял он, - чтобы когда-нибудь допустить его в России в том виде, как оно существует во всей Европе».
Александр Александрович стал императором лишь потому, что царскую семью постигло горе, в молодые годы умер старший сын Александра II - Николай, исповедовавший, по свидетельствам некоторых современников, либеральные взгляды. Можно лишь предполагать, какой стала бы Россия при втором подряд либеральном монархе, если бы страна не «уперлась», а последовательно продвигалась вперед. От брата Александр унаследовал не только титул цесаревича, но также невесту - датскую принцессу Дагмар (после перехода в православие Мария Федоровна) и учителя - известного консерватора Константина Победоносцева. Как говорили о нем знающие люди, «он, как мороз, препятствует дальнейшему гниению, но расти при нем ничего не будет».
В результате, как пишет даже любивший государя Витте, правитель из Александра получился «ниже среднего ума, ниже средних способностей и ниже среднего образования». Все эти «ниже среднего» отчасти компенсировались «громадным характером» и незамысловатой, но очень практичной головой.
На поздних фотографиях грузный Александр III больше похож на зажиточного русского крестьянина или процветающего купца из глубинки, чем на императора, в чьих жилах течет аристократическая немецкая кровь. Характер соответствовал внешности: государь нередко бывал по-купечески хамоват в общении, зато прост и прямодушен, к тому же считал каждую копейку. Приближенные за глаза так и звали его хозяином. Для российской экономики и русской казны в особенности Александр III и вправду сделал немало, но истинно хозяйской его внутреннюю политику («остановиться и упереться») назвать вряд ли возможно.
Возможно, просто не хватило времени. Во всяком случае, умный Витте считал, что консерватизм недолгого по русским меркам правления Александра III (он умер от нефрита, не дожив до 50) был продиктован лишь реакцией на убийство отца. Затем, по прошествии времени, в силу присущего царю здравого смысла, полагал Витте, он неизбежно пришел бы к необходимости продолжения реформ. Однако это лишь смелое предположение. Реально в русскую историю Александр III вошел как эпигон курса Николая I и запомнился современникам не либеральными взглядами, а своей твердой нелюбовью к «конституционным галлюцинациям». Поэт и писатель Андрей Белый назвал этот период русской истории «сумеречным состоянием», а Лев Толстой, подводя итоги царствованию, утверждал, что в это время «разрушили все то доброе, что стало входить в жизнь при Александре II». Известная доля преувеличения здесь есть. Разрушили, к счастью, не все, но исковеркано действительно было многое: и русское земство, и русский университет, и русский суд, и русская пресса, и русская армия, и русский флот.
Между прочим, поражение в русско-японской войне ковалось уже в эпоху Александра III. Великого князя Константина Николаевича - того, что блестяще воссоздал русский флот после Крымской войны, за либерализм от дел отстранили. Вместо него «на хозяйство» был назначен бездарный Великий князь Алексей Александрович. Он закончил свою адмиральскую карьеру лишь после позорного разгрома русского флота (Цусима). Другой Великий князь Сергей Михайлович занялся артиллерией и балетом. Как грустно шутили в те времена русские артиллеристы, «балет в России от этого очень выиграл».
В книгах об Александре III наряду со словом «хозяин» обычно встречается и еще одно определение - «миротворец», поскольку в этот период русский солдат действительно по преимуществу отдыхал. Тем не менее, и эта оценка вызывает сомнение, хотя «пацифизм» царя и имел под собой довольно крепкий фундамент. Во-первых, быть пацифистом царя в значительной степени заставляла внутриполитическая ситуация в России: больной империи не хватало только войны. Во-вторых, пацифизм Александра основывался на личном военном опыте: во время Восточной войны 1877 - 1878 годов наследнику престола доверили командовать отдельным Рущукским отрядом. В сражениях с турками отряд не участвовал, но «военной романтики», неразберихи и грязи хлебнул изрядно, что вызвало у его командира устойчивое отвращение к войне.
Но самое главное: ко всему, что выходило за границы его собственного хозяйства, то есть Российской империи, этот человек относился поверхностно, как к делу второстепенному. И снова сошлюсь на Витте: «У императора был удивительно простой ум; он не признавал никаких осложнений... некоторых и не понимал... все, что не являлось ясным, определенным, твердым, с его точки зрения, он не признавал». Дипломатия того времени не была ни «ясной», ни «твердой», поэтому Александр III ее и «не признавал». Он, например, категорически отказывался делать какие-либо официальные заявления о миролюбии России: «Я не намерен... из года в год повторять банальные фразы о мире и дружбе ко всем странам, которые Европа выслушивает и проглатывает ежегодно, зная хорошо, что все это одни только пустые фразы, ровно ничего не доказывающие».
Единственный в этот период серьезный конфликт, который потенциально мог грозить России войной с Англией, царь просто проигнорировал. Это произошло в 1885 году после столкновения с афганцами на реке Кушке, когда к Российской империи отошли пограничные с Афганистаном территории. Пока Англия бурлила, русский император, повернувшись к ней спиной, продолжал спокойно заниматься другими делами. Царь отверг все министерские записки, требовавшие принятия срочных мер, чтобы подготовиться к войне. Лондону пришлось смириться: смешно слишком долго стоять в углу ринга, размахивая кулаками, когда противник тебя просто не замечает. Россия доказала, что, даже когда она ничего не делает, уже делает много, прямо влияя на мировую политику. А это свойство великих держав.
«Отец умер, как святой», - утверждал позже Николай II. Лишенный военных амбиций, Александр III действительно сумел стать редким российским правителем, на совести которого в итоге царствования оказалось (в сравнении с другими) относительно немного крови подданных, но безгрешным он, конечно, не был. В биографии «святого» есть свои черные пятна: одни из них нелепые и трагические, другие трагические и позорные.
Точно так же, как и отец, Александр III ощущал себя дичью, на которую сезон охоты открыт круглогодично. В результате однажды он сорвался, став невольным виновником смерти офицера, принятого им по ошибке за террориста. Когда царь вошел в комнату, офицер курил в неположенном месте, а потому при появлении государя решил спрятать папиросу за спиной. Император же, решив, что тот достает оружие, не медля, выстрелил в него. Сдали нервы.
Вторая история носит иной характер, но и ее исходом стала все та же смерть. Будучи еще наследником, Александр любил вмешиваться в дела военного ведомства, хотя особой компетентностью в военных вопросах не отличался. Однажды он начал критиковать образцы нарезных ружей, привезенных из США, упрекая ездившего в командировку офицера в самых грубых выражениях. Офицер отвечал с достоинством, что вызвало со стороны наследника уже яростную брань. Вызвать на дуэль наследника престола офицер не мог, поэтому, вернувшись домой, написал цесаревичу письмо, где потребовал, чтобы Великий Князь извинился. Письмо заключало приписку, что если извинение не будет получено в течение 24 часов, то офицер покончит с собой, дабы сохранить честь. Наследник на письмо не ответил, и офицер застрелился. Отец, узнав о трагедии и сильно разгневавшись, заставил сына идти за гробом погибшего до могилы.
У Александра III, как видим, имелся особый дар отправлять в могилу русских офицеров даже в мирное время. Справедливо возмущаясь чрезмерными потерями в ходе последней русско-турецкой войны, сам он, однако, беречь своих подчиненных не умел совершенно. Во время своего командования Рущукским отрядом Александр умудрился всего за шесть месяцев топтания на одном и том же месте в тылу потерять три тысячи человек. (В основном по болезни.)
Такому человеку было, конечно, противопоказано воевать, он просто обязан был быть «миротворцем».
Мнение автора может не совпадать с позицией редакции
