Сколько ни разгребай завалов в русской истории, все равно стереотипы и мифы, созданные в предыдущие десятилетия или даже столетия, торжествуют. Оставляя несправедливо забытых - забытыми, а несправедливо обиженных - обиженными. На каждую попытку сказать об истории правду тут же следуют десятки публикаций, пережевывающих старую жвачку. На днях очередную такую жвачку прочитал о Павле I.
Павел взошел на престол много позже, чем имел на то законное право. Да и правил также очень недолго - с ноября 1796 года по март 1801, когда был зверски убит заговорщиками. Во время похорон на его изуродованное лицо пришлось надвинуть шляпу, чтобы скрыть следы преступления. Господа дворяне, изрядно выпившие для храбрости, били императорскую особу табакеркой в висок, душили шарфом и избивали сапогами. А потому официальная дореволюционная история обычно посвящала этому событию всего одну строку: «В ночь с 11 на 12 марта 1801 года Павел скоропостижно скончался в выстроенном им Михайловском дворце».
Павел знал, кто его мать, но не мог быть твердо уверен в том, кто же его истинный отец. Версий в обществе по этому поводу было ровно столько, сколько поклонников имела на момент беременности Екатерина, а их, как известно, хватало. Сам Павел, тем не менее, несмотря на все эти сплетни, всегда именовал отцом Петра III. Хотя даже о нем знал очень мало. Тема при екатерининском дворе являлась запретной, а потому сын не исключал мысли, что отец все-таки жив и находится в одной из российских тюрем или монастыре. Как пишет Пушкин, «по восшествии на престол первый вопрос государя графу Гудовичу был: «Жив ли мой отец?» Замечу, что Павлу тогда шел уже пятый десяток. Даже один этот вопрос уже достаточно говорит о его отношениях с матерью и о той изоляции, в которой держала своего сына Екатерина.
Официальная история страны, как правило, отказывала Павлу в большом уме. Вот типичный отзыв конца XIX века, ничуть не смутивший тогдашнюю цензуру: «Слабое здоровье и небогатые от природы способности, частью неумение воспитателей, не позволили великому князю извлечь большой пользы из дававшихся ему уроков: образование не выработало в нем привычки к упорному труду, не дало прочных знаний и не сообщило широких понятий». Наконец, Павел традиционно для русской истории и литературы изображается не только самым уродливым из русских царей, но и злобным безумцем, помешанным на прусском воинском уставе, способным отправить на каторгу в Сибирь любого подданного за случайно расстегнутую на мундире пуговицу.
Иначе говоря, официальный исторический портрет Павла I далек от традиционного парадного портрета, где оригинал стараются обычно хоть как-то приукрасить. Здесь все наоборот. Словно над холстом трудился не придворный живописец, а какой-нибудь кубист. На неопределенно исковерканном историческом фоне беспощадно и жестко подчеркнуты курносый нос, безумный глаз, жесткий воротник прусского мундира и карикатурная поза маленького человечка, безнадежно старающегося выглядеть выше ростом. Человека с такой судьбой и таким посмертным имиджем трудно назвать удачливым.
Между тем, вопросы возникают сразу же, как только от официальной версии переходишь к архивным источникам. Один из воспитателей Павла - Порошин, чья высокая репутация не оспаривается никем, отмечал в своем дневнике: «Если бы Его Величество человек был партикулярный и мог совсем предаться одному только математическому учению, то бы по остроте своей весьма удобно быть мог нашим российским Паскалем». Даже если допустить, что воспитатель не вполне объективен, сравнивая возможности своего ученика с гением великого французского математика и физика, все равно очевидно, что хотя бы в этой области дела у Павла шли не плохо.
Другой очевидец, гвардейский офицер Саблуков, в своих воспоминаниях свидетельствует: «Павел знал в совершенстве языки: славянский, русский, французский, немецкий, имел некоторые сведения в латинском, был хорошо знаком с историей и математикой; говорил и писал весьма свободно и правильно на упомянутых языках». Еще один повод для сомнений. Чтобы прилично выучить перечисленные выше языки, нужно быть либо способным, либо хотя бы трудолюбивым человеком, но уж точно не ленивым оболтусом, на что откровенно намекает официальная история.
За границей были прекрасно осведомлены о сложных отношениях Павла с матерью, а потому старались по возможности обходить острые углы. Когда Павел - под именем графа Северного - был за границей, австрийскому императору Иосифу II пришлось даже отказаться от идеи пригласить гостей на постановку «Гамлета». Об этом попросил хозяев сам гость. Никаких аргументов при этом Павел не привел, но причина и так для всех была ясна: два Гамлета - один на сцене, а другой в зале - это перебор.
Загранице, включая придирчивую прессу, Павел понравился. Газета «Меркур де Франс» писала: «Русский князь говорит мало, но всегда кстати, без притворства и смущения и не стремясь льстить кому бы то ни было». Самое приятное впечатление Павел произвел на французских литераторов и художников. Кстати, его приездом в Париж удачно воспользовался Бомарше. Благодаря протекции Великого Князя французский король согласился прослушать чтение пьесы «Женитьба Фигаро». Оба знатных слушателя остались довольны. Так что крестным отцом знаменитого Фигаро является Павел.
Если ко всем приведенным выше свидетельствам отнестись с необходимой придирчивостью и поделить все высказанные здесь комплименты пополам, то и в этом случае «этот» Павел даже отдаленно не напоминает того традиционного Павла, о котором обычно повествует русская история. Один Павел образован, умен, весел, обладает тонким вкусом, любит Францию. Другой Павел - из российского учебника истории - недалек, мрачен, злобен, пруссак по натуре и вкусам.
Обе версии сходятся, пожалуй, лишь в одном: Павел действительно временами был крайне вспыльчив и в эти моменты плохо владел собой. Припадки ярости - дело не такое уж редкое в кругу русских государей. Этим Павел ничем не отличался от Ивана Грозного или Петра Великого. К тому же существует версия, что раздражительность Павла вовсе не была «подарком» природы, а явилась следствием неудачного отравления.
«Когда Павел был еще великим князем, - утверждает историк Шильдер, - он однажды внезапно заболел; по некоторым признакам доктор, который состоял при нем (лейб-медик Фрейган), угадал, что великому князю дали какого-то яда, и, не теряя времени, тотчас принялся лечить его против отравы. Больной выздоровел, но никогда не оправился совершенно; с этого времени на всю жизнь нервная его система осталась крайне расстроенною: его неукротимые порывы гнева были не что иное, как болезненные припадки».
Официальная история умалчивает и о том, как страдал из-за этих припадков сам Павел. И что, приходя в себя, обычно отменял несправедливые решения и щедро одаривал пострадавших. Андрей Разумовский, один из друзей Павла, вспоминал, что однажды тот в беседе, признавая недостатки своего характера, откровенно сказал: «Моя цель - уравновешенное поведение. Я буду счастлив, если достигну ее».
Низов эта проблема не коснулась. Если считать анекдоты, ходившие в народе, своеобразным барометром, оценивающим деятельность и характер правителя, то окажется, что о Павле намного меньше злых историй, чем о большинстве его коронованных коллег. Скорее, наоборот, народ не без удовольствия потешался над тем, как достается сильным мира сего от императора, поскольку это как бы уравнивало всех русских подданных перед государем. Есть, например, история о том, как Павел, увидев, что слуга тащит вслед за изнеженным щеголем-офицером его шубу и шпагу, приказал поменяться им местами: слугу сделал офицером и дворянином, а бывшего хозяина приставил к нему в качестве денщика. У русского аристократа подобный анекдот вызывал изжогу, а вот простолюдину нравился и казался забавным. Характерно замечание писателя Фонвизина: «Бесправное большинство народа на всем пространстве империи оставалось равнодушным к тому, что происходило в Петербурге... Простой народ даже любил Павла».
Много потешались в анекдотах над различными, порой действительно нелепыми распоряжениями императора. Но и эти анекдоты никак не назовешь злыми. Желая, например, приучить дворян к умеренности после излишеств царствования Екатерины II, Павел предписал особым указом, сколько блюд должен иметь за обедом каждый государственный чиновник и офицер. Встретив однажды одного бедного майора, которому было положено иметь в обед, согласно его званию, ровно три блюда, Павел строго спросил его, как тот пообедал. Находчивый майор ответил, что, как и положено, ел три блюда: курицу плашмя, курицу ребром и курицу боком. Павел расхохотался. И этот «народный Павел» мало напоминает его сумрачный официозный образ.
Все вспоминают о том, как на прусский манер Павел муштровал русскую пехоту. Это правда, он, как, впрочем, и большинство европейских государей того времени, все еще преклонялся перед тенью Фридриха Великого. Но при этом умалчивается, что в той же Гатчине родилась самая современная по тем временам русская артиллерия, значения которой не понимали при екатерининском дворе. Именно Павлу должна быть благодарна Россия за то, что сумела в 1812 году достойно ответить артиллеристу Бонапарту.
Мало кто задумывается и о том, что военная реформа Павла была жесткой, но необходимой. Канцлер Безбородко свидетельствует: «Накануне вступления Павла на престол из 400 тысяч солдат и рекрут 50 тысяч было растащено из полков для домашних услуг и фактически обращены в крепостных. В последние годы царствования Екатерины офицеры ходили в дорогих шубах с муфтами в руках, в сопровождении егерей или «гусар», в расшитых золотом и серебром фантастических мундирах». Говоря об «офицерах с муфтами», Безбородко здесь имел в виду, конечно, не простых русских офицеров, которым часто приходилось, как в том анекдоте, есть на обед одну и ту же курицу то плашмя, то ребром, то на бок, а гвардейцев - уже давно переставших быть элитой русской армии. Об этом же докладывали в свои столицы все европейские дипломаты. «Императорская гвардия, вне всякого сомнения, наихудшее войско в государстве», - сообщал своему королю посол Швеции граф Стендиг. Что было бы с Россией, если бы французскому нашествию противостояла армия с муфтами в руках?
Именно Павел начал бороться в России с инфляцией. На радость сплетникам, мало понимающим в экономике, император приказал демонстративно сжечь на площади перед Зимним дворцом свыше пяти миллионов рублей в бумажных ассигнациях, а взамен переплавить в серебряную монету дворцовые сервизы. Дворянство на костер, сложенный из ассигнаций, отреагировало, как и следовало ожидать: император безумен, кто же жжет деньги? Он же привел аристократов в ярость, зафиксировав указом 1797 года норму крестьянского труда в пользу помещика - не более трех дней в неделю. И т.д.
Если Павел и был безумцем, то его безумство сродни безумству Дон Кихота. Легко представить себе, что стало бы с Испанией, если бы на несколько лет этот рыцарь получил абсолютную власть над страной. Сколько благородных поступков было бы совершено на Пиренейском полуострове! И одновременно, сколько ветряных мельниц уничтожено.
Это и есть история царствования Павла в России.
Мнение автора может не совпадать с позицией редакции
